1986 год, год начала перестройки, застал меня в должности начальника производственного отдела одного из крупных подразделений Главвостокт-рубопроводстроя. В то время этот главк строил газопроводы высокого давления, которые были гордостью СССР. География его деятельности простиралась от Сахалина до западной границы Союза. Высокие технологии, импортная тяжелая техника, сварщики высшей квалификации, огромные объемы работ, внеочередное снабжение, весьма и весьма приличная зарплата - все это заставляло держаться за место, быть довольным судьбой. Конечно, все, и я в том числе, восприняли широкие светлые мысли Михаила Сергеевича Горбачева с одобрением, ведь накопилось слишком много бюрократического, застаревшего, ненужного. Сбросим это, подкрасимся, подчистимся и - вперед! Года два прошло. Смотрим: что-то не рассветает. Все думали: "Мы-то нормально работаем, а где-то там надо подтянуть. Пусть подтягивают". Появились первые кооперативы. Все вместе ругали их в курилке на чем свет стоит: "Жулье, ворье, хапуги".

Потом вдруг начали падать объемы работ. Старые трассы заканчиваем, а новые не начинаем. Тысячи высококвалифицированных трассовиков топчутся у своих вагончиков. Ехать некуда. Говорят: "Вот завтра, вот на будущий год". Цены стали расти. Дефицит в магазинах. Очереди. Партия моя молчит. Смотрю: дело худо. Надо что-то выбирать для себя. Или доплывать в никуда - или бросаться в пучину. А куда вынесет? В светлое капиталистическое будущее? Или в зону? А может быть, в могилу?

Не я один. Тысячи и тысячи людей тогда мучительно думали эту неразрешимую думу: "Куда идти?" Учились, воспитывались, работали, а теперь куда, что и зачем? Все - коту под хвост. Я прикидывал баланс, есть пока еще работа, есть кабинет, есть неплохая зарплата... пока. Но есть коммунальная квартира, в которой живу после развода, есть дочь на выданье, есть отец - немощный, одинокий, есть племянники без матери, есть могилы родных, которые надо бы поприличнее обустроить.

Точку в этих рассуждениях поставила одна комическая ситуация. Все тогда было по талонам. Взял я литровую банку, пошел за подсолнечным маслом в магазин. Стою в очереди - детина, на две головы выше терпеливых, ко всему привычных старушек. Налила продавщица мне положенных двести граммов, как малыш написал, еле-еле донышко закрывается. "И это все?" - спрашиваю недоуменно. "Все, все",- отвечает бойкая продавщица и кричит: "Следующий!" А сердобольная бабуся уже деловито тычет в спину. Шевелись, мол. Отошел... Недобро усмехнулся. Вышел. Урна там стояла у входа. С силой хрясь в нее банку с ни в чем не повинными, выделенными мне государством граммами. Обозвал себя ласковым женским именем из пяти букв. И на следующий день начал новую жизнь. За ночь набросал план из 10 пунктов, основу которых составляла всемерная помощь мне в организации, как тогда казалось, нужного всем дела, со стороны предприятия.

Пошел к начальнику, поговорил. Тот согласился, обещал помочь. Я начал формировать команду, готовить документы под модное тогда малое предприятие. Начальник - хороший мужик, вековой трассовик, душа компании, видит, как его кровное, вылепленное с любовью детище - управление - начинают расшатывать. Мнение свое изменил, остановил расшатывание. А я без копейки в кармане, с записью в трудовой "по собственному желанию" оказался на улице. Со мной ушли три инженера, двое из них - женщины. Ушли они в силу своей большой порядочности, так как обещали мне, хотя их очень старательно не отпускали. Это было трудное для нас время - весна 1991-го.

Зарегистрировали предприятие. Когда я сидел на работе, вроде появлялись задумки, и немало их было, хороших, смелых. Потыркался, и оказалось, что по большинству из них уже давно работают так ненавистные моему сердцу разные там прохиндеи, к которым судьба начала меня усердно направлять. Выяснилось, что быть прохиндеем дано далеко не каждому, в частности, мне. Тоже шевелиться надо - ой-ой-ой как. Начали понемногу составлять сметы, делать небольшие проекты. За этим занятием встретились с одним прорабом, который тоже замышлял открыть свое дело. Объединили усилия - дело пошло лучше. Подрядились монтировать ангары, построили небольшой, но очень сложный участок дороги, получили (с большим трудом) разрешение на строительство газопроводов и начали монтировать их. За счет авансов, выполненных работ, за счет жесточайшей экономии, не получая зарплату, купили кое-какую технику: сварочный агрегат, бульдозер, экскаватор, трубоукладчик - все, правда, бывшее в употреблении, но в рабочем состоянии. Дело начало налаживаться.

Думаю, так бы и шло все, но тут некстати, исподволь начала расти инфляция. К ней тогда еще не приспособились. Сметы - железные, работаем, а денег все меньше и меньше. Вокруг же все успешнее развивалась коммерция. Все чаще стали появляться иномарки на дорогах, а мы все на "Захаре" бортовом, списанном у военных "ЗИЛе-157". Чувствую: надо бы и мне туда. Хотя торговлю, коммерцию не принимал, не любил с детства и сейчас не люблю. Так уж воспитан. Чего только не покупали, чего только не продавали, куда только не залетали! Это было смутное, шалое какое-то время, работа от зари до зари. Провалы, взлеты. Беспредел. Гонения. Не было ни законов толком, ни прогнозов, ни перспектив, нашли в конце концов на ощупь свою нишу: трубы, металлопрокат. Появлялся определенный доход, позволяющий подумать и о себе. С большим трудом приобрел однокомнатную квартиру, перевез к себе отца, поставил памятники на могилах матери и сестры, организовал свадьбу дочери, помог племянникам.

Предприятие набирало силу, множилось число работников, построили небольшую базу, появлялись новые проекты. С первого дня решили, что будем помогать людям в их добрых начинаниях чем можем. То было время добрых мыслей и добрых надежд. Альтаф Германович Галеев, сам невысокий, даже щуплый мужчина (не знаю, чем он занимался раньше) вдруг сделал Башкирию мировым центром культуризма или, как сейчас говорят, бодибилдинга. В Уфе и других городах республики начали регулярно проводиться соревнования самой высокой международной пробы, росли, как грибы, секции, в них выковывались будущие чемпионы мира, Европы, России. А тогда в Уфу понаехали французы, немцы, англичане, негры. Все именитые, все - с наградами. Дворцы культуры ломились от зрителей. Мой брат Толя занимался культуризмом, и небезуспешно, я тоже слегка баловался и до конца дней своих буду уважать этих трудолюбивых, мужественных, красивых ребят.

Мы, наверное, должны были встретиться с Альтафом Германовичем, и мы встретились. При нашем совместном участии был организован ряд крупнейших международных соревнований. Я познакомился со многими ведущими атлетами мира. К сожалению, дальнейшая работа в этом направлении требовала серьезных правительственных решений, чего, несмотря на титанические усилия Галеева, сделано не было, и тот высокий накал, который он, хрупкий невысокий мужчина, держал один, начал постепенно спадать.

Тем не менее, уже из подвалов, комнатушек, спортзалов появлялись ребята, которые на "волне Альтафа" устремились вперед и ввысь, вынося на мировую арену не только Башкирию, но и всю Россию, и прежде всего это наш друг Сергей Огородников - чемпион мира, чемпион Европы, абсолютный чемпион России.

В те же времена осталась не у дел детская спортивная школа, которую возглавлял давнишний спортсмен, а теперь уже многие годы детский тренер Александр Иванович Журавлев. Мы вместе выступали в студенческие годы, участвовали в соревнованиях, а его будущая жена Людмила Никольская была единственным в Башкирии мастером спорта по прыжкам в высоту. Когда она выступала на запредельных высотах, все хотя бы немного свободные от соревнований тренеры, спортсмены, а также многочисленные зрители затаив дыхание следили за непокоренной планкой.

Спортивному клубу, которому было дано название нашей организации - "Урал-Центр", мы приобрели фирменную форму, инвентарь, финансировали отдых детей-спортсменов, а самое главное, вместе с другими энтузиастами проводили яркие, многолюдные соревнования "Зеленый кузнечик" - с денежными призами, с награждениями, ветеранами-спортсменами, блиставшими в различные годы на спортивных аренах республики. Однажды на соревнованиях собралось пять чемпионов Башкирии разных лет, даже разных поколений, которые, конечно, слышали друг о друге, но встретиться вот так запросто, да еще когда воздух пропитан духом борьбы, - такого, наверное, в их жизни не было. Украшением соревнований стало выступление рекордсмена Башкирии, мастера спорта международного класса Алексея Макурина, который, несмотря на занятость, приезжал на эти соревнования из Стерлитамака и показывал свое мастерство восхищенным мальчишкам и девчонкам.

Конечно, потом, когда наша работа стала приносить более скромные доходы, мы значительно урезали помощь ребятам. Но доброе дело заметили в мэрии, в спорткомитете республики, поддержали, дали хороший статус, профинансировали. И сейчас члены нашего спортклуба - уже неоднократные призеры и победители самых разных соревнований, в том числе и всероссийских.

В течение полутора лет мы выплачивали стипендии пятнадцати студентам-сиротам, а также студентам, особо талантливым в области физики и математики. Не прошли мы и мимо издания "Книги памяти", в которой были названы поименно все жители Башкирии, погибшие в боях за Отечество.

* * *

В студенческие годы я шапочно был знаком с Михаилом Чвановым. Тогда он всегда ходил в штормовке, с бородой, учился на филфаке, а лазил, и небезуспешно, по горам и пещерам со студентами геофака. Потом он стал журналистом, известным писателем. В перестроечные годы участвовал в экологических движениях, а потом (и теперь уж, наверное, до конца жизни) стал видным исследователем творчества С. Т. Аксакова, создателем и директором Аксаковского музея в Уфе.

В выходные дни, зимой особенно, одевшись по-спортивному, я напрямую, по сугробам скатывался без лыж с круч от памятника Салавату Юлаеву; внизу катался, если был чистый лед, по льду шел мимо "Юности" и поднимался по лестнице в парк имени Н. К. Крупской. Возле этого парка и стоит отреставрированный дом с уютным деревянным балконом - музей семьи Аксаковых.

Меня всегда посещала шальная мысль: как бы хорошо было на этом балконе, под сенью нависающих березок, на фоне вечернего заката (летом разумеется) попить неспешно чайку. С желанием поделиться этой мечтою я позвонил Чванову, мы встретились. Сначала присматривались, притирались друг к другу. Потом как-то незаметно я врос во все мероприятия, так энергично проводимые Аксаковским домом и Международным фондом славянской письменности и культуры, заместителем председателя которого был М. А. Чванов, помогал им, чем мог.

Естественно, я, хоть и не подолгу, бывал в это время в Николо-Березовке, у отца. Он жил там в своем доме с квартирантами. Ситуация была тяжелая. Отец-инвалид, уже в больших годах, нуждался в постоянном уходе, которого не было. Квартиранты сначала вроде бы жили и работали нормально, потом потихоньку бросили все, начали крепко выпивать, а с ними и отец. Дом был многие годы без ремонта, в нем грязь, огород не засаживался, банька подгорела сильно. Заборы валились. И как бы ни было обидно смотреть на все это, при скромной зарплате, живя вдалеке, что-либо изменить вряд ли было возможно. Теперь же начали шевелиться неоформившиеся пока еще мысли. Дело в том, что к этому времени созрело решение построить часовню на Березовских кладбищах. Приходилось бывать по этому поводу в Березовке, жить в семье сестры, что причиняло родственникам определенные неудобства, а в отцовском доме из-за его запущенности жить было неуютно.

В те годы многие как бы открывали для себя религию и все атрибуты, с нею связанные. Можно было говорить об абсолютной безграмотности в этих вопросах. Я, человек, родившийся в старинном селе с великолепным храмом, чудотворной иконой, впервые увидел священника лет в шестнадцать, когда мы поехали классом в Киев и посетили Киево-Печерскую Лавру. А разговаривал в первый раз со священником в сорок с лишним лет. Это был отец Валерий, настоятель Богородского храма, человек широкого кругозора, эрудированный, энергичный. Он находил время для многих добрых дел. Восстановил полностью разрушенный храм. Нашел время побеседовать и со мной. На церковной территории тогда уже построили часовню, которой я любовался, бывая там. Познакомился я и с реставраторами церкви - с бригадой под руководством известного в реставрационных кругах мастера Николая Сергеевича Зайцева. Сын Зайцева, Илья, мастерски делал главки, кресты из нержавейки - одно загляденье!

Мне всегда нравилось Николо-Березовское кладбище. Правда, не знаю, уместно ли о нем так говорить? Если нет, то прошу меня извинить... Помимо неповторимого, таинственно-мистического ощущения, которое оно вызывает, в нем много векового, природного. Красавицы-сосны, кудрявые березки, стройные ели, птицы, мягкий песчаный грунт. Как и любое место, прошедшее с людьми через века, кладбище имеет свою историю. Первое известное нам Березовское кладбище было недалеко от церкви, возле Камы. Оно существовало примерно с 1550 до 1800 года, а потом было перенесено на то место, где находится и сегодня. Священников хоронили в ограде церкви. Было еще несколько мест, где образовывались стихийные захоронения: возле бывшего лесхоза (сегодняшняя пристань), в парке, около Дома культуры, у сегодняшнего лесничества. Теперь о них помнят только старожилы. Нынешнее кладбище было небольшое. Простые люди ставили на могилу деревянный крест, редко (из-за отсутствия досок) - деревянную ограду. Ходили туда, пока помнили, пока были живы родные. Потом, со временем, могилы зарастали травой, ровнялись с землей. Богатые же часто устраивали кирпичные склепы, а сверху ставили мраморный или гранитный памятник, причем памятник дорогой, со вкусом оформленный. При Советской власти там мало что изменилось, разве что мраморных памятников не ставили: не на что было. А оставшиеся от богатых, хоть и бесхозные, мирно лежали на кладбище многие десятилетия. Что-либо уносить отсюда считалось великим грехом. Эта врожденная заповедь, как и многие другие, стала забываться с освоением нефтяных месторождений. Понаехало много людей, начали строиться, тащить все и отовсюду: с производства, из леса, с... кладбища. Двое мужчин, а может и больше их было, каждый по отдельности подогнали к кладбищу машины, собрали эти ни в чем не повинные памятники и хотели использовать их на фундаменты. Один успел и поставил на них бетонный сарай, а второй не успел, потому что люди зашевелились, зароптали, и он, от греха подальше, столкнул эти памятники бульдозером в овраг и завалил землей. Что с них взять, если еще в 30-е годы, да и позже, многие памятники вождям мирового пролетариата ставились именно на надгробных плитах ранее почивших граждан. Все равно забыть той истории не могу, когда иду мимо этого сарая, думаю... А если успею, то и придумаю... Правда, придумывать ничего и не надо. Есть места, где все сделано по-христиански, по-человечески. Отец Валерий, он меня зовет тезкой, при реставрации храма находил много человеческих костей. Их бережно собрали, захоронили на территории церкви, поставили в то место оставшиеся надгробия, сделали поминальный крест. Мы, березовские, можем сделать то же и без особых затрат. Кама подмывает берег, обнажая старые могилы. Ничего, наверное, тут не поделать. А вот собрать останки, восстановить могилы священников на территории храма, разыскать оставшиеся плиты, поставить крест поминальный - это и нам по силам.

Тихое и пустынное сельское кладбище с освоением Арлана начало быстро заполняться. Стремительно возросло население, на производстве было много аварий и травм с тяжелым исходом. Появились металлические решетки и сварные металлические памятники. В ту пору не очень поощрялись религиозные обычаи, в том числе родительские дни, поэтому многие ограды покосились, проржавели, но стояли, - что им сделается? С изменением мышления, с увеличением достатка начали устанавливать мраморные памятники, убирать хоть как-то мусор, красить оградки. На кладбище стало поуютнее. И все равно, когда я туда приходил, мне казалось, что должно быть что-то общее, объединяющее людей в их горе, в их скорби. Все чаще появлялись светлые, грустные мысли о матери моей, рабе Божией Евдокии, к которой приходил я давать отчет и с жизнью которой соразмерял скромные деяния свои. Окрест были знакомые фамилии земляков моих. Так зародилась, тогда еще только в воображении, эта скромная, стоящая теперь на кладбище обитель.

Местные власти быстро, без бюрократических проволочек дали разрешение на строительство, а место под нее мы выбирали с известным уфимским художником Александром Дворником, который в это время гостил у меня и по моей просьбе рисовал Никольский храм. "Здесь", - сказали мы. И кажется, не ошиблись. Дело это церковное. Поехал в Нефтекамск. До меня доходили, конечно, слухи о том, что храм Петра и Павла восстанавливается в Касево. Не верилось, так как с детства бывал там и видел разруху, небо над головой и бесхозных коз, отдыхающих в алтаре. Так я познакомился с отцом Алексеем, мягким, совестливым человеком с добрыми глазами, известным своими большими делами. Мы сделали потом много общих дел, и я его искренне полюбил и дружбой с ним очень дорожу. Отец Алексей дал немало добрых советов и благословил начало строительства. Я все прикинул: фундамент сделаем, сруб тоже, крышу как-нибудь. Главку и крест - не сможем. Нужен специалист. Пошел на поклон к Николаю Сергеевичу. На него в ту пору был большой спрос. Мастер - один на всю округу, форс держал крепко, разговаривал только в долларах. Но уговорил его вроде бы, раздобыл нержавейки. Тоже дефицит хороший, да и дороговато, конечно. Эдик Рахматуллин, наш парень, на шлифовальном станке отполировал ее от души. Жду мастера - его нет. Прихожу: "Некогда, зайди через неделю". Потом вторая неделя, третья. Нервничаю. В конце концов удвоил Николай Сергеевич сумму предполагаемого гонорара. Соглашаюсь. Куда денешься? А сделал все сын его, Илья, тоже от души сделал. Красивая главка, и крест тоже хорош. Привезли в Березовку сруб, главку и начали искать мастеров-плотников. В Березовке их всегда было не занимать. Обратился к соседу. Дядя Коля, мастер на все руки, извиняясь, отказался: "Большое, хорошее дело, - говорит он. - Взялся бы я, да вот руки уже не те, ведь под семьдесят, осрамиться под старость не хочу. Сходи к Ивану, брату моему". Пошел к Ивану. Он из армии, помню, пришел, на флоте служил, крепенький такой морячок, отважный. Выучился где-то на механика. А плотницкое дело у них в роду. Родился Мельников - считай, новый плотник появился на свете. Вышел он на пенсию, начал баньки людям рубить. Ладные получались, убористые такие. Да развилась у него "слабость" эта известная. Пристанет она - не отвяжется. Вот и его, крепкого, здорового мужика, начала в свою сторону сворачивать. Смотрю, дядя Ваня "тяжелый" часто бывает. Пошел дальше искать. К одному, к другому, к третьему. Отнекивается народ. Каждый наметил себе на лето планиду, каждый ее и выводит - один сарай перекрывает, другой баньку перебирает. Нет свободных мастеров! Обратился к Перевышину Геннадию Дмитриевичу, директору лесхоза. Никак не хотелось нанимать чужих людей со стороны. Тот, скорый на решение, вызвал троих ветеранов лесхоза. Произнес перед ними речь непередаваемую, очень живую, в основном, из неформальных выражений, очень доброжелательно, тепло даже сказанных. Через три минуты образовалась бригада добровольцев-пенсионеров, которые ворчали, но уже начали привыкать к своему новому делу. И если взялись они за него, прямо скажу, неохотно, зато потом, разгорячившись, начали подгонять меня, критиковать, вносить дельные плотницкие и архитектурные предложения, многие из которых мы реализовали по ходу дела. Георгий Матвеевич Герасимов, как самый башковитый, чертил где надо, настраивал станки, а Анатолий Иванович Созыкин и Николай Михайлович Пастухов были ему добрыми помощниками. Они десятилетиями работали рядом и понимали друг друга с полуслова. Довольно быстро сладили стены, вывели стропила. Нужно было крыть крышу нержавейкой. Нашли мастера в Нефтекамске, хорошего, высшей квалификации. Дядя Саша, в годах уже, сумел собраться, сделал дело. Поставили главку на место, закрыли крышу нержавейкой, и встала она, красавица, как игрушка. Мне, из-за занятости на работе, не всегда удавалось там бывать, сколько надо бы. Поэтому я попросил доброго парня - Костю Маковкина поучаствовать в этом деле, и он организовывал все в течение двух месяцев, практически не выезжая оттуда домой.

Отец Алексей не раз бывал на строительстве, помогал - где добрым словом, а где и дельным советом. Договорились освятить часовню на Дмитриевскую родительскую субботу - 9 октября 1993 года. Внутреннее убранство часовни под руководством отца Алексея оформляли, а росписи делал известный нефтекамский художник Владимир Сирин. Отец Алексей же подсказал, что в часовне должна быть своя икона. В Уфе я разыскал иконописцев, и те профессионально изготовили на старой намоленной доске икону Николая Чудотворца, которая в целях сохранности находится в Никольском храме, а в поминальные дни приносится и выставляется в часовне.

9 октября в назначенное время пришло необычно много народа. Мы знали заранее, что в основном будут люди в годах, и скомплектовали двести пятьдесят небольших подарков: чай, чайная пара, сгущенка. Этих подарков не хватило, потому что было примерно человек триста.

Из Уфы приехал с добрым словом писатель Михаил Чванов, пел церковный хор, состоялась поминальная служба и освящение часовни отцом Алексеем. Было скромно, торжественно и тихо. Художник Александр Дворник тут же на опушке леса соорудил передвижную выставку из своих картин, изображавших храмы, березки и сине-голубые дали. Он положил добрый почин, и после него в Березовке регулярно выставляются многие известные российские художники.

День тот был ясным. Он остался в моей памяти днем скорбного просветления и печали. Выступая перед собравшимися, я сказал, что нам, жителям Березовки, предстоит нелегкое дело, имея в виду наш порушенный храм. Я затронул больную тему. По глазам людским было видно, что боль еще не ушла из сердца, и у каждого глубоко в душе кровоточит старая незаживающая рана.

* * *

Сколько помню себя, столько и помню Никольский храм. Когда-то, в пору моей юности, там были склады, бочки разные грохотали по плитам пола, а со стен, отовсюду, молчаливо взирали святые. Заходить туда поначалу было даже страшновато. Потом, когда убрали склады, все начало разрушаться, растаскиваться, и в восьмидесятых годах - остался один остов. С кем бы ни приходилось говорить, где бы ни был, коренные жители Березовки, жители окрестных сел, гости всегда вспоминали этот могучий, величественный даже в разрухе храм. И наша семья - не исключение. Кто хотя бы на день приезжал домой, обязательно ходил туда, как к чему-то родному, по чему скучалось, о чем думалось на чужой сторонушке. Если видел сон про родину - храм там присутствовал обязательно. Знал, что говаривали люди о его восстановлении, знал, что в Березовке зарождается православная религиозная община. Как строитель с двадцатилетним стажем, видел непосильный объем работ, как житель села - сострадал и переживал крепко. Прикидывал. Всю жизнь в кармане - одни копейки, досок хороших, по бедности, в нашей семье не видывали, хотя и жили в лесу, гвозди - наперечет, да и потом не больно разошелся. Взрослым уже домик в саду строил из осинок, ящичков разных. Подойдешь, бывало, посмотришь и чувствуешь, что жидок, не в делах даже, а в мыслях. В свое время люди без техники, вручную такую красоту сотворили, жили тоже, наверное, небогато. А вот сумели.

Тогда я часто там бывал и подолгу. Стою однажды, думаю, неспокойно стало на душе - жил, старался вроде бы, а все как-то мелко, суетно получалось, не было главного, не коснулся-таки. Ловчил вместе со всеми, хитрