Практикующий психолог соприкасается с жизнью в ее самых напряженных точках. Многие проблемы отдельного человека на самом деле являются общими для всех нас. История, изложенная в данной публикации, основана на реальных событиях, происшедших с конкретными людьми, но имена их изменены и останутся неизвестными.

"Семья - это банальность. Анахронизм какой-то. Кабала. Я намерен свободным жить. Имею на это право. Хочу пожить как человек: карьеру сделать, иметь деньги, красивый секс, мир повидать. А потом, если захочу... И вообще, сейчас модно жениться по расчету. А тут на тебе - переспал и женись на первой встречной. Вкалывай на нее и деток. И никакой жизни", - молодой человек приятной внешности безаппеляционно, с запалом декларирует свое жизненное кредо на обычном семинаре по психологии. Это студент третьего курса Леша. Ему прочат хорошее будущее: диплом с отличием, аспирантуру, кандидатскую диссертацию.... Отсюда и внешние повадки заносчивого сноба. А внутри пока тщательно маскируемая растерянность перед жизнью, не вместившейся между первыми и последними страницами учебников и другой литературы по специальности.

У окна сидят две девушки. Обе иногородние, живут в студенческом общежитии. Одна из них, Айгуль, после реплики Леши низко склоняет свою голову на руки. Волна длинных черных волос шелковистой завесой спадает на юное лицо. Вторая - небольшого роста, изумительно округлая Зиля, беспокойно вертится то в сторону Леши, то к Айгуль, горячо что-то шепчет, и ее большие карие глаза сверкают негодованием и презрением. Леша демонстрирует подозрительное безразличие из серии: "А мне плевать". Часть группы безоговорочно с ним согласна и восхищена четкостью его формулировок. Другая часть, преимущественно девичья, бессловесно раздражается против Лешиного красноречия, интуитивно ощущая в нем угрозу самым потаенным мечтам о будущей семейной жизни и счастье материнства.

Семинар идет своим ходом. Вдруг Айгуль встает. "Разрешите выйти, я не могу...", - слышу я срывающийся на плач голос. Зиля всплескивает полными руками и отчаянно вскрикивает: "Я тоже... Я тоже не могу. Мне надо с ней. Отпустите..." Группа затихает, кто-то глупо хихикнул, кто-то недоумевает, но большинство, кажется, догадывается о чем-то. Многие повернулись и смотрят на Лешу. Он багровеет. Девушки, получив разрешение, стремительно покидают аудиторию.

Что-то трудно дается сегодня этот семинар по психологии. Такое чувство, что его тема не дает выдуманной в кабинетах теоретиков науке вспорхнуть над поверхностью жизни. Она, как тяжелый литой якорь, глубоко погруженный в плотный ил исходного пласта человеческой жизни, держит нашу мысль в полосе тумана, логически несовместимых фактов и безосновательных убеждений. Пласт этот - семья. И темен он, непроницаем для нашей избалованной иллюзиями науки, но там начинается человек и созидается жизнь во всем объеме красок и тонов. Живой психологии там самое место.

Священные предания сохранили для нас историю спасения человечества после Великого Потопа. Библейский Ной, а в священном Коране он Нух, строил свой ковчег тогда, когда никто из его соплеменников не помышлял о грядущей гибели. Его семья и небольшая группа соратников помогали ему. Не было рядом только его любимого младшего сына. Он предавался развлечениям и насмехался над отцом и братьями, издеваясь над ними и их трудом вместе с большинством соплеменников. Наступил час Потопа. Нух вместе с близкими людьми и с семьей взошли на ковчег. Оставшиеся толпы людей надеялись спастись от воды, поднявшись в гору. Ковчег был готов к отплытию. Промедление грозило гибелью единственным представителям человечества, предназначением которых было продолжить людской род на земле. И было знамение Нуху (Ною) о неотложности пути. Но Нух не двигался с места. Он звал своего младшего сына. Но сын его отвернулся от него и вместе с толпой стал взбираться на гору. Страшная волна накрыла толпу. На глазах Нуха тонул его любимый сын. Нух, обезумев от горя, рвался в воду, чтобы спасти его. И сказано было ему: "Отплывай. Если сын не пошел за тобой, это не твой сын. Он не относится, увы, к твоей семье". Названо в Коране это повествование сокровенным. Так, семьей извечно длится жизнь на планете, и бесконечно повторяются счастье взаимной любви, душевное потрясение неизъяснимой прелестью детей, горе расставаний и утрат и катастрофических падений.

Откуда же сегодня в сознании молодого поколения поселилось пренебрежение к семье и детям? Сексуальная революция? Кризис нравственности? Тлетворное влияние западных образцов культуры и беспредельный "рыночный" произвол СМИ? Но это все извне. А внутри нас? Вспомним, как долго властвовал над нами теоретический морок, по которому человек должен жить исключительно для общества, выступавшего то в обличье партии КПСС, то в виде социалистического государства, а то и в образе светлого будущего всего человечества, именуемого коммунистическим обществом. Во имя мифических благ этого непредставимого, никем не виданного и безликого колосса по идее требовалось жертвовать всем: народом, семьей, любимыми, единомышленниками и своей жизнью.... Но идея "овладевает массами" не так быстро, как хочется этого теоретикам. Устои жизни крепки. Семья слабела, теряла свой исходный смысл и статус, но как-то выживала, приспосабливаясь к рангу "ячейки общества".

Но вот на стыке времен пришло наконец поколение, которое никакому обществу и ни в каком виде служить не хочет. Это поколение созревает в период наших угарных "прозрений" и "переходов" от одной глобально негодной теории к другим подозрительным гипотезам и идеям, часто подобранным на мусорной свалке истории человеческого прогресса. Не вооруженное творческой мыслью юное поколение мечется в бессознательном поиске "новых" ориентиров жизни. Кто-то что-то находит, а кому-то это не по силам. Вся разрушительная мощь незрелого ума, утратившего уважение к "глупым предкам", но неспособного отделить семена от плевел, крушит остатки духовных ценностей, недобитых по пути к коммунизму. И кажется им, что вот они-то, наконец, свободны, они-то независимы и умны, у них-то жизнь будет иная...

В этом сокрушительном запале множится число ниспровергающих бывшую "ячейку общества" - социалистическую семью. Попутно определенная часть этого поколения беспорядочно совокупляется, отказывается растить детей и бросает их где попало, ошалело развлекается, рвет родственные связи и образует группировки, впадает в экстремальный эгоцентризм или рвется служить нелепым идолам и неумело раскрашенным кумирам.... Всего не перечислишь. А вместе с ценностями семьи как бы "подлежит отмене" и любовь к детям, и взаимная верность, и созидательный труд во имя продолжения и совершенствования жизни.

РОДИТЕЛИ

Вечером того же дня передо мной сидит женщина. Она уже в зрелом возрасте, но еще не стара. Стройная фигура. Одета скромно, но изысканно. Утонченные черты лица и нежные руки, а глаза потухшие, выплаканные. Смотрит на меня и думает: "Можно ли довериться? Вдруг перед ней не та... не такая... не поймет ее... причинит вред... увеличит боль... и тогда..." И хочет рассказать что-то, и не может решиться. А я тоже боюсь прикоснуться к ее беде. Так и сидим, молча вглядываясь друг в друга.

Ко мне вначале пришла ее сестра. От нее я знаю то немногое, что нужно для начала работы. Но не знаю главного: может ли психология помочь? Дело в том, что эта милая женщина в своем непосильном страдании испытывает навязчивое желание отравить свою единственную дочь Зухру. Может это не ко мне? Может быть, придется дать рекомендацию к психиатру? Но тут же обнаруживается обескураживающий факт: ее муж тоже готов убить родную дочь. Мать вынуждена прятать Зухру от отца, снимая для нее квартиры в разных местах. Оба сошли с ума? Не может быть. С ума сходят поодиночке. Что же натворила их любимая дочь?

А их единственная дочь продала своего десятимесячного сына. Продала их внука - неповторимое, драгоценное сокровище, на котором сосредоточилось за десять месяцев маленькой жизни все существование бабушки и дедушки. Они исступленно ищут внука второй год всеми доступными способами. С каждым днем тают призрачные надежды, и с каждым днем увеличивается страдание. Не могут найти. А дочь... Она... И нет слов... Нет слез... Нет семьи.

Их семья была хорошей. Когда поженились, Ильнуру исполнилось 32 года. Рашида была на четыре года моложе. Жили дружно. Все складывалось хорошо: и на работе и дома. Года два прожили вдвоем, любуясь друг на друга и решая насущные задачи. Рашида защитила кандидатскую диссертацию и преподавала в институте. Ильнур продвигался по службе и стал заместителем директора крупного производственного предприятия. Получили квартиру, купили машину. Обустроились. Наступило время подумать о ребенке. Ильнур мечтал о сыне, но родилась дочка. Рашида даже поплакала после родов, но как только увидела крошечный носик и зажмуренные длинные глазки, опушенные тенью ресниц, запалилась такой материнской страстью к своей "кызымочке", что тут же решила развестись с мужем, если он вдруг нахмурится при виде такой прелести.

Ильнур рассмотрел свою дочь дома и сразу утешился. Задыхаясь от волнения, он растолковывал каждому знакомому, что она на него похожа как две капли воды и при этом такая красивая, умная... А бывалые отцы усмехались и снисходительно терпели его восторженный лепет. Они уже знали, что это уравнение может быть со многими неизвестными сюрпризами, а риторический вопрос: "В кого же ты такая уродилась (уродился)?" - вылетает иногда из уст преданных и любящих отцов и мам вовсе не по поводу красоты и ангельского характера собственного ребенка.

Ильнур с Рашидой прилежно растили Зухру. Было желание завести еще одного ребенка. Конечно, хотелось, чтобы родился мальчик. Но не вышло. Примирились. Дочь росла красавицей. Радостных забот хватало на двоих. Потом к ним переселилась из деревни мать Рашиды. Бабушка берегла внучку пуще своих глаз. Всегда нарядно одетая, ухоженная и чистенькая Зухра радовала родителей своей прелестью и спокойным характером. В детский сад Зухру отдали, когда ей исполнилось пять лет. Потом она пошла в школу. А потом были большие хлопоты с поступлением Зухры в институт. Но и они миновали.

Впереди оставалась одна очевидная и волнующая всю семью задача - удачно выдать дочь замуж и... Ильнур все чаще прислушивался к разговорам своих сослуживцев и друзей. Замечал, как огрубевшие и жесткие черты лица некоторых из них преображались, когда они заводили речь о внуках. Ильнур, видя это, недоумевал, но иногда думал: "Кто его знает? Вот выдам Зухру замуж, она родит мальчика. Он будет похож на меня. Тогда как?" Неясный образ будущего внука волновал его сердце.

С возрастом Ильнур стал грузным, малоподвижным человеком. Административная работа подпортила здоровье. Интерес к жизни притупился. Какой-то особой душевной близости с красавицей-дочерью он не ощущал. Отношения с женой стали привычной и неотъемлемой частью благополучной обыденной жизни. Были минуты, когда в разгар повседневных хлопот ум начинала точить тоскливое: "Все надоело... Все опротивело..." Он замыкался в себе и беспричинно бунтовал против любого предложения Рашиды, никогда не устававшей ковать "приличную" жизнь. Рашида была увлечена поисками хорошего жениха для своей дочери и с упоением перезванивалась со своими подругами, обсуждая достоинства и недостатки всех подросших сыновей, племянников, неженатых аспирантов, политиков и молодых бизнесменов. Втайне она уже и приданое подкопила. А Зухра уходила в институт, приходила оттуда домой, примеряла очередные обновки, осваивала тонкости косметического искусства, хорошела день ото дня... и однажды не пришла домой ночевать.

До одиннадцати часов вечера они ждали дочь, раздражаясь ее недисциплинированностью. К двенадцати часам ночи испуганная Рашида обзвонила всех подруг и друзей Зухры. Безрезультатно. К половине четвертого ночи Ильнур и Рашида объехали на машине полгорода. Бесцельное блуждание по улицам в состоянии беспомощной растерянности и ошеломляющего ужаса самых худших предположений и предчувствий довело Ильнура до сердечного приступа. Плачущая Рашида бродила между сломанными телефонными автоматами, пытаясь вызвать "скорую помощь". Тут же упорно звонила домой в смутной надежде услышать голос дочери, вернувшейся в их отсутствие. "Скорая" нашла их. Ильнуру сделали укол. Ехать в больницу он отказался. Домой они вернулись ни с чем, подавленные ожиданием самых плохих известий.

На следующий день с утра Рашида караулила сокурсников Зухры у входа в институт. Что она хотела у них узнать, ей самой было не очень ясно. Хоть что-нибудь, хоть и ненужное для дальнейших поисков. Вот поговорит с ними и пойдет в милицию... Высокий молодой человек, оказавшийся сокурсником, выслушал обращение Рашиды к нему с легким недоумением. Да, вчера он видел Зухру на первой лекции, а на второй ее уже не было. Куда делась? Уехала с какими-то ребятами. А что тут особенного? Девушка видная, не скучает... Да вот же она в машине... Извините, опаздываю... Рашида застыла до оцепенения. Ее дочь, целая и невредимая, направлялась к ней, запахивая на ходу модную шубку и недовольно морща точеный носик.

Через пять минут Рашида возбужденно кричала в телефонную трубку своему мужу: "Ильнур, она жива... Она здесь... Пошла на лекцию... Нет, с ней все в порядке. Главное - жива. Это потом... Прими таблетки... Сейчас приеду". Руки ее дрожали, бледное лицо припухло от слез, незаметные раньше морщинки проступили на нежной коже печатью пережитого страдания. Предстоял разговор с дочерью. Но это все уже не страшно. Рашида была уверена, что она сумеет объяснить Зухре... что она ей больше не позволит... что она ей запретит, и Зухра не посмеет... Разговор закончился покаянным плачем Зухры. Она уверяла родителей, что никогда больше это не повторится, никогда... А через неделю исчезла на два дня. И все это стало повторяться в непредсказуемом порядке и с поражающей душу неотвратимостью.

Первый курс в институте закончился для Зухры плохо. За систематические пропуски лекций и семинаров она получила выговор с предупреждением об исключении. Рашида заметалась. Бегала к преподавателям, уговаривала допустить к экзаменам и зачетам. Подключала свои связи и дарила ценные вещи. Ильнур отказался ей помогать. Он стал рассеян, угрюм и жестко отмалчивался, когда Рашида пыталась обсуждать с ним поведение Зухры. Зато Зухра становилась все свободнее в выражении своих требований, в предъявлении каких-то фантастических, беспочвенных обвинений родителям и в нахальном декларировании собственного права на свободу личной жизни: "Вы не имеете права запрещать... вы обязаны покупать... я имею право заниматься сексом... я не обязана вам отчитываться... вы меня замордовали... с вами невозможно жить... я вам не рабыня... уйду из дома... вы меня больше не увидите..." Все попытки Рашиды поговорить с дочерью стали заканчиваться рутинным набором истерических заявлений Зухры и демонстративным уходом из дома в неизвестном направлении.

В начале лета умерла бабушка. На похороны собрались родственники. Вспоминали, горевали, делились новостями своей жизни. Зухра плакала навзрыд. Вместе со всеми поехала на кладбище. Куда она делась после того, как бабушку опустили в могилу, никто не видел. Домой ее привел через три дня незнакомый никому лохматый мужчина в диковинной майке и грязных штанах. Она была пьяна. На одежде размазались следы рвоты. Модная юбка разорвалась по шву до пояса, ноги подгибались на высоких каблуках, руки бессильно хватались за косяк двери, а заплаканное, измазанное тушью и помадой почти еще детское лицо кривилось бессмысленной улыбкой. Родственники позвали к двери Ильнура, и он, грубо взяв свою дочь за талию, быстро унес ее в дальнюю комнату. Рашида была на кухне. Все постарались, чтобы она не догадалась о появлении в доме пьяной Зухры.

На следующий день Ильнур подошел к Зухре и молча внахлест ударил ее по лицу. Зухра взвизгнула и повалилась набок. Ильнур подхватил ее, поставил перед собой и, стиснув зубы, ударил еще сильнее, по-мужски, коротко и беспощадно. Рашида металась за его широкой спиной, била его слабыми руками по плечам, кричала: "Помогите! Он убьет ее. Доченька, беги, убьет..." Но Зухра знала своего отца. После очередного удара она выпрямилась и без страха пошла на Ильнура с выражением обреченной готовности на лице: "Ну бей. Бей еще. Ну давай. Что стоишь? Давай, убивай... Ну сука я. Убей меня. Мне и так жить надоело. Это вы меня такой воспитали. Ненавижу вас". Ильнур беспомощно взмахнул руками и закрыл ими лицо. "Вон отсюда", - тихо сказал он. И Зухра, гордо подняв голову, прошла мимо него. Ударив своего ребенка, мы бьем самих себя. И в этом проявляется самоубийственная безысходность нашего поражения.

Долго совещались родственники, обсуждая нежданную беду. Наконец решили, что Зухра попала под чье-то плохое влияние. Старшая сестра Рашиды предложила на все лето увезти девочку из города, чтобы оторвать ее от дурной компании. Так и решили. Отправили Зухру к тетке в небольшой уютный городок Зауралья.

Велик соблазн искать причину наших неудач где-нибудь на стороне. Этот способ особенно часто уводит сознание любящих родителей от сурового беспристрастного анализа поступков их обожаемого чада к бесплодному пережевыванию недостатков и пороков окружающей среды и конкретных индивидов, зловредно испортивших безупречный и нежный плод родительского бдения.

Ильнур с Рашидой остались одни. Рашида не понимала истинной причины драки Ильнура с дочерью. Ей представлялось все так, что Зухра была больна, а отец, озверев, накинулся на нее в такой неподходящий момент. Ильнур не мог и не хотел ей рассказывать правду. Между ними пролегла черная полоса отчуждения. Все шло заведенным порядком, но два стареющих человека теряли друг друга. Потом Ильнур уехал в санаторий лечиться. Рашида тут же отправилась навестить дочь. Вернулась успокоенная. Ее старшая сестра справлялась с Зухрой. Зухра похорошела, загорела. С матерью была приветлива. Ночевала дома. У нее появилась хорошая подружка. Жизнь выравнивалась.

Лето было на исходе. Ильнур вернулся из санатория, и Рашида снова рада была его видеть и заботиться о нем. Вдвоем они ждали возвращения Зухры. И Зухра приехала. Притихшая, покладистая, послушная. Рашида летала на крыльях. Дома воцарилось радостное оживление. Зухра сдавала хвосты в институте. Сидела за учебниками. Несколько раз ей звонили, куда-то звали, но она отговаривалась нехваткой времени и оставалась дома. С отцом разговаривала редко и с опаской. А с матерью установились почти доверительные отношения.

Благодарная мать предугадывала любые желания своей дочери. Однажды, месяца через два после возвращения Зухры домой, Рашида зашла к своей подруге и попросила у нее баночку соленых огурцов. "У Зухры такой хороший аппетит,- смеясь рассказывала она,- наестся и засыпает прямо у стола. Просит соленых огурцов, а мы еще с дачи банки с соленьями не перевезли домой. Нет ли у тебя лишней? Я потом тебе две отдам". Подруга нашла баночку огурцов и вдруг, многозначительно взглянув на Рашиду, как бы невзначай спросила: "А не беременная ли у тебя дочь? Ты проверяла?" Рашида от неожиданности такого предположения всплеснула руками: "Да ты что? Откуда?" "Оттуда", - коротко ответила подруга, посадив на колени внучку трех лет с измазанной творогом веселой кругленькой мордашкой.

Озадаченная вопросом подруги, Рашида шла домой с банкой огурцов и всю дорогу упорно сопротивлялась своим собственным доводам, свидетельствующим в пользу предположения о беременности дочери. Но женская интуиция пробивалась в сознание то одним, то другим почти неприметным, но схваченным чутким глазом матери изменением - движения, повадки, цвета кожи, наклона корпуса дочери. А самое главное - дочь полнела. Ах, глупое материнское сердце! Как оно радовалось, что Зухра исправилась, много ест, хорошо спит и ночует дома. Но как же теперь с ней разговаривать? Какой же может быть срок? Вдруг ничего поделать нельзя? А что она скажет Ильнуру? Какой позор! Он не выдержит.

Зухра сидела за столом на кухне и настороженно следила за матерью. Она уже съела полбанки соленых огурчиков, и рука ее непроизвольно тянулась еще за одним. "Завтра же пойдем к врачу, - не глядя на дочь, сказала Рашида, - я тебя буду ждать у института. Не вздумай сбежать. Ты соображаешь, что ты можешь натворить? Говори немедленно, с кем ты была?" "Ну чего ты пристала. Дай поесть спокойно. С кем да с кем... Неважно с кем. Там все с кем легли, с тем и трахались. Потом менялись. Откуда я знаю?" - без всякого смущения разъяснила ей дочь. У Рашиды кастрюля выпала из рук, больно ударив ее по ноге. Жгучий стыд жаром обдавал лицо и шею, но она не сдавалась: "Когда?" - требовала она ответа у дочери. И услышала: "Да еще летом, когда бабушка умерла. А может еще раньше, когда я на три дня уходила. И потом, когда жила у тети, с одним была". Похолодевшими руками Рашида безотчетно нащупывала что-нибудь, за что можно ухватиться и... то ли ударить Зухру, то ли самой обо что-нибудь удариться... Получалось, что срок беременности может быть и четыре месяца, и четыре месяца с половиной, а может быть и пять. Что же это такое? Как с этим жить дальше?

Знакомый врач-гинеколог, к которому Рашида привела Зухру, осмотрел ее и радостно потер руки: "Все в порядке. Дочь у вас здорова. Животик подтянутый. Беременность развивается нормально. Срок примерно 19-20 недель. Надо встать на учет, и пусть наблюдают. Позвоните мне, когда родит. Мне кажется, там у нее мальчик, но если и девочка... Ха-ха-ха... Будет такая же красавица, как мамочка. Тоже хорошо. У меня внучка, так я души в ней не чаю. Что вы! Знаете какая прелесть! Деда, говорит, шляпу одень, а то ум улетит... А я и так без ума от нее. Ха-ха-ха". Рашида сделала вид, что тоже чему-то рада, и, поспешно распрощавшись, побежала к выходу. Зухра вышла следом.

Сели на ближайшую скамейку. Рашида молчала. Большие мокрые хлопья первого снега мягко липли к лицу и тихо, грустно растворялись на деревьях, на скамейке, на земле. Зухра плакала, жалобно и хриповато всхлипывая. Так она плакала в детстве, когда ей в чем-нибудь отказывали. У Рашиды иссякла воля к борьбе за счастливое будущее своей семьи, и она сидела опустошенная, без единой мысли в голове, без единого желания в сердце.

Потом она, конечно, пыталась что-нибудь сделать, чтобы ребенок не появился на свет. Но одни не согласились, другие оказались в отъезде, третьи назначили большую цену, а когда деньги были собраны, внук заявил о себе прямо на глазах будущих дедушки и бабушки, укладываясь поудобнее в животе молодой глупой мамы. Тонкий домашний халат Зухры не мог скрыть его мощного порыва в этот мир. И Ильнур догадался, что это незримая весть новой жизни намеренно летела к нему за помощью. К удивлению Рашиды, он после бессонной ночи встал утром бодрый, энергичный и, пригласив на кухню женскую часть семейства, сурово предупредил обеих: "Попробуйте-ка что-нибудь натворить. Чтобы никаких фокусов. Это мой внук. Пока я жив, у него будет все что положено. А вы обе будете растить его и беречь. Но смотри, Зухра, если будешь плохой матерью, я больше не посмотрю, что ты моя дочь. Выгоню как паршивую овцу". И немедленно отобрал у жены деньги. Впервые Зухра испугалась отца и долго еще недоуменно спрашивала мать: "Что это с ним?" А Рашида знала, что теперь ничего поделать нельзя. Ильнур ждет внука.

Нельзя сказать, что мать и дочь легко примирились с решением отца. Пробовали и так и сяк обойти Ильнура, заговаривали о своих сомнениях и страхах, пролили вдвоем ведро слез, втихаря Рашида доставала какие-то снадобья и поила ими Зухру. Но непреклонная воля Ильнура, видимо, питала новую жизнь, и она цепко держалась на положенном ей месте. А Ильнур больше не любил свою дочь. Это было тяжко для сердца, но он ежесекундно помнил, что это его дочь обездолила еще не родившегося внука, лишив ребенка отца своим беспутным поведением. Холодно и расчетливо следил он за женой и дочерью, не спускал с них глаз, замечал по выражению их лиц, что они еще хитрят и ищут способа выйти из затруднительного положения.

Внук родился в начале весны. Ильнур сам отвез Зухру в роддом, переговорил о чем-то с главным врачом и, почти не отлучаясь, сутки сидел в приемном покое. Зухра кричала. Он слушал, терпеливо дожидаясь другого голоса. Наконец раздался победный крик ребенка. Тут же прибежала медсестра и, вскрикнув: "Мальчик, у вас мальчик... Красивый", - ускользнула обратно. Волна счастья всплеснулась в груди Ильнура. Это его мальчик родился, потому что он боролся за него со всем миром и с собой. Этого мальчика никто не хотел принять к сердцу, даже Рашида была не рада его появлению на этом свете. Он один его ждал и не дал угробить двум безмозглым эгоисткам-бабам. Теперь он не один. Это их общая с внуком победа над распутством, мракобесием, безнравственностью и ненавистью.

Он и не заметил, как пришла Рашида и начала хлопотать о здоровье дочери, передавая ей пакеты с едой. Рашида взглядывала на него со страхом и уважением, не осмеливаясь при нем скорбно вздыхать о предстоящем позоре семьи. А Ильнур еще раз навестил главврача. Когда он ушел, главврач пригласил к себе несколько человек из медперсонала и, посмеиваясь в жиденькую бородку, предупредил: "Роженице Зухре К. бумаги не давать, отказ от ребенка из ее рук не принимать, из роддома не выпускать, следить, чтобы кормила ребенка хорошо. Будет реветь, успокаивайте как умеете. Ничего, будет растить как миленькая. У ребенка есть дедушка". Все переглянулись, и вопросов ни у кого не возникло. Зато было полно вопросов с новорожденными детьми, брошенными недопеченными матерями и беспрерывно горестно кричавшими в специально отведенной для них большой палате.

А Зухра ревела. Любовь к ребенку не коснулась ее сердца, зато горькая обида за боль, за очевидный позор и невозможность что-нибудь исправить уже терзала ее душу. Другие женщины, вовсе не такие привлекательные и молодые, как она, ждали у окна палаты своих мужей. Вслушиваясь в гул мужских голосов, любая могла радостно и гордо вскрикнуть: "Это мой". И осторожно несла ребенка к окну показать мужу. А красавице Зухре не к кому было идти с ребенком к окну. Мама с папой не в счет. Ей хотелось скорее убежать из этого мира, где так важно, чтобы у тебя был муж, и никого не интересует, какой у тебя в прошлом году был славный партнер по сексу. "Нагуляла? - спросила ее соседка по палате, родившая своему мужу третьего сыночка. - Вон в соседней палате такая же сидит. Ребенка отдала. Отказ уже подписала. Ждет, когда за ней хахали приедут".

В истерзанной обидами на жизнь голове Зухры начали пробиваться какие-то смутные мысли: "Подписала отказ. Значит, она уйдет, и как будто у нее нет ребенка. Потом выйдет замуж и родит как все. А почему я должна мучиться? Я тоже... Да, там отец... Мама поймет, а вот отец... Ну не убьет же... Пусть только тронет, я уйду от них и больше не вернусь. Маратка обещал меня фотомоделью сделать. А какая фотомодель с ребенком на руках?..."

Эти немудреные размышления привели ее в ординаторскую, где она, капризно надув губы, потребовала лист бумаги, чтобы написать отказ. Ее провели к врачу. Врач осторожно начал уговаривать ее не делать глупостей. Говорил, что родился замечательный мальчик, что это у нее пройдет, что сейчас ей принесут его кормить, и надо успокоиться. Зухра настаивала, рыдала. Кончилось тем, что врач позвал медсестру и распорядился поместить Зухру на время в изолятор.Туда и принесли ей сына и положили рядом с ней на кровать.

Оставшись одна, Зухра долго рассматривала личико крепко спящего запеленатого ребенка, потом взяла на руки и покачала. Сын сморщился и открыл крохотный ротик. Раздался крик. В следующую минуту растерянная Зухра бежала по коридору, прижимая к себе плачущего ребенка, и кричала: "У меня ребенок плачет. У него что-то болит. Я боюсь. Помогите. Он может умереть". Пришла медсестра. Усадила ее обратно на кровать. Приложила ребенка к груди, и все уладилось, как тысячи лет улаживалось все на Земле, когда рядом с ребенком была мать. Зухра больше не просила лист бумаги. Всем нравился ее сын. Женщины подходили к ней и говорили: "Ты ничего не понимаешь, дура. Он у тебя самый красивый в палате".

Услышав от медсестры, что ее дочь пыталась отказаться от ребенка, Рашида ужаснулась и вечером сумела договориться, чтобы ее пустили к дочери. Дочь, заплаканная и бледная, сидела на больничной кровати и пила из литровой банки чай с молоком, чтобы больше было грудного молока. Соседки по палате научили. У Рашиды сердце сжалось от жалости к Зухре. Тут принесли кормить ребенка. Рашида вышла в коридор. Она увидела только краешек круглой смуглой щеки и нежный крошечный подбородок своего внука. Сердце перевернулось в ее груди. Громадное чувство вины навалилось на Рашиду и смело все ее мелкие, ничтожные сомнения и сожаления, страхи и тревоги, расчеты и самолюбивый стыд.

Вернувшись в палату, она думала только об одном, как бы неопытная Зухра не уронила это чудо, вдруг он не наедается, устает сосать грудь, засыпает, а потом голодненький плачет. Надо сцеживать молоко, а то ему будет мало. Зухра ленивая и глупая. Какой отказ? Что тут все с ума сошли, что ли? Немедленно все и всех проверить. Это кто-то подговаривал Зухру. Еще бы. Такого замечательного ребенка увидели. Хотели что-то неладное сделать. Да она, Рашида, вообще отсюда никуда не уйдет... Она не даст... Выпроводили ее с трудом, попутно объяснив, что обо всем уже позаботился Ильнур. Он всех предупредил, чтобы ни Рашиду, ни Зухру не слушали, если захотят что-нибудь устроить во вред ребенку.

Рашида пришла домой поздно. Ильнур сидел на кухне с давним другом и что-то горячо доказывал ему. При виде Рашиды обо замолкли. Ильнур неприязненно разглядывал жену. Наконец властно спросил: "Ну что? В роддом бегала? Любимую дочь спасала?" Рашида, не раздевшись, прошла на кухню, упала на стул и бесстрашно закричала на Ильнура: "Дурак! Я с тобой разведусь. Сама буду растить внука. А ты со своей Зухрой катись на все четыре стороны. Я уже имя придумала. Назову его Тагиром. Зухру вырастила и его выращу. Ты его даже не видел. А я как посмотрела... Я им всем сразу сказала, это вы подговорили глупую Зухру отказаться от такого ребенка, я вам не позволю. Он там голодный. У нее, наверное, молоко жидкое. Завтра же заводи машину, поедем в деревню за нормальными продуктами. Расселся тут и ни о чем не думаешь. Бестолковый". Даже если бы перед Ильнуром появилась разъяренная львица на кухне его собственной квартиры, его бы это, наверное, меньше удивило, чем поведение жены. Он растерянно дергал себя за ухо и только приговаривал: "Вот так вот. Вот тебе и на". Друг смеялся до упаду: "Да вы как молодожены - снова ругаетесь. А что я тебе говорил? Твоя Рашида еще покажет тебе, как надо внуков растить".

Вот так и началась у Ильнура и Рашиды новая полоса счастливой жизни, закончившаяся через десять месяцев утратой любимого внука.

ДОЧЬ

Первые проблески сознания маленькой Зухры были связаны с ощущением голода и идущим извне запахом материнского молока. Ее маленький ротик жадно хватал сосок, и начиналась трудная работа по насыщению растущего организма пищей. Постепенно к запаху стали прибавляться все новые и новые детали мира. Вот уже ее ручки стали различать мягкость материнской груди, и смутно проступили очертания лица, рук и всего тела ее мамы. Изредка в поле зрения стала появляться большая, пока совсем бесполезная, фигура отца, у которого тоже были крупные теплые руки. Наконец на фоне множества очень и не очень приятных вещей обнаружились и постоянные ориентиры. Например, глаза. В глазах мамы с папой неизменным было восхищение ее прелестью. Изредка тревога за ее хрупкую жизнь набегала, как темное облако на ясное небо, и порождала значительные неудобства для Зухры в виде детского врача, деловито хватавшего ее животик, ножки, мерившего ее температуру и без всякого восхищения рассматривающего у нее все, что необходимо ему по долгу службы. Зухра протестовала криком. Врач исчезал, и все опять улаживалось.

Зухра схватила ручками первую игрушку, Зухра сама садится в кроватке, Зухра сама встала на ножки, Зухра съела вареную картошку, Зухра сказала "гу-гу"... Вся жизнь вокруг подчинена Зухре. Мама с папой существуют для того, чтобы Зухре было хорошо. Любое желание Зухры - закон для мамы с папой. Детское сознание осваивает мир таким, каким мы его для ребенка создали. В какой же момент в этом сознании неощутимо для нас возникает понимание своей власти над любящими родителями? Когда же рождается в маленьком существе неистребимое убеждение, что весь мир обязан служить ему беспрекословно и удовлетворять любую его потребность? Ни бедность, ни богатство при этом ничего не значат. Важно, что ребенок обретает в лице родителей добровольных рабов, и сколько бы они ни отдали ему, много или мало, главное, чтобы отдали все, что у них есть, и не смели бунтовать.

Зухра выходит с мамой гулять на улицу. Ей два с половиной года. Навстречу идут мальчик трех лет с бабушкой. Зухра нарядная. Бабушка мальчика, интеллигентная пожилая женщина, восхищается Зухрой. Рашида, польщенная вниманием чужой бабушки к ее дочке, останавливается поговорить о детях. А мальчик не обращает внимания на Зухру. Он занят делом. Пока бабушка отвлеклась, надо проверить, что там в луже... Зухра растеряна. Она уже привыкла к вниманию и восхищению окружающих. Мальчик ей понравился. А он не хочет с ней играть, не смотрит на нее. В ней нарастает возмущение. Зухра подходит к мальчику и сильно толкает его в спину. Тот падает в лужу. Каскад грязной воды заливает красивые с бантами туфельки, белоснежные носочки и обрызгивает нарядное платье Зухры. Обе женщины бросаются к детям.

Бабушка поднимает мальчика из лужи, отряхивает воду и беспечно машет на него рукой: "Вот озорник. Чего полез-то? Теперь иди домой. Переоденемся да выйдешь. А не реви, не реви. Не принц. Одежку постираем да опять в лужу полезем". Рашида хватает отбивающуюся, орущую Зухру на руки и испуганно кричит: "Ты не ушиблась? Ой, что делать? Вода холодная, ребенок простынет. Какой мальчик нехороший. Ты зачем девочку грязной водой облил?" Зухра плачет, но у нее укрепляется вера в то, что она лучше всех, мама ей служит, ее защищает, мама что-то должна делать, чтобы ей всегда было хорошо. Так день за днем, год за годом по крупинкам складывается у ребенка чувство своей особой ценности и вседозволенности.

С появлением в доме бабушки царство Зухры в доме стало еще прочнее. Бабушка привыкла хозяйничать в деревне, где было много повседневных забот и трудностей. Попав в великолепную городскую квартиру, она долго не могла привыкнуть к новому быту. Ей все казалось, что она ничего не делает, ест и пьет задарма, сидит на шее у дочери и зятя. В конце концов она устоялась в одном: взяли ее к себе смотреть Зухру - значит, надо, чтобы Зухра была всем довольна. Все свое старание, энергию и трудолюбие, уходившее в деревне на поддержание разнообразного хозяйства, бабушка вложила в служение Зухре. Мало того, она начала выступать перед родителями ходатаем по любому капризу своей внучки.

А потребности и капризы Зухры росли вместе с ней. Пока ее мир в основном ограничивался семьей, где каждый рад был удовлетворить любые ее желания и пожертвовать для нее, единственного и лучшего в мире ребенка, всем, что имел, никаких серьезных затрудений у Зухры не возникало. Она была спокойной, милой девочкой. Ее власть никем не оспаривалась. Самоотверженная любовь родителей и бабушки была неиссякаема. Недолгое время в детском саду прошло для Зухры незаметно. Воспитательница уделяла ей особое внимание, часто хвалила, играть можно было только с теми, кто ей подчинялся. А дальше неминуемо приближался школьный период жизни.

Маленькая девочка, беспомощная и изнеженная, с неосознанным, но стойким чувством своей исключительности, особой прелести и превосходства над всем миром, входит в класс. Перед ней неразличимая пока по лицам группа детей и учительница, которая потребует подчинения и может наказать, если не послушаешься. Что ее здесь ждет в ближайшие десять лет?

Дети в классе были разные. Одни быстро освоились и не упускали случая побаловаться, другие вели себя робко и старались понравиться послушанием. Старалась и Зухра. Училась она хорошо, но первой и лучшей не была. Учительница относилась ко всем ровно и хвалила кого-нибудь только за хороший ответ на уроке или за правильно выполненное задание. Одета Зухра была всегда нарядно, но была девочка, ходившая в обносках старшей сестры, со старым, видавшим виды портфелем, которая без всяких усилий всегда оказывалась в центре внимания класса и дружила со всеми. А Зухру многие обходили стороной. Чувство превосходства дети ощущают как не оправданное ничем высокомерие и опасаются быть презираемыми.

В элитной школе, куда устроили учиться Зухру, нашлись девочки и мальчики, которые тоже выросли в атмосфере семейного обожания и поклонения. Постепенно они обособились от других в небольшую компанию, объединенную маленьками тайнами, особыми секретами, желанием обозначить через что-нибудь свое особое положение перед другими детьми. У каждого из них периодически появлялись красивые наряды, замечательные рюкзаки, особые прически, разные дорогие мелочи, привлекающие внимание всего класса. Зухра заняла свое место среди них. Но и здесь у нее сложились напряженные отношения. Ситуация соперничества, тяжелые переживания из-за невозможности быть лучше всех во всем постепенно расшатывали ее волю.

А как же любящие, внимательные родители? Заметили ли они, что происходит с их дорогой дочкой за пределами семьи? Конечно нет. Зухра была скрытной. Ну подумайте сами, кто будет делиться со своими рабами сокровенными переживаниями? Роль Рашиды и Ильнура в жизни Зухры определилась. Мать несет на себе все заботы о чистоте дома, одежды, о питании и комфорте для Зухры, а отец должен обеспечивать ее обновками, давать деньги и работать без устали в престижной должности, чтобы Зухра была дочерью высокопоставленного лица. Бабушка к этому времени, как перелетная птица, с наступлением весны отправлялась в деревню и растила там для любимой внучки витамины на грядках. Зимой ее уделом было водить Зухру в кружки бальных танцев, музыки и английского языка. Какие трудности возникали у родителей и бабушки в связи с исполнением этих обязанностей, Зухре было неведомо. Да и зачем ребенку это знать?

В пятом классе Зухра перессорилась со всем классом, стала рассеянной, раздражительной, агрессивной, в дневнике появились тройки. Родители повели ее к невропатологу. Диагноз гласил: "острый невроз". Дома начался переполох. Откуда? Что делать? Как лечить? Перепуганные родители удвоили свои старания и, чтобы Зухра не расстраивалась, с полуслова ловили каждое ее требование, выполняли каждое ее пожелание. А бабушка тайком свозила ее к знакомой знахарке "снимать сглаз". Власть Зухры дома еще больше укрепилась.

Наступило время, когда девочка начала превращаться в прелестную девушку. Тревожное время. Все уже созрело для любви, но душа и ум не поспевают за расцветающим на хороших хлебах телом. Зухра впервые почувствовала власть своей красоты в четырнадцать лет. В школе мальчики стали покорнее и услужливее. На дискотеке, где она танцевала, какой-то взрослый мужчина не сводил с нее глаз, откровенно восхищаясь пластикой ее тела. Старший брат ее одноклассницы подъезжал на иномарке к школе и подолгу выжидал, когда появится Зухра. Потом ехал медленно за ней, и все знали, что он в нее влюбился. Интерес Зухры к своей внешности начал усиливаться. Дома появились журналы мод, видеокассеты, брошюры и книги, главным назначением которых было ответить на извечный девичий вопрос: как стать еще красивее? Мама с папой помогали каждый как умел и чем мог. Для нежной кожи дочери нужен дорогой крем? Вошли в моду туфли на каблучках-стаканчиках? Продается плащ из тисненой кожи? Понравился дочке мамин новый портфель? Все готовы купить и все отдать.

Рашида часто вспоминала свою юность, когда новый шелковый платок, подаренный городским родственником в ее шестнадцать лет, стал самым ярким событием для их семьи. Мама одна растила трех дочерей, и три сестры иногда до слез разбирались, кто и когда в нарядном платке Рашиды пойдет в кино. Этот платок до сих пор хранился у бабушки в сундуке как семейная реликвия. А в студенческие годы, сидя на подоконнике в общежитии, Рашида, чтобы не отстать от других модно одетых подружек, ночами перешивала мелкими стежками мамину самую лучшую шерстяную юбку. А потом засыпала на лекции, уткнувшись лицом в конспекты. "Моя дочь, - говорила Рашида своей старой подруге, - не должна так мучиться". Зухра и не мучилась.

Поглощенная стремлением нравиться мальчикам, Зухра не испытывала каких-либо чувственных порывов. Красота, когда она сама себя знает, редко сочетается с повышенной страстностью. Зухру волновало восхищение и преклонение со стороны обожателей и друзей. Наконец, благодаря своей внешности, она в центре внимания. Но уход за собой требует дисциплины и воли. Себя надо беречь. А возрастающее чувство ценности собственной особы и присущее ей высокомерие до поры до времени ограждали Зухру от низменных развлечений и случайных падений. Да и родители ходили по пятам, оберегая дочь от разливанного моря подросткового разгула.

В старших классах наших школ веет вольный непредсказуемый ветер первой любви. Кто-то с кем-то уже целовался, а кто-то с кем-то уже "занимался сексом". У одной худышки при осмотре врач нашел татуировку на пикантном секретном местечке, а у другой - беременность. Окрыленная полудетская любовь может внезапно стать жертвой пустого чувственного вожделения и обернуться первым шагом к пропасти разврата. Всегда ли мы знаем, кто вышел из нашей школы после последнего звонка? Будущий преступник или созидатель новой жизни? Развратник или праведник? Что означает оценка по поведению? За что ее ставят?

Недавно два десятиклассника изнасиловали с особой жестокостью девочку из младших классов. Из школы в органы следствия на них поступили хорошие характеристики. У обоих в ведомостях стояли оценки "5" по поведению. Что это значит? Никто не может объяснить. Одно очевидно: нашей школе не до того, чтобы заботиться о нравственной чистоте и благородстве помыслов новых поколений. Некому вести детей и молодежь по трудной дороге истинной человеческой любви к искусству семейных отношений и готовить их к выполнению высшей миссии человека - воспитанию детей в семье. Вот какую-нибудь изысканную специализацию на платной основе - пожалуйста. Или уроки сексуальной грамоты - тоже по силам. И специалистов по этому делу сегодня пруд пруди. А семья для нашей школы, не алтарь.

Зухра вышла из школы с аттестатом без троек, с оценкой "5" по поведению и с титулом победительницы на районном конкурсе красоты. Поступление в институт прошло для нее без особых волнений. Все было подключено родителями: деньги, репетиторы, мамины коллеги, папин авторитет...

На первые лекции в институте вчерашние абитуриенты бегут с особым рвением. Трудно сказать, что для них важнее: страсть к новым знаниям или стремление поскорее рассмотреть сокурсников, преподавателей, ощутить себя в новом, уже как бы взрослом статусе. Каждый из них уже самостоятельно определяет, что ему здесь нужно. Кому-то интересна наука, кому-то надо просто получить диплом, а на науку ему наплевать, а кто-то здесь только из-за того, что "предки пристали с ножом к горлу: без высшего образования, видите ли, человек не человек".

Зухра к науке не испытывала никакой страсти. Тем более к экономике, которую преданные родители выбрали для нее как престижную и чистую профессию На лекциях она сидела и старательно записывала вперемешку с формулами свои соображения о новом фасоне платья, о новой стрижке или других способах совершенствования самой себя. Исподтишка рассматривала сокурсников. Вдруг на третий день в аудиторию вошел молодой человек, которого она до сих пор в группе не видела. Высокий, длинноногий, с небрежно отброшенной назад копной спутанных волос, он вошел уверенно, неторопливо всмотрелся в сидевших за столами однокурсников и радостно улыбнулся кому-то знакомому. Зухра замерла. Улыбка предназначалась не ей. Но что-то в сиянии светлых глаз и в легкой неопределенности, юношеской расплывчатости черт лица, сочетавших силу и нежность, детскость и мужественность, вызвало в ней непривычное смятение, как будто она забыла о себе, глядя на него. Молодой человек длинными легкими шагами шел по проходу, продолжая приветливо улыбаться кому-то, а Зухра не сводила с него взгляда. Соседка Зухры по столу, невзрачная девушка с затянутым на затылке узелком кое-как распушенных волос, толкнула ее локтем и возбужденно зашептала: "Ты чего уставилась на Дамира, аж со стороны заметно". Зухра опомнилась и стала беспорядочно перекладывать на столе учебники и тетради. Она и сама не поняла, что это на нее нашло. В Дамире было что-то особое для нее, чего ей не хватало в обыденной жизни. Душа Зухры встрепенулась, и чудо всепоглощающей любви охватило ее.

С тех пор Зухра летела в институт, чтобы увидеть Дамира. За ней ухаживали другие молодые люди. Один аспирант явно искал способ помочь ей справиться с курсовыми и почаще ее видеть. Но Зухру только раздражали знаки внимания, оказываемые ей "чужими". Она подходила к Дамиру, о чем-то его спрашивала, старалась все время быть в поле его зрения и ждала, ждала... Чего? Дамир учился талантливо и серьезно был занят проблемами экономики. Увлекался поэзией и музыкой. Со всеми был приветлив и ни с кем особенно не сближался. Говорили, что у него нет отца. Есть только тяжело больная мать, с которой они живут в однокомнатной квартире. Он подрабатывает грузчиком, чтобы прокормиться и покупать матери лекарства. Сознание Зухры никак не усваивало простую мысль, что сын должен заботиться о матери. В ее мире все заботились о ней, а она была обязана думать только о себе. Каждый раз, когда Дамир мягко, но настойчиво отказывался от приглашений сокурсников как-нибудь интересно провести время после лекций, Зухра расстраивалась, злилась и, посидев для виду с группой, уходила домой в плохом настроении.

Студенты народ наблюдательный. О том, что красавица Зухра неравнодушна к самому умному в группе Дамиру, уже перешептывались за ее спиной. Отвергнутые ею поклонники привередливо наблюдали за каждым ее действием. А она все ждала от Дамира ответных знаков чувства. Дамир, как и все остальные, ценил ее красоту. Иногда он подходил к ней и, любуясь ее безупречно уложенными волосами или новым модным нарядом, с удовольствием говорил ей нежный комплимент, брал ее тонкие ухоженные пальчики в свою теплую большую ладонь и, балуясь, подносил их к губам, целуя легко и бережно. Сердце Зухры в такие моменты замирало. Она была счастлива его прикосновением. Ей хотелось прижаться к нему всем телом, целовать его глаза, притронуться к его уху губами и... Но Дамир обращался с ней как взрослый, долго проживший и сильный человек с неразумным маленьким ребенком. Когда друзья намекали ему на чувства Зухры, он смеялся и, отмахиваясь от них, говорил: "Да бросьте вы. Она все это выдумала от скуки, а вы и поверили. Как она может кого-нибудь любить? Кукла красивая, чудо природы и все". Но Зухра упорно надеялась, что Дамир ее тоже любит, просто он сам особый и любовь у него особая, не такая, как у всех. В мечтах она уже представляла себя женой Дамира. Его маму они устроят в больницу. А жить будут в четырехкомнатной квартире ее родителей. Она начала учиться готовить еду, пробовала сама стирать и однажды взялась мыть полы к великому удивлению матери.

Кончилось это после первой сессии. Дамир сдал все экзамены на "отлично". Зухра тянулась изо всех сил, чтобы сдать без троек, и это ей удалось. Группа собралась отпраздновать окончание сессии и начало каникул. В этот раз Дамир не отказался от общего праздника. Зухра изнервничалась, целый день меряя свои наряды и выбирая тот, который должен был понравиться Дамиру. Собрались зимним вечером на квартире у сокурсника. Пока накрывали на стол, трое парней успели признаться в любви Зухре. Одна из девушек закрылась в ванной и тихо плакала, заметив, как ее друг ходит по пятам за Зухрой. Наконец пришел Дамир. Все вышли его встречать. Вместе с ним в дом вошла хрупкая, скромно одетая, непримечательная лицом девушка. Зухра, не обращая на нее внимания, устремилась к Дамиру и взялась разматывать его шарф, расстегивать ему пальто. Дамир мягко отстранил Зухру, повернулся к незнакомой никому девушке и нагнулся, чтобы развязать ей шнурки на теплых ботинках. Зухра опять не придала этому никакого значения. Немножко удивилась и все. Перед тем как сесть за стол, несколько девушек, посовещавшись, пытались отвлечь внимание Зухры от Дамира и посадить ее подальше от него и пришедшей с ним девушки. Но Зухра хотела сидеть только рядом с ним. Какое-то беспокойство охватило ее, но, тайком разглядывая бледное, серьезное и излишне удлиненное лицо спутницы Дамира, ее не обладавшую никакими особыми достоинствами фигурку с покатыми плечами и худыми лопатками, облаченную в дешевое простенькое платьице, Зухра недоуменно отворачивалась и опять погружалась в созерцание любимого Дамира. Дамир же в этот раз сиял изнутри какой-то ослепительной радостью, и от него веяло счастливым блаженством.

Началось застолье. После того, как произнесли тосты за сессию и против любых сессий, встал Дамир и пригласил всех на свою свадьбу, которая должна состояться через десять дней. Рядом с ним сидела его будущая жена Насима, давно делившая с Дамиром трудности его жизни и не раз помогавшая ему спасать его маму в периоды кризиса ее тяжелой болезни. Благодаря ее помощи Дамир сумел все свои силы бросить на поступление в институт и сдать первую сессию на "отлично". Теперь Дамир нашел хорошую работу. Насима согласилась стать его женой. Заявление в загс уже давно подано. Он просит всех разделить с ними их счастье и быть на свадьбе гостями. За столом зашумели, заговорили. Дамиру и Насиме протягивали через стол руки и подвигали угощения. Зухра сидела некоторое время неподвижно, у нее перехватило дыхание, и ей показалось, что она спит и видит какой-то страшный своей непоправимостью сон. Сознание сопротивлялось услышанному. Хаотически всплывали обрывки мыслей: "Это шутка... Это не может быть... Как же я? Она некрасивая... Теперь я никогда... с ним... Он ее обнимал... Он с ней будет вместе спать... Жить... А я? Никогда... Никогда..." Вдруг за столом раздался сдавленный крик. Кричала Зухра. Голова ее откинулась на спинку стула. Красивые удлиненные глаза были зажмурены, и тень от искусно подкрашенных густых ресниц падала на побледневшее лицо. Неразделенная любовь - тяжелое испытание для неопытной души.

В день свадьбы Дамира и Насимы Зухра уехала с одним из своих поклонников, крутым бизнесменом, в его загородный дом. Незнакомая ей компания развлекалась по своим канонам. Были еще две пары. Все вместе расположились в роскошной сауне. Вино лилось рекой. Охмелевшая Зухра отдалась бизнесмену безо всякого чувства, беспамятно и бездушно.

После каникул Зухра явилась на занятия в институт, и по ее поведению многие поняли, что теперь она доступна и не откажется, если ее пригласить поразвлекаться. В таких предложениях недостатка не было. На Дамира она избегала смотреть. На лекции ходить стало неинтересно. Все в группе знали, что она потерпела сокрушительное фиаско в своей любви к Дамиру. Ей были противны и проявления сочувствия со стороны сокурсниц, и тайное злорадство завистниц, обиженных ее красотой и высокомерием. Это уже была другая Зухра.

Разбуженная любовью чувственность диктовала свои требования. Любовь ушла, а желания свои Зухра привыкла удовлетворять без особых размышлений. У нее появилась какая-то смутная темная обида на родителей, которые не сумели обеспечить ей обещанное счастье, засунули ее в этот ужасный, противный институт, обманули ее, что ее красота - самое главное, что Зухру нельзя не любить... что не оградили ее от горя... да мало ли что еще? Чего-то не сделали, а чего именно, не важно. А теперь еще позволяют себе запрещать ей что-то, ни с того ни с сего требовать от нее повиновения, ходят по пятам, страдают... Надоели. Мало того, отец отказался дать деньги на шикарный купальник, мать без конца пилит. Домой не хочется идти. В институт тоже не хочется. А куда податься? Не к бабке же в деревню грядки копать? Остается только в какую-нибудь компанию затесаться и немного развлечься. Там хоть никто нотаций не читает. Опять же секс... Там хоть всем нравишься, тебя обожают, и все такие беспечные, счастливые, и никаких проблем.

Но проблема уже поджидала Зухру. И проблемой этой стала беременность. Вначале она не очень обеспокоилась. Нашлась подруга. Дала таблеток. Зухра их выпила и стала ждать, что будет. Тут родители отправили ее на лето к тете, старшей сестре Рашиды. Там она продолжала ждать какого-нибудь результата от таблеток. Ничего не случилось. Зато срок увеличился. Очередной ее любовник, к которому она зашла посоветоваться, вернувшись в Уфу, немедленно нашел гинеколога, и ее срочно направили на аборт, предупредив, что срок уже зашкалил до невозможных пределов для первой беременности, и сделают аборт только по блату и за порядочные деньги. Любовник дал денег.

Пришла она с утра в какую-то больницу. В приемной сидело несколько женщин и пожилая мать с испуганной полненькой девочкой лет пятнадцати. Напряженная тишина и тоскливое ожидание на лицах поразили Зухру. Она села на стул и тоже стала ждать. Вдруг раздался душераздирающий крик, пробивший толстые старые стены. И после непродолжительного затишья опять и опять...

Женщина, сидевшая рядом с Зухрой, горестно забормотала: "Большая беременность. По кускам вытаскивают ребенка. Вот допрыгалась, сволочь...Теперь орет. Хоть бы целая осталась. А то изуродуется, дура... Кому нужна будет? Инвалидкой станет". Зухра почувствовала, как холод метнулся внизу живота и мурашки поползли по спине. "А вы откуда знаете, что она такая?" - неприязненно спросила она женщину. Та охотно откликнулась: "Так это моя сестричка младшая. Вот сама привела. А то эта попрыгушка родит, а растить не будет. Мне потом отдуваться. У меня у самой двое. Не напасешься всего. Куда же еще? Привезла ее из деревни, думала человеком будет, а она давай гулять направо-налево. Вот и орет теперь. Небось больно. Сама делала третьего. Знаю, как дерут". Крик не смолкал. Здоровый, никогда не знавший сильной боли организм Зухры пронизал животный ужас предчувствия страдания. Все в ней взбунтовалось против этого. Она вскочила и выбежала из приемной на улицу. На улице ее вырвало. Обратно она не пошла. Проблема осталась нерешенной. Она старалась не думать о ней.

Зато Рашида после реплики своей старой подруги подумала и поняла, что дочь беременна. Зухра даже обрадовалась участию матери. Все. Теперь мать что-нибудь придумает и ничего не случится. Не будет больше проблемы. Но, вопреки надеждам Зухры, мать ничего не смогла сделать. Вмешался отец, и жизнь Зухры покатилась в одном, совсем для нее нежеланном, направлении - к родам, к позору безмужнего материнства. В институте уже узнали о ее состоянии. Она перевелась на заочное отделение и старалась не попадаться на глаза однокурсникам. Однажды встретила на улице свою сокурсницу и та ей вперемешку с другими новостями сообщила, что Дамир замотался, похудел, они ждут ребенка. К горлу Зухры подступил тяжелый ком, и, низко опустив голову, она побежала прочь от болтушки-сокурсницы.

Теперь она почти не выходила из дома и часто в каком-то забытьи смотрела на свой не такой уж большой живот. Там уже было существо, обладавшее своей волей и характером. Оно требовало от Зухры удобной для себя позы, а когда ему надоедало лежать тихо, начинало двигаться, толкая изнутри Зухру то в правый, то в левый бок. Иногда ей было смешно от беспорядочно возникавших тут и там бугорков, и она начинала играть со своим животом, пытаясь поймать рукой место, где обозначился толчок. Но чаще были минуты тяжелой подавленности, и Зухра плакала, металась и ненавидела весь мир. А больше всего своего отца, в любви которого к себе она была абсолютно уверена всю жизнь, а он вдруг обернулся для нее врагом. И все ради какого-то ребенка, который еще неизвестно каким родится, потому что она и таблетки пила, и специально парилась в бане и вообще не знает, от кого он завелся... Вот родится какой-нибудь уродливый... А она стала как бочка, страшная, опухшая... И теперь никогда не будет красивой...В бессильном озлоблении она начинала колотить рукой и щипать свой живот.

Рашида приходила с работы нагруженная сумками с продуктами. Взглянув на Зухру, сразу угадывала ее состояние и начинала хлопотать вокруг нее, пряча в сторону заплаканные глаза. Рашида постарела, подурнела. Увидев где-нибудь беременную женщину с мужем или ребенка на руках у молодого папы, она замирала в безысходном горе о судьбе своей дочери и будущего ребенка. Сердце ее начинало биться ощутимо и навязчиво. Горло сжимали спазмы. У нее появилась одышка и отеки на лице. При ее худобе это особенно было заметно. Слезы навертывались у нее на глаза в любом, даже самом неподходящем месте: в автобусе, в учительской, в магазине. Рашиду не покидала мысль о том, что есть какой-то удобный выход из ужасного положения, в которое они попали, но она просто не может его найти. Весь порядок в ее мире рухнул безвозвратно. Она не понимала, почему так жестоко с ними обошелся Ильнур. Ведь в то время можно было еще что-нибудь сделать... А сегодня они бы уже забыли о пережитом ужасе, и Зухра опять стала бы самой красивой и лучшей дочкой в мире, гордостью их семьи, единственным счастьем Рашиды. Она даже бралась робко фантазировать, что ребенка можно будет отдать кому-нибудь в деревню на воспитание. Они будут навещать, платить хорошие деньги, пусть себе растет... Но как сделать теперь, чтобы никто не узнал, что Зухра родила? Вот задача.

Зухра ощущала мать как свою союзницу. Мать продолжала служить ей и была предана ее интересам. Но почему она такая глупая? Ничего не может придумать. Это вызывало у Зухры досаду, и на все попытки матери окружить ее заботой и знаками любви она отвечала плохо скрытым раздражением и нарочито грубыми репликами. Отцц она побаивалась грубить. Но неприязнь к нему нарастала с каждым днем.

Так и дожили до родов. Появившийся на свет мальчик перевернул все вокруг и стал новым центром маленького мира семьи. Зухре в первые три месяца думать не приходилось. Мама взяла отпуск за свой счет. Зухру сажали на кресло, предварительно постелив вокруг чистые пеленки, с ахами и охами клали ребенка ей на колени, а она, выпростав увеличившуюся втрое грудь, совала сосок в крохотный жадный ротик. События маленькой жизни круто изменили отношение к Зухре. О ней вспоминали только тогда, когда срочно требовалось сделать что-то для ребенка. Малейшая ее попытка привлечь чье-нибудь внимание к своим переживаниям одинокой матери, уставшей от недосыпания и от бесконечного сцеживания молока, встречалась дружным отпором всей семьи.

Ее мама больше не заботилась о ее комфорте. Папа без устали тащил в дом детскую мебель, особо устойчивую со сливом ванночку для купания, одеяльца и чепчики, коляску и какие-то необыкновенные санки. Зухру заставляли есть и пить только то, что полезно для малыша. Из ее комнаты вынесли все лишние для ее сына вещи, а на столе лежало плотное, мягкое одеяло, и на нем без конца пеленали, осматривали, смазывали, делали воздушные ванны и массажи дивному крохотному мальчику. По всему коридору и в кухне висели мокрые, тщательно прокипяченные пеленки. Зухра тоже участвовала в этом круговороте. Но руководила всем мама.

В редкие минуты, когда Зухра оставалась наедине со своим сыном, она брала его на руки, рассматривала крошечные пальчики, трогала лобик и щечки, и первый страх за его жизнь, который она испытала в роддоме, опять охватывал ее. Она не знала, любит его или нет. Просто сидела с ним на руках и боялась: а вдруг он умрет.

Вечером к внуку заходил Ильнур. Пускали его в комнату только после того, как он умывался и надевал чистую пижаму. Если внук спал, Ильнур садился против его кроватки и замирал надолго, любовно вглядываясь в дорогое личико. Как только малыш просыпался, Ильнура выпроваживали, и начиналось священнодействие Рашиды, сопровождаемое воркованием, тревожными восклицаниями и радостными вскриками. Ильнур приоткрывал дверь и тайком подглядывал за женой и дочерью. Ему надо было знать, все ли эти глупые женщины правильно делают.

Через месяц новое счастье семьи увеличилось в весе на один килограмм двести граммов. Это всех привело в восторг. Особенно возликовала Зухра. Кормила-то сына она. Так что это ее заслуга. Отец стал смотреть на нее с уважением. Вечером того же дня новый роскошный халат лежал на ее кресле. Долго выбирали имя. Рашида заладила - Тагир, Зухра кричала на всех, доказывая, что самое лучшее имя Дамир, а Ильнур молчал, слушал их споры и с болью в душе думал, что у внука будет его отчество, его фамилия, и имя он ему сам даст. Все он может дать своему внуку, только папы никогда не будет у любимого малыша. Наконец имя дали. То, что предложил Ильнур, - Булат. Вскоре Булат Ильнурович обзавелся первым представительным документом - свидетельством о рождении.

Зухра постепенно возвращалась к обычной жизни. Когда Булату исполнилось пять месяцев, она уже могла между кормлениями отлучаться из дома. Молодая женщина расцветала вновь и становилась еще прелестнее, чем была до родов. На нее неизменно обращали внимание везде, где бы она ни появилась. В институте ей оформили академический отпуск по уходу за ребенком. Работать ей нужды не было. Теперь ее обязанности сводились только к кормлению Булата. Рашида выполняла всю остальную хлопотливую часть дела. Ильнур после работы гулял с внуком и сам купал его на ночь.

Так прошло еще месяца три. Маленький Булат уже сам вставал в кроватке, потешно подкидывая круглую попку, быстро ползал по ковру, играл с дедом в прятки и смеялся взахлеб, когда под пеленкой, накинутой на головку, его находили руки Ильнура и бережно подбрасывали вверх. Он охотно ел с ложки разнообразные пюре и кашки, самовольно отбирал аппетитные кусочки у дедушки и засовывал их себе в рот, украшенный четырьмя крепкими жемчужными зубками. Булатик уже поразительно много знал и творил чудо человеческого общения. Каждый день любви и забот бабушки и дедушки вознаграждался новым достижением растущего ребенка. В их сердцах отзывались и запечатлевались любое его новое движение, осмысленный взгляд, обращенная к ним улыбка и безмятежный покой засыпающего на руках внука. Неиссякаемое любовное внимание Рашиды и Ильнура создавало вокруг малыша обстановку радостного изумления и счастья. Он рос веселым и здоровеньким. Друзья и родственники уверяли, что он похож на Ильнура. Рашида не возражала.

Материнские чувства Зухры по мере того, как Булата стали прикармливать и сокращать кормление грудью, начали притупляться. Все чаще ей приходило в голову, что она должна как-то устроить свою жизнь. Любви и признательности к родителям она никогда не испытывала. После того что ей пришлось пережить, как она полагала, по "вине" родителей, их самозабвенная любовь к Булату нисколько не искупала в ее глазах предательства по отношению к ней. Мать с отцом больше ей не опора. Она была сыта и одета, но обращались с ней уже не так любовно, как раньше. Стоило ей проявить беспечность по отношению к Булату, как вокруг нее возникало настороженное и грозное отчуждение. Ей приходилось доказывать, что она любит сына. Ее это начало раздражать. Пора было подумать о себе.

Образ собственного благополучия Зухры состоял из нескольких замечательно ясных картинок. Первая картинка была построена просто: ей надо удачно выйти замуж за богатого процветающего дельца, который ее обеспечит всем, что ей необходимо для блестящей и беспечной жизни. Вторая картинка была несколько сложнее: Зухра становится известной манекенщицей и фотомоделью. Получает бешеные гонорары и живет в достойной ее красоты роскоши. Возникали и другие соблазнительные планы в ее хорошенькой свободной от материнских забот голове. При этом каким-то удивительным образом в ее сознании никак не могли пересечься мысли о сыне и мысли о ее собственном благополучии. Ни в одной из красивых картинок ее будущего процветания Булата не было. Булат оставался у родителей как неотъемлемая часть их жизни.

Зухра незаметно начала отучать его от груди, ссылаясь на недостаток молока. Это вышло. С Булатом она сидела дома, пока мать бегала за продуктами в магазин или на работу. Как только Рашида появлялась на пороге, Зухра уходила и возвращалась домой к ночи. Она начала навещать некоторых своих бывших приятельниц, с которыми свела знакомство в разных компаниях. Наводила справки о судьбе бывших поклонников. Искала случая попасть на глаза богатым предпринимателям.

Ильнур насторожился. Дочь не училась, не работала. Куда же она исчезает из дома? Рашида объясняла ему, что Зухра устает. Ей надо отвлечься, подышать свежим воздухом. Откровенно говоря, Рашида была рада, что дочери не бывает дома, так как Зухра, когда они оставались вдвоем, изводила ее придирками, претензиями, упреками, оскорбительными намеками. На самом деле очень устала Рашида. Пробовала поговорить с Зухрой о том, что ей становится трудно, что болеет. Просила, чтобы Зухра помогала ей по дому. Зухра отмахивалась: "Сами хотели внука. Ну и терпите. Другие родители живут с внуками и не стонут. А их дети спокойно устраивают свою личную жизнь и делают карьеру. Подумаешь, тебе трудно. А мне не трудно?" Рашида замолкала и, прижав Булата к себе, шаркая разношенными домашними тапками, уходила на кухню. Невольные слезы скатывались мелкими каплями на черноволосую головку Булатика. А он беспечно лепетал, трогал мягкой ладошкой мокрое от слез лицо Рашиды и смеялся, заглядывая ей в глаза. Рашида утешалась, душа ее светлела, и откуда-то прибывали новые силы и новые надежды на будущее счастье. Но чем больше Рашида делала для внука, тем больше злилась Зухра.

Дурное настроение Зухры имело свои конкретные причины. Самый первый и лучший план, построенный на мечтах об удачном замужестве, никак не реализовывался. В том мирочке избранных для "красивой и богатой жизни", где она крутилась последние полгода перед беременностью, жениться на подруге по развлечениям и сексу никто не собирался. В богатых семьях уже подрастали юные, целомудренные невесты, никем не целованные. Как ей холодно и брезгливо объяснил один из ее бывших поклонников: "Одно дело - секс и девочки для досуга, совсем другое - жена для семьи. Что ты хочешь? Выйти замуж? Для этого, моя прелесть, мало быть красоткой. Поищи себе какого-нибудь дурака-романтика без денег". Взбешенной Зухре осталось только хлопнуть дверью кабинета процветающего на ниве торговли бывшего любовника. Но все признания в любви и ухаживания ее прежних друзей каждый раз превращались в ничто при любой попытке Зухры стать законной супругой, новые знакомства надолго не завязывались.

Отчаявшись после нескольких неудач, Зухра блуждала за призраками бывшей "любви и дружбы" по замкнутому кругу и не могла вырваться из него. Надо было искать другой способ устроить себя. У одной из подружек она встретилась с Маратом, который когда-то обещал сделать из нее фотомодель. Марат сидел в старом кресле с бутылкой текилы в пухлой руке и время от времени, как испорченный насос, с шумом втягивал вино крупными губами. Это был грузный, встрепанный и щетинистый мужик. Он долго рассматривал Зухру, стоявшую перед ним в одних плавках. Потом вяло и без особого увлечения сказал: "Ты ведь переросла уже. Вот годика два назад можно было. Но если потрудиться, еще сойдешь. Но только имей в виду, грудь надо подтягивать, а это мани-мани, притом - "зелень". Волосики неухоженные, к линиям и шкурке хороший массажист должен приложиться. Поучиться ходить не мешает. И вообще, с твоим типажем нынче здесь перебор. Лучше начать в другом месте. Ищи спонсора. Да, чуть не забыл - никаких детей, ты уж извини, сейчас только на девочек кидаются. Так что, как решишь свои проблемы - позвони. Что делать? Старых подруг выручать надо". Допил текилу и, неловко переставляя толстые, как бревна, ноги ушел.

Зухра накинула блузку и упала на диван. Подруга присела рядом, сострадательно поглаживая ее по плечу. "Ты слышала, что молол этот бегемот? - возмущенно причитала Зухра. - Это я ему не гожусь. Волосики плохие. Девочки ему нужны. А сам-то? На коленях ползал передо мной. Пятки мои целовал..." Подруга принесла ей чашку кофе и рассудительно заметила: "Остынь. Не путай шило с мылом. За ним знаешь сколько соплячек сегодня бегает? На все готовы, лишь бы влезть. Меня он вообще смотреть даже не захотел. Дура, говорит, набитая, ты трех копеек не стоишь. А я ведь с ним в постельке кувыркаюсь, все терплю. Жить-то надо. Вот жратвы принес, денег, отработанные тряпки мне отдает. А ты красивая. Ты еще можешь. Запиши все, что он сказал, и делай". "Да где я столько денег возьму? - закричала в отчаянии Зухра.

Для начала озадаченная отзывом Марата о своих прелестях Зухра взялась за себя подручными средствами. Гимнастика, маски, кремы, ванны - все это пошло в ход. Когда надо было ухаживать за собой, Зухра не знала устали. Родители, воодушивившись неожиданной активностью и целеустремленностью дочери, охотно давали деньги и обеспечивали ей все условия для "укрепления здоровья". Абонемент в бассейн, тренажер, специальные бандажи и особые эластичные трико стоили немало. Но раз Зухра захотела... Лишь бы, наконец, восстановился мир в семье и можно было без помех радоваться своему растущему счастью - маленькому Булатику. Зухра не отходила от зеркала, отрабатывала улыбку, позы и тянула шею. Кое-какой результат появился. Но что делать с грудью? Живот немного подтянулся, но линия бедер не та...

Через неделю позвонила подруга: Марат хочет поговорить с Зухрой. Назначили время. Встретились. "Ну как ты? Решила? Спонсора нашла?" - в голосе Марата проскользнула легкая заинтересованность. Зухра обрадовалась. Значит она кое-что стоит, а в прошлую встречу этот бурдюк просто специально фасонил перед ней. Ничего, она еще ему выдаст расчет, когда станет знаменитой. "Знаешь, - вкрадчиво и доверительно заговорил Марат, - тут я съездил в Москву и встретил своих друзей из-за бугра. Вот живут люди! Немцы. Муж с женой. Денег немерено. Не считают. Чек на любую сумму. На! Иди! Я им про тебя намекнул. Расписал, расписал... Они мне доверяют. Общие друзья есть, дела делали. Сказал - семья до четвертого колена как на ладони. Уважаемая. Сама мать - красавица. Ну влипла нечаянно, молодая, неопытная. А так здоровая, ничем не болела. Они готовы. Большие бабки отвалят".

Зухра слушала и пыталась понять смысл болтовни Марата. Зачем немцам тратить на нее "большие бабки"? С чего это Марат так раздухарился? Но так как ее сознание во всем жадно искало подтверждения своей исключительности и превосходства, то и выводы забрезжили в ту же сторону. Марат, видя, что Зухра мило улыбается и кивает головой, с облегчением закончил разговор: "Ну что? Классно? Встретишься с ними. Поговоришь. Они на все согласны. А ты потом и подтяжку груди сделаешь в Москве. А в Праге тебе бедра наладят. Дальше я подтолкну. Все будет о`кей. Заживем по-людски". Покивав большой, бесформенной головой во все стороны, он заколыхался к выходу. Зухра осталась.

Подруга молча, со странным выражением вглядывалась в лицо Зухры. Зухра обеспокоилась: "Ты что на меня уставилась? За Маратку испугалась, что ли? Да успокойся, не нужен мне твой Марат. Ну а как тебе моя фактура? Всего неделю попрыгала, помахала ногами и видишь - животик-то подтянулся. А кожа? Лучше стала? А если еще и деньги приличные приложить? Представляешь, какая я буду". Подруга молчала. "Да что с тобой? Что на тебя нашло?" - продолжала приставать Зухра. Наконец молодая женщина осторожно спросила: "Так ты согласилась? Марат сказал, что пришлет женщину, которая обделывает такие делишки с детьми". "Какие делишки? - недоуменно смотрела Зухра, - при чем тут "с детьми"?" "Фу, так ты не поняла. А я то думаю... Он же тебе предложил отдать сына немцам. Они уже давно не могут ребеночка сами себе сделать. А я-то обалдела. Сидишь улыбаешься, радуешься, как будто у тебя сковороду попросили". Зухра остолбенела. Подруга Марата горестно покачала головой и ушла на кухню.

Отдать Булата... Это не умещалось в сознании Зухры. В последнее время она совсем перестала обращать на него внимание. С ним все в порядке, растет сам собой и растет как все дети. Но отдать? Как? Куда? Зачем? Все эти неожиданно возникшие вопросы требовали от Зухры серьезного умственного усилия, и в результате, возможно, пришлось бы пересмотреть свое отношение к сложившимся обстоятельствам. Но ее голова была поглощена мыслями о ее собственных "невзгодах", а душа переполнена страстным желанием "устроить" себя в этой жизни. Не было там места для серьезного размышления о судьбах Булатика и своих родителей.

Обещанная Маратом женщина объявилась, и Зухра, так и не додумав до конца, что значит "продать сына немцам", отправилась на встречу с ней. Зачем она пошла и что скажет этой даме, ей самой было непонятно. Просто пообещала сдуру, неудобно обманывать чужого человека, а то подумают... Да и любопытно, что эта женщина скажет? Ходить больше некуда, а дома сидеть надоело. День был ясный, солнечный. Зухра медленно, красивой походкой шла по улице. Купила мороженое и бездумно наслаждалась своим хорошим самочувствием. Вдруг безотчетная тревога всплыла из глубины ее полусонной, бездействующей души и в мозгу возник жесткий вопрос: "Зачем ты идешь?" Сознание заметалось, выдавая бессвязные ответы: "Просто так... Имею право сходить в гости... Какое мне дело до какой-то бабы? Иду повидаться с подругой... Я же не собираюсь..." Спасительное смятение почти вышибло из ее головы туман неясных расплывчатых представлений, доводов и неоформившихся оправданий. Ноги обмякли и отказались делать следующий шаг. На глаза навернулись слезы. Но из той же неопределенной и зыбкой глубины ее существа выплеснулась волна любви к себе, единственной, неповторимой и такой несчастной из-за полоумных родителей и нежданного сына. Сознание воспряло, и привычные, многократно отшлифованные формулы требований и обвинений этому миру выстроились в единую линию, которая логически ясно завершалась утверждением: "Ребенку хуже не будет, а я потом, когда стану богатой и у меня будет все, что мне положено, выкуплю его у них или... отберу". Ноги пришли в движение, и Зухра прямиком отправилась на роковую встречу.

Женщина представилась Ниной Дмитриевной. Еще не старая, великолепно одетая, с налетом того особого шика, который можно приобрести только многолетней жизнью без материальной нужды и без душевных страданий. Аромат умопомрачительных духов окутывал ее незримым облаком. Лицо было немного асимметрично, щеки впалые, под выщипанными крашеными бровями блестели цепкие маленькие глаза, обрамленные в тонкие тона косметики. "Вот что значит - иметь большие деньги, - неприязненно подумала Зухра, - такая стремная уродка, а какой прикид!" Нина Дмитриевна с непринужденностью светской львицы осыпала Зухру легкими, как лепестки цветов, комплиментами. Подруга накрывала на стол. Зухра взялась помогать ей. Нина Дмитриевна снисходительно консультировала их по вопросам застольного этикета, рассказывала новости из жизни далеких знаменитостей, с которыми у нее были деловые и дружеские связи, и вообще - была вся такая родная и своя в доску. Зухра, отвлекшись от своей внутренней полемики, развеселилась. Когда сели за стол, украшенный тарелочками с деликатесами и двумя затейливыми бутылками вина, в голове Зухры уже вертелась восторженная мыслишка: "Какая умная женщина! Ах, если бы моя мама была такой, как Нина Дмитриевна... Вот было бы здорово!"

Нина Дмитриевна ни о чем не спрашивала Зухру. Она предварительно выяснила все необходимые покупателям сведения о Зухре и ее сыне в детской поликлинике и в женской консультации. Как и с какой стати ей там выдали конфиденциальную информацию, это остается одной из самых странных загадок нашей системы медицинского обслуживания населения. Разговор вился в нужную сторону так, как будто все давно решено и осталось только обсудить мелкие детали. Зухра безвольно, как завороженная, шла на поводу у опытной, сожравшей сотню собак на этом деле, профессионалки. В итоге оказалось, что обо всем договорились.

Богатая пара из Германии, "чудесные, изумительные люди", примерно через месяца полтора приедут по делам своего филиала в один уральский город. Зухра должна явиться туда с Булатом заранее и подождать. Квартира, где она будет жить с ребенком, уже готова. Деньги она получит в руки. А потом эти "прекрасные" люди будут заботиться о Зухре всю жизнь, пригласят ее к себе в Германию, купят ей квартиру в Берлине (им это ничего не стоит). Она будет видеться с сыном, когда захочет. И фотомоделью будет, и замуж выйдет за миллионера, и потом еще родит чудесных детишек. А Булат вырастет и будет ей благодарным за то, что жил в роскоши и получил в наследство миллионы своих приемных родителей. И убойный патетический вопрос на закуску: "Ну подумай, дорогуша, а что его и тебя ждет в этой дикой, нищей стране?" Потом Нина Дмитриевна сунулась в сумочку на длинном ремешке и вытащила оттуда маленький сверток: "А это тебе первый подарок от них. Примерь, примерь! Ах, какие у тебя хорошенькие ушки! Посмотри, как тебе идут эти сережечки. Эксклюзивный вариант. Заказывали специально для тебя. Ах какие изумрудики! Последний писк. Носи-носи... Боже мой, разве такая красавица должна ходить в ширпотребе?"

Все. Нина Дмитриевна, крайне удовлетворенная своей вдохновенной работой, ласково погладила себя по сытому животу, потянулась, как кошка, и отвалилась от стола. На редкость повезло в этот раз. Эта идиотка даже не торгуется. Клюет на фальшивую дешевую приманку, как аквариумная рыбка. Теперь Нина Дмитриевна уж точно купит своему сыну новый автомобиль. Пожалуй, белый "крайслер", который он давно просит у мамочки. Правда, впереди еще много хлопот с этой дурой и ее ублюдком... Но интуиция хищницы подсказывала четко: эта рыбка не сорвется с крючка. Есть, конечно, еще трудности... Московские подонки, мужик со своей хилой партнершей, подобранные для роли богатой "немецкой пары", выторговывали себе очень уж большой калым за "услугу". Охамели, рвань помойная. Других надо найти. Да и расходы по переправке этой пары с новым сыночком за бугор будут не маленькие. Ну там видно будет, что кому достанется. Ах, боже мой, как все дорожает, всем надо за все платить... Нина Дмитриевна озабоченно вздохнула и спохватилась: самодовольство и расслабуха непозволительны при ее "работе". Подтянулась и внимательно осмотрелась. Взгляд ее зацепил лицо подруги Марата. Выражение лица той было неприветливым, отчужденным. "Что это? - всполошилась про себя Нина Дмитриевна, - Маратка за нее поручился. Она у него на наркоте сидит. А вроде смотрит как чужая? Обдумать, все обдумать. Какая-то ненадежная шлюшка".

Зухра шла домой чуть-чуть навеселе. Все оказалось не так уж страшно. Зато как здорово улаживаются ее проблемы: большие деньги почти в руках, Булата она будет видеть, когда захочется, карьера обеспечена, новые дорогие сережки приятно холодили мочки ушей. И она мысленно начала прикидывать, что она купит себе в первую очередь. Было уже поздно. Открыв дверь своим ключом, вошла в квартиру. На кухне горел свет. Слабо и сонно плакал Булат. Зухра озлобилась: "Эти ненормальные даже ребенка не могут уложить спать. Мать совсем ошизела... Я ей сейчас..." Пошла на кухню. Посреди кухни сидел отец. На руках у него лежал Булат, встревоженный, как птенец, потерявший гнездо, и все вертелся, хныкал, пытаясь найти привычное для себя покойное пристанище бабушкиных рук. Широкое лицо отца было мокрым - то ли плакал, то ли вспотел. Глаза в упор смотрели на Зухру.

"Где мать?" - на секунду смешавшись, с запалом спросила Зухра. Отец ответил глухо и без выражения: "Увезли на "скорой". Тяжело поднялся с табурета, подошел к Зухре и положил ей на руки Булата: "Уложи спать. Он все время требует бабушку. А мне надо в больницу. К ней". Больше он к Зухре не обращался. Булат, попав на руки к Зухре, раскричался в полный голос. Ручки его беспорядочно отталкивали Зухру. А в крике сына она, обомлев, услышала неизбывное горе. В голове тупо билась одна мысль: "Булат не любит меня, он любит ее. Не любит меня... Не любит... Любит только ее. За что? Я же его родила..." Отец ушел. Зухра долго металась по квартире, пытаясь разобраться в сложном хозяйстве принадлежащих Булатику вещей, сердилась, отчаивалась, что-то роняла, теряла, искала и снова забывала, куда что положила. Булат, измученный и наплакавшийся, уснул на мокрой, сбившейся комом простынке только к двум часам ночи. Отец из больницы еще не вернулся.

Утром Булат проснулся рано, весь выпачканный стоял в кроватке и плакал, а Зухра не вставала. Ей хотелось спать. Разбудил ее отец, сдернув с нее одеяло и крепко ухватив за плечо. "Смотри за ребенком, я приеду в обед, чтобы все было в порядке", - с трудом сдерживаемый гнев прорывался в его голосе. Она не успела спросить, что там с матерью. Он уехал на работу. Еле поднявшись, Зухра накричала на сына и понесла его мыть. Булат уже был тяжелый. Пока она его мыла под струей воды, он выскользнул из ее рук и покатился в ванну. Зашелся криком. Через несколько минут на лбу у него появился большой синяк. Молока не было. Зухра развела кашу кипятком и с трудом накормила сына. Самой поесть было нечего. Зухра разревелась, доела кашу за Булатиком и начала собираться в магазин. Одев сына, подошла к зеркалу. Оттуда на нее смотрела бледная, растрепанная, озабоченная молодая женщина с перекинутой через плечо хозяйственной сумкой, некрасиво ссутулившаяся под тяжестью ребенка. Только новые сережки в ушах мерцали зелеными бликами и напоминали о блистательных перспективах красивой жизни.

Через неделю она поехала к матери в больницу с сыном на руках. Булат, увидев Рашиду, затрепетал и, то всхлипывая, то громко смеясь, рванулся к ней на руки. Рашида прижимала его к себе и покрывала все его тельце нежными поцелуями, приговаривая какие-то необыкновенные слова. Зухра стояла рядом и не могла понять, как это такой маленький человечек способен на такую преданную любовь к своей бабушке. Он ее целую неделю не видел. Неужели он страдал в разлуке с ней? А она-то думала, что Булат еще ничего не помнит, ничего не понимает, и ему все равно, кто будет с ним. Одновременно она испугалась сама себя. Собственная бесчувственность к женщине, которая является ей матерью, вдруг стала ощутимой для Зухры на фоне горячей привязанности к Рашиде крошечного Булатика. Она удивленно присматривалась к своей матери, пытаясь увидеть в ней что-то особенное, чего нет у нее самой. Попыталась быть ласковой с ней. Мать обрадовалась. Зухра явно стала серьезнее и лучше. За время отсутствия Рашиды она кое-чему научилась, и Булат, почувствовав материнские руки, льнул к ней, целовал ее нос, обнимал за шею. Зухра стала гордиться собой как хозяйкой и хорошей мамой. Ильнур тоже успокоился. Но время от времени пристально и настороженно вглядывался в свою дочь. Сережки, которые он заметил у Зухры в тот вечер, исчезли. Зухра их спрятала. Но откуда они появились? Вопрос застрял. Ильнур ждал возвращения Рашиды из больницы. Зухру ни о чем не спрашивал.

Рашида после встречи с дочерью и внуком больше не хотела лежать в больнице и запросилась домой. Выписали ее через две недели. Дома стала восстанавливаться прежняя жизнь.

Зухра несколько раз намеревалась вернуть сережки Нине Дмитриевне. Но той не было в городе. Зухра решила забыть все это и принялась опять искать дорогу к своему благополучию. Тут и случилось. Сначала ей позвонила подруга Марата и предупредила, что приехала Нина Дмитриевна и ждет ее. Зухра растерялась и сказала, что вернет сережки. Вечером этого же дня на улице к ней подошел хорошо накачанный мужчина и сообщил, что она должна через неделю выехать с ребенком в Пензу и поселиться там по адресу, написанному на листочке бумаги. Если надо, ее проводят. После этого ей стало страшно. Четкого решения голова не вырабатывала. То так, то сяк. А извне пошло целенаправленное давление. Ей стали звонить регулярно и требовать, чтобы она назвала дату выезда. Надо было что-то делать. "Ну и ладно, - сказала себе Зухра - чего мне здесь сидеть? Там начнется другая жизнь, получше этой. Все равно у меня нет другого выхода".

Ну а дальше для нее все было только делом "техники". С родителями она управилась в два дня. Устроив истерику, заявила, что настоящий отец Булата узнал о его рождении, готов признать свое отцовство и жениться на Зухре. Он живет за границей и приедет в Пензу на два месяца по делам. Она должна там быть с Булатом, так как его родной папа хочет посмотреть на своего сына. А потом надо оформить отцовство, а брак он приедет заключать с Зухрой в Уфу. Ошеломленные Рашида с Ильнуром и верили и не верили дочери. Предлагали какие-то приемлемые и более безопасные варианты встречи с будущим "зятем" и отцом своего любимого внука. Недоумевали, почему он не может на пару дней приехать к ним, чтобы они хотя бы познакомились с ним, посмотрели на него. Искали доказательств правдивости Зухры. И тут она торжественно вытащила сережки с изумрудами и объявила, что именно их прислал ей в подарок будущий муж. Назвала она его для вящей убедительности Эдуардом. Упреки в эгоизме сыпались на Рашиду с Ильнуром при малейшей попытке остановить дочь или отпустить ее в Пензу, но без Булатика. Она обвиняла их в том, что они не хотят счастья своему внуку, хотят, чтобы он рос без отца, что загубят ее драгоценную жизнь, и она наложит на себя руки... Доказывала, что она мать, а они как дедушка с бабушкой не имеют никаких прав решать судьбу ее сына. И родители, встревоженные до глубины души, сдались. Подавленные и запуганные, собирали они свое любимое сокровище - внука Булата - в дорогу. Зухра сообщила куда нужно день своего отъезда и попросила не беспокоиться. Проводят ее с Булатом в Пензу родители.

ГДЕ ТЫ, БУЛАТ?

Рашида с Ильнуром после отъезда дочери с внуком не находили себе места. Но Зухра позвонила им из Пензы. Услышали они в трубке и лепет Булатика. Зухра дала им адрес квартиры и телефон, по которому они могли связаться с ней. Рашида ожила. Но Ильнур успокоиться не мог. Что-то его настораживало в поведении Зухры перед отъездом. Он пробовал анализировать шаг за шагом всю эту кутерьму. Но обрывки воспоминаний не связывались в одну целостную картину. Так они прожили три недели в тоскливом ожидании телефонных переговоров с Пензой. Зухра звонила. И они звонили туда несколько раз. Однажды с ними вежливо поговорил молодой мужчина, представившийся Эдуардом.

Вдруг связь с Зухрой прекратились. На их звонки телефон в Пензе не отвечал. Прошло три дня. Они не знали, что делать. Ильнур стал договариваться на работе об отпуске за свой счет, чтобы выехать за внуком. Позвонили в Пензу еще раз. Ответила им незнакомая женщина, назвавшаяся хозяйкой квартиры Еленой Петровной: "Булат заболел, и Зухру забрали с ним в больницу. Ничего страшного. Приезжать не надо. Их навещает мать Эдуарда". Да и сама Елена Петровна так их полюбила, что почти каждый день ходит в больницу. Рашида пыталась выяснить диагноз, но разговор прервался. Всю ночь Рашида с Ильнуром не спали. Ильнур мог выехать в Пензу на своей машине только через четыре дня. На работе был аврал, и его раньше не отпускали.

На четвертый день рано утром они услышали, как открывается замок входной двери в квартире. На пороге стояла Зухра. Булата не было. Отец рванулся в дверь, решив, что Зухра оставила Булатика где-то внизу. Дочь что-то крикнула ему вслед, но он ничего не слышал. Сердце било в груди тяжелым молотом. Выбежал на улицу в одной пижаме. Булата не было. Ничего не понимая, Ильнур стал подниматься обратно в квартиру. И услышал истошный вопль Рашиды. Зухра набирала "03". Рашида лежала без сознания на полу в коридоре. Ильнур из последних сил поднял Рашиду и перенес ее на кровать. Потом вышел на кухню и увидел на столе документ. Это было свидетельство о смерти Булата. Как слепой, вытянув перед собой руки, Ильнур двинулся в комнату.

Вошли врачи "скорой помощи". Стали о чем-то спрашивать Ильнура. Он молча протянул им страшный документ. Все было ясно. Рашиду стали приводить в сознание. Зухра помогала им. Рашида зашевелилась и открыла глаза. В них было пусто, как если бы часть ее души потерялась и блуждала в недоумении где-то за пределами комнаты. Очнувшись, она уставилась взглядом на дочь и хрипло спросила: "Где Булат?" Зухра зарыдала по-настоящему и, пряча глаза, ответила: "Его больше нет". "Ты врешь. Отвечай, где Булат?" "Мамочка, - закричала Зухра, - не надо. Булата нет". Рашида медленно поднялась с кровати и пошла на Зухру. Врач перехватил ее. Она вырывалась и пыталась схватить Зухру за горло. "Острый психоз", - сказал врач и снова вытащил из чемоданчика ампулы и шприцы. Но в этот момент Рашида не умом, а каким-то высшим знанием, непостижимым нам в состоянии обыденного благополучия, увидела, что внутри Зухры плавает какое-то темное, непроницаемое пятно, и в глазах ее дочери не горе матери, потерявшей ребенка, а страх хитрого преступного существа, сотворившего тайное зло. Ильнур сидел, слепо уставившись взглядом в пол.

Зухру выпроводили в другую комнату, где она прилегла на диван и... заснула. Рашиде вкололи снотворное, и она впала в тяжелое забытье. Врачи ушли. Ильнур сидел недвижимо, погруженный в шок, и ему казалось, что сейчас он войдет в детскую комнату и увидит внука, сладко спящего в своей кроватке. Неутолимое желание услышать легкое дыхание спящего Булатика, желание увидеть крепкую ладошку, отброшенную во сне на край кроватки, завитки нежных темных волос, падающих на выпуклость округлой щеки и прикрывающих маленькое ухо, желание укрыть внука и долго сидеть рядом, оберегая покой детского сна, отталкивало известие об его утрате, как нечто невозможное и невероятное. Мозг и сердце отказывались принимать эту страшную реальность. Его Булатик должен быть там, в своей кроватке. А этот кошмар не может тянуться долго. Это все как-нибудь пройдет. Этого не может быть. О дочери он забыл.

К обеду в квартире появились соседи, родственники и близкие друзья. Начались осторожные расспросы. Зухра всем отвечала, что у Булата поднялась высокая температура, потом начались судороги, и он не мог дышать. Умер в больнице. Похоронили на второй день. Там, в Пензе, на кладбище. Помогали мать и родственники Эдуарда. Она очень плакала. Ничего больше не помнит. Эдуард ее проводил. Он тоже плакал. Да, обещал приехать за ней. К матери Зухра опасалась подходить близко. Отец так и сидел, ничего не видя и не слыша. Его поили чаем. Заставляли что-то есть. Рашиду одну не оставляли. Прошло три дня. Родственники организовали тихие поминки на седьмой день, пригласили из мечети имама и сделали все по правилам. Зухре стало страшно. Но она успокаивала себя мыслью, что скоро уедет отсюда, и там начнется сказочная и богатая жизнь, она увидит сына и... А на восьмой день увезли с работы Ильнура с сердечным приступом. Почти месяц он лежал в больнице. Жизнь его была в опасности. Но врачам удалось поднять его на ноги.

Рашида жила как автомат. Но изредка, увидев перед собой Зухру, вдруг вскидывалась, впивалась в нее немигающим взглядом и вскрикивала: "Где Булат? Скажи. Я тебе все прощу". Зухра всем, кто присутствовал при этом, объясняла, что у матери рассудок не выдержал, и она так бредит. Сама-то она знала, что Булата увезли уже далеко, и сидела ждала, когда ее пригласят туда, и она в придачу к трем увесистым пачкам долларов, которые она тщательно спрятала, наконец-то отправится к чужим заморским благам и... к сыну. Когда ее выпроваживали из Пензы, ей велели ждать три месяца, а потом ей сообщат, напишут, позвонят, кого-нибудь пришлют, пригласят в Германию... Деньги здесь ей были не нужны. Она берегла их для жизни там и доверчиво ждала приятных известий. Ее поражала необъяснимая проницательность матери, и невозможно было никак представить, откуда та знает правду. Знание Рашиды повергало Зухру в ужас. Вдруг Рашида соберется с силами и поедет искать Булатика? Что она знает? Она ведь может докопаться и все испортить. Зухра начала подумывать, а не отправить ли мать в психиатричку, пока отец в больнице? Но опасность оказалась ближе, чем она думала.

Отец выбрался из больницы раньше, чем предполагала Зухра. Рашида поехала за ним и привезла домой постаревшего лет на десять Ильнура с седой головой. Ильнур сильно ослаб. Но в глазах его светилась непреклонная воля. Он поедет на могилу своего внука. Он должен быть там. На второй день он начал собираться в дорогу. Рашида отговаривала его. Врачи не рекомендовали. Зухра закатила истерику. Не обращая внимания на выходки Зухры, он встал перед ней как скала и потребовал у нее все документы, план кладбища в Пензе, где похоронен Булат, адрес матери мифического Эдуарда. Зухра выкручивалась и делала вид, что ищет потерявшиеся бумажки, записные книжки. Чертила предполагаемое место могилы своего сына. Из-за спины отца на нее смотрели выцветшие от слез, беспощадные глаза ее матери. Оказалось, что все, что у Зухры было где-нибудь и как-нибудь записано, мать уже давно переписала, подобрала и спрятала каждую бумажку, нечаянно выпавшую из вещей Зухры или найденную в ее сумках. Зухра кинулась звонить из автомата подруге Марата, чтобы предупредить о поездке отца в Пензу. Вместо знакомого голоса в трубке раздалось пьяное женское хихиканье и ей доложили, что подруга Марата уже не живет здесь, а Марат давно не появлялся. Игривый мат завершил сей доклад, и трубку бросили. Попыталась позвонить в Пензу. "Нина Дмитриевна в отсутствии, - прошамкал старческий женский голос.- Будет не скоро. Обещала привезти еще одну гадину с дитем, так я прибираюсь в хате". Больше сделать ничего было нельзя. У Зухры опустились руки.

Ильнур уехал в Пензу поездом. Садиться за руль машины ему строжайше запретили врачи. В Пензе он, сняв в гостинице номер, первым делом поехал на ту квартиру, в которой останавливалась Зухра с Булатом. Нашел, зашел, увидел старую женщину и стал спрашивать про внука. Старуха отмалчивалась или отговаривалась болтовней: "Я здесь убираюсь. Вот тут комбинезончик и шапочка. Не вашего ли? А то заберите. А игрушечки я соседским деткам отдаю. Умер, говорите? А как же вы думали? Умирают деточки. Умирают. Земля им пухом". Ильнур сидел в последнем пристанище своего внука и боялся, что сердце не выдержит горя, разорвется. Но надо было встать и идти. Выйдя на улицу, он присел на скамейку у подъезда и тяжело, навзрыд заплакал. Он не заметил, когда появился на той же скамейке сухонький, невесомый старик в домашних тапочках, подбитых толстым слоем войлока. Сердце сжало, и Ильнур пережидал, когда можно будет опять двигаться. Старик курил "Приму", метко и со вкусом сплевывая табачное крошево. Ильнур сквозь пелену слез посмотрел на него. Старик оживленно заморгал навстречу глубоко спрятанными в складках век маленькими глазками. "Горюешь? - спросил он тонким певучим голосом. - Вроде не наш. Откедова приплыл?" "Из Уфы", - тяжко выдохнул Ильнур. "А! Дак ты не по ту ли уфимскую красотульку, что здесь с дитем пришвартовывалась? Кем будешь? Говори, не ври". "Внук мой здесь... Дочь увезла... Умер", - и снова заволокло глаза. "Чтой-то похорон не вспомню. Я здесь как домовой. Живу на первом этажу и в окошко зыркаю. А ты вот что, поставь мне бутылек, а я вроде как спьяну тебе и сболтну. Только не засыпь меня. А то тут сурьез немалый, могут пристукнуть. Смотреть тошно, как ты плачешь. У меня внук вон в армии, а и то индо заплачу, как жаль-то. А твой хорош. Мальчонка - сахар. С чего ему умирать?" Ильнур поразился. Дед говорил о Булате как о живом. "Где магазин?" - быстро спросил он. .Старик показал, проводил и подождал. Обратно пришли с полным портфелем. Вошли к "домовому" в квартиру. Ильнур выпить из бутылька отказался. Дед забеспокоился. Пришлось Ильнуру дать ему послушать ладонью свое тяжко бухающее сердце. Тогда только дед поверил и налил ему чая с душицей в эмалированную кружечку.

Сам он церемонно и культурно принял на грудь, хорошо оценил богатую закуску и, полюбовавшись на Ильнура как на закадычного друга, начал доверительно делиться своими соображениями. По его наблюдениям выходило, что проклятую квартиру на третьем этаже снимает Нинка, пройдоха и потаскуха, какой свет не видел. Привозит сюда разных стерв с младенцами, и потом каждый раз младенчика увозят на какой-то иностранной марседесе, а бабеночка дня два тут гуляет, наряжается, как ейный подлый вкус велит, и потом уезжает в одиночестве незнамо куда. Нинка, тоже довольнешенькая, смывается. Дед аж штук шесть робятишек насчитал. У этой Нинки целый штат бегает. Говорят, платит хорошо. А дукамент седни подделать такой лярве, как Нинка, - сходить на горшок труднее. А то за денежки и натуральный выпишут и печать шлепнут. Держись только.

Ильнур дернулся на стуле, как от удара в лицо. Он как-то внезапно и сразу поверил рассказу старика и все понял. В ушах его стоял крик Рашиды: "Где Булат? Скажи!" и странное выражение страха на лице дочери, мелькнувшее вскользь и застрявшее в темных зрачках. Сидел он с пензенским стариком долго, все проверял того на достоверность. Дед даже вспомнил день, когда увезли "на вонючей иностранной телеге Булатку, а твоя красоточка, сука этакая, осталась. Еще с балкона стояла смотрела". "А внучек твой, Булатка, боевой, - рассказывал довольный угощением старик, - так кричал, что эта "вонючка" уже вон за тот дом завернула, а все слыхать было. Индо и я чуть не выскочил кому-нибудь харю поквасить, да какой с меня теперь воин? Поматюкался дома для облегчения души, да и сиди, зыркай по сторонам". Ильнур собирал свою волю в кулак. Мозг работал как часы. Главное - его внук жив. Когда-нибудь он все равно найдет его. Теперь только смерть может остановить Ильнура. Вышел от деда он стремительной, напряженной походкой и отправился к кладбищу. Надо было проверить все.

На кладбище в книге регистрации похорон его внук Булат не значился ни на второй день после даты, указанной в свидетельстве о смерти, ни на третий, и ни на какой другой. Ильнур нашел мужика, копавшего могилы. Тот не помнил детской могилы в эти дни. А те, что копал раньше или позже, все показал. На каждой было написано имя и фамилия ребенка. Имени и фамилии Булата не было. Нет ли другого кладбища? Нет, все пензенские здесь. А уж если в больничке кто отошел на тот свет, так уж больше совсем некуда. В больницах города Пензы тоже не нашлось никаких записей о поступлении больного ребенка с именем Булат.

И радость и горе сплелись в едином клубке. А возродившаяся надежда окрыляла и несла Ильнура вперед. Трезво оценив все обстоятельства, Ильнур понял, что в Пензе все концы уходят в воду. Нинка испарилась, ее штат никто не знает. В РОВД, куда он зашел перед отъездом, только головами помотали. Но допросить соседей согласились. На деда Ильнур не стал указывать. Ему надо было срочно возвращаться в Уфу. Мысли о Зухре он отгонял от себя. Найти Булата - единственная задача жизни, которая с этого момента будет питать его существование, возродив его силы.

Дома его ждала Рашида. Зухра ушла "по делам". Рашида выслушала новости из Пензы не шевельнувшись, не вскрикнув и не пролив ни одной слезинки. Единственное слово, которое она сказала Ильнуру, было слово "найди". Вдвоем они перевернули вверх дном всю квартиру. Ильнур искал деньги, которые Зухра могла получить от Нинки. Он не мог допустить малейшего сомнения в том, что Булат жив. Когда вернулась Зухра, родители отодвигали от стены большой шкаф. "Что это вы затеяли, - осторожно спросила она, - ремонт, что ли, будете делать?" Оба обернулись к ней, и она поняла: знают. Попятилась из комнаты к выходу из квартиры. Споткнулась о большой чемодан, лежавший разобранным в прихожей, и упала на спину. Пока она барахталась среди разбросанных вещей, родители уже стояли рядом. Рашида поймала ее руку и резко выдернула у нее ключи. Ильнур закрыл дверь. Зухра начала кричать и швырять в родителей все, что попадалось ей под руку. Ярость ее была неукротимой.

Долго назревало у нее возмущение родителями. Мало того, что они без конца мешали ей жить, совались в ее личные дела, так это они сделали ее посмешищем, заставив родить Булата. Сколько она перенесла! От нее отвернулись друзья, она испортила себе фигуру, никто не женится на ней. Даже когда Зухра сама хочет работать фотомоделью и зарабатывать нормальные деньги, они, нищие оборванцы, зарплаты которых хватает только на то, чтобы голыми не остаться, пристают к ней со своей любовью к Булату. Идиоты... Это она любит сына и устроила его так, что он теперь будет как сыр в масле кататься. Это она сама устроила свою жизнь без их дурацких советов. А теперь они могут все разрушить... Гады, сволочи, мерзавцы...

Зухра билась в руках Ильнура, и ее красивый ротик извергал неистовую брань. Рашида стояла в горестном потрясении и смотрела на беснующуюся дочь как на незнакомое, чуждое существо, которое она увидела впервые и поразилась его уродству. Бессмысленная жалость и безысходность, непоправимость свершившегося превращения беззаветно любимой девочки, счастливой матерью которой она была, в эту страшную молодую женщину, ради собственного призрачного "благополучия" бестрепетно рушившую все живое вокруг, обрекшую своего сына на страдания, а может быть, и на насильственную смерть, - все это сгустилось неимоверной холодной тяжестью, и Рашида стояла недвижимо, не участвуя в действиях Ильнура.

А Ильнур знал одно: надо добиться от Зухры подробных сведений о судьбе внука. Что там она кричит? Так, кричит, что "устроила" его. Значит, есть еще одно доказательство, что Булат жив. Хладнокровно втолкнув Зухру в детскую комнату, он деловито бросил ее на стул перед пустой кроваткой Булата и, чтобы не металась, примотал покрывалом к спинке стула. Зухра притихла мгновенно. Отец начал свои расспросы. Нашлись деньги - три пачки долларов под комодом, где хранились ползунки, простынки, носочки и кофточки Булата. Слабый запах ребенка еще исходил от них. Стало понятно, на что попалась дочь и каким способом ее зацепили и привели к решению продать Булата. И как обманули обещаниями блестящего ее будущего и возможностью свиданий с сыном. Два дня Ильнур не выпускал Зухру из дома, уточняя все новые и новые детали. На третий день отделил часть долларов, внимательно пересчитал, аккуратно перехватил резинкой и дал Рашиде: "Найди ей комнату. Пусть все заберет, что ей нужно. Чтобы духу ее здесь больше не было". Остальные деньги он потратит на поиски внука. Если будет мало, продаст квартиру, дачу, старую машину...Но Булата он найдет.

Ильнур подключил к поискам проданного ребенка милицию и прокуратуру. Разыскивали Марата, его подругу и Нину Дмитриевну. Допрашивали Зухру. Взяли у нее подписку о невыезде. Три месяца давно прошли, а никаких знаков внимания и приглашений посетить Германию Зухра не получила. Миг прозрения пришел. Вначале Зухра стала напиваться до бесчувствия. Потом понадобился наркотический дурман, чтобы не помнить, чтобы не думать, чтобы не просыпаться... Рашида перетаскивала ее с квартиры на квартиру. Прятала от Ильнура.

Следствие и розыск не дали ощутимых результатов. Ильнур поехал в Москву. После долгих мытарств стало известно, что в Москве тоже ведется следствие по делу о продаже двух детей иностранцам. Выявлена неплохо организованная структурка, звенья которой ведут за границу. Заодно выяснилось и то, что всему миру уже известно: в России вылупилось легковерное, безмозглое поколение, у которого все можно купить, даже то, что в цивилизованном мире у достойных людей давно перестало быть товаром. Даже то, что товаром вообще никогда не было в истории человечества. Например, родное дите. Чужими торговали, это было. А вот родное... А органам законотворчества и правопорядка страшно самим от фатально превосходящей их силой ума и разнообразием талантов преступной среды. Вот придумали же они переправлять за границу малых деток, да так ловко, что и найти их потом никак нельзя. Брильянты еще можно поискать, или яйцо Фаберже, например, найти в Швейцарии. Ну а ребенка? Где же его найдешь? Пропал и пропал. Рожайте новых, господа россияне. И рожают, и бросают, и продают, и вернуть не могут.

Ильнур выехал в Германию. Он найдет Булата, лишь бы внук был жив. А Рашида сидит передо мной и спрашивает: "Как случилось, что их родительской любовью порождено бездушное существо, так и не ставшее человеком? Может быть, любили не так, может быть, надо было любить иначе?"

ПОСЛЕ СЕМИНАРА...

Через несколько дней после рядового семинара по общей психологии, с которого мы начали повествование о семье, ко мне подходит подружка Айгуль - Зиля. Коридор института кипит от всплесков молодой нерастраченной энергии. Сталкиваясь друг с другом, ненадолго задерживаясь у дверей той или иной аудитории, радуясь и огорчаясь на бегу, перемещаются по нему группы студентов. Изредка мелькнет среди них седовласая голова авторитетного профессора или озабоченное лицо пожилой лаборантки.

Зиля, окликнув меня, долго мнется, выбирая самые вежливые слова в своем лексиконе, и явно старается разговаривать со мной сдержанно, "без эмоций". Ее толкают в тесноте, она сердится, но тут же "берет себя в руки". Все-таки "без эмоций" невозможно. Отбросив все свои уловки, она вцепляется мне в предплечье и с очевидным отчаянием почти кричит: "Поставьте Айгуль зачет по психологии, - и после небольшой паузы, округлив свои выразительные карие глаза, добавляет почти шепотом, - она жить не хочет".

Через полчаса взволнованных и путаных разъяснений Зили становится понятной причина ее тревоги. Леша, домашний уфимский мальчик, зачастил к ним в общежитие со второго курса. Ухаживал за Айгуль из Учалов, которая очень красивая и неиспорченная. Вы не думайте, она ни с кем не дружила, у нее отец пьет и два маленьких брата, а мать отца боится, отец очень жестокий, матерится и дерется. Айгуль думала, что у Леши такая замечательная семья, там дедушка профессор и никогда не ругаются. Леша оставался ночевать у них. Зиля уходила в другую комнату, к землячкам. Они подтвердят. Все думали, что они поженятся. А теперь он говорит: "Никакого ребенка не знаю. Мало ли с кем ты нагуляла? Вы тут в общаге спите с кем попало, а потом подавай вам уфимскую прописку. В мои планы не входит жена с ребенком из семьи алкоголика. Расхлебывайте сами". Зиля от негодования забывает все дипломатические рамки сдержанного ходатая за чужое счастье и начинает ругать Лешу последними словами. Теперь Айгуль целыми днями и ночами плачет. А учалинские ребята хотят избить Лешу. А у него отец в МВД работает. И Айгуль не разрешает его бить. И не хочет жить. Говорит - повешусь. Зиля вся извелась, боится за жизнь Айгуль. А тут зачеты...

Хорошо, что есть на свете Зиля с ее несокрушимым нравственным чутьем и способностью сострадать. Через неделю, предварительно выяснив все что мне необходимо о ситуации отношений Леши и Айгуль и убедившись, что другого выхода нет, звоню его дедушке и прошу уделить время для разговора. Дедушка любезно соглашается, так как мы с ним знакомы по разным приятным околонаучным делам. В этот раз тема разговора для него неприятна. Пораженный поведением внука, дедушка обещает поговорить с ним и со своим сыном - отцом Леши.

И поговорил. После лекций на следующей неделе меня вызывают на кафедру. Импозантный, по-военному подтянутый мужчина явился с жалобой на меня. Представился подполковником МВД, отцом Леши. Суть его недовольства заключается в том, что я лезу не в свое дело. "Если каждая девица начнет моему сыну навешивать своих ублюдков, а вы вместо того, чтобы их учить вашей грошовой психологии, будете подбирать этим потаскухам хороших мужей, я устрою вам такую баню, что мало не покажется. И не смейте больше приставать к моему отцу. Он ничего не понимает в современной жизни". Да, по всему видно, подполковник готов к смертельной схватке с будущим ребенком своего любимого сыночка. Попутно достанется всем, кто осмелится ему противиться. Леша с видом оскорбленного петуха толчется у дверей кафедры.

Я понимаю, что Айгуль скорее всего обречена быть одинокой матерью без поддержки собственной семьи и без дома. Выдержит ли она? Слабый стебелек, неразумно склонившийся навстречу острому лезвию, подсекшему его в самом начале цветения. Айгуль ошиблась, но в ней уже началась жизнь родного вам, господин подполковник, крохотного ребенка. Там бьется сердечко вашего будущего внука или внучки. Мое психологическое исследование ситуации так же надежно, как следственные действия вверенных вашему попечению органов правопорядка. А в чем-то, может быть, и надежнее. Есть свидетели, есть доказательная база. А когда ребенок родится, вы сделаете генетическую экспертизу и узнаете без всяких сомнений - это ваш внук или внучка. Но пока Айгуль, как всякая беременная женщина, нуждается в усиленном питании и в душевном покое.

В ответ несется гневная тирада: "Мы с женой не для того растили своего сына, чтобы женить его на какой-то оборванке. Да я...". Моя коллега, со страхом наблюдавшая неравный бой, примирительно встревает в разговор: "Да девочка-то хорошая. Вы бы познакомились с ней, поговорили по душам. Она дисциплинированная, неглупая. Ну с кем не бывает? Молодежь сегодня с этой сексуальной революцией как помешанная, ни о чем не думает. А малыш-то будущий не виноват. Он же внуком вашим будет". На что следует совсем уж нелепый ответ папаши недозрелого ловеласа: "Не нужны мне никакие внуки". Очевидно, что у моего собеседника состояние сильного аффекта, и нужно длительное время, чтобы сердце и ум грозного вояки пришли в равновесие и, мучительно и медленно, возродились бы в его душе воспоминания о хрупкости и беззащитности новорожденных детей и живой радости, входящей вместе с ними в остывающую жизнь... Но случилось так, господин подполковник, что как раз времени вам в этот раз дано катастрофически мало. Не надо сгоряча! Остановитесь! Возможно, вы решаете сейчас будущую судьбу всей вашей семьи.

Но разговор исчерпан. А я думаю: "И все мы умещаемся на одной планете: Ильнур с Рашидой, способные на подвижническую любовь к своему пропавшему внуку Булату, и этот подполковник, сердце которого так тесно и глухо, что в нем не помещается следующий за его сыном беспомощный родной ему ребенок. Он, не раздумывая, поддавшись спонтанному всплеску гнева, обрекает будущую драгоценную жизнь на лишения и, возможно, на гибель. На самом деле этот подполковник губит себя и своего сына. С таких, как он, наступает конец семьи.

Айгуль родила девочку. Было трудно. Ее отец бушевал долго и страшно. Но потом и его сердца коснулась человеческая жалость и любовь. Он не сразу принял внучку, но полюбил ее со всей страстью первой в его жизни глубокой привязанности. Даже пить стал умеренно. Айгуль закончила университет и работает в родном городе. Пережив все, она стала сильной и мудрой молодой женщиной.

Недавно на улице мы встретились с Лешей. Аспирантуру он не осилил. Научная карьера не состоялась. Он не работает. Его выгодно женили. Через три года выяснилось, что его жена не сможет родить детей. Последствия раннего аборта. С женой не развелся, но живут врозь. У жены свой богатенький бой-френд. "Предки" его не понимают. У отца инсульт, не живет и не умирает, отнялась правая сторона тела и нет речи. Мать надрывается, ухаживает за отцом. Дед-профессор доживает свой век один и Лешу на порог не пускает. А у него шикарная квартира... Так прописал у себя какую-то бабу с двумя детьми... Совсем сбрендил. Требует адрес Айгуль. Завещание, говорит, пишу. Мать уже достала справку, что он ненормальный. Пусть себе пишет.

Жена дает Леше иногда деньги на очередной фантастический проект по переустройству его жизни. Но вокруг Леши всегда оказывается много подлецов, подонков и всякой шушеры. Из-за их происков у него ничего не выходит. Такой вот у нас хамский бизнес. Под конец разговора Леша, порывшись в бумажнике, вытаскивает фотографию прелестной девочки лет четырех и, оглянувшись по сторонам, доверительным тоном говорит: "Вы-то знаете, у меня дочь растет. Галия. Такая прелесть! Видите, светленькая, в меня. Я ездил к ней. Что вы думаете? Там этот полоумный дед, отец Айгульки, с топором на меня бросается, гад паршивый. Да и Айгуль не хочет со мной разговаривать. Ну ничего, моя радость Галечка подрастет, и плевал я на этого деда. Я ее все равно в Уфу сманю. Не будет моя дочь в такой дыре жить. Я докажу, что я ее отец".

В моей душе всплеснулась тревога: "К добру ли возврат таких, как Зухра и Леша, к подрастающему ребенку? Как и чем оградить будущую юность от этих отцов и матерей, не знавших ценности семьи как высшего родительского долга перед собственным ребенком и предавших сыновей и дочерей в момент их появления на этот свет? Почему допустим бескрайний их произвол в отношении самого драгоценного достояния всего мира - зарождающейся и устремленной в будущее жизни? Что они могут внести в юную душу из своего испорченного развратными, пустыми действиями, предательством и мелкими эгоистическими помыслами грязного мира? Может, пора таких наказывать, разобравшись тщательно в мере социального и морального вреда их действий для детей и будущего человечества? Почему беснующийся разгул страстей и безответственный материальный расчет часто решают судьбу детей, "не запланированных" очередной развлекающейся тварью. Почему все больше появляется страдающих, изначально лишенных надежды на полноценное детство и разумную любовь данных Богом детских душ? Где у нас подлинный образ семьи, начинающийся с любовного сближения двух людей во имя будущей жизни, поддержанный всеми нашими обычаями, образованием, наукой и единым с моралью правовым кодексом, главной заботой которого был бы не дележ нажитого добра, а действенная и суровая защита судьбы будущего или уже живущего ребенка? Кто, наконец, ответит перед Богом и людьми за слезы и горе тоскующего без мамы и папы, без любящих дедушек и бабушек малыша?"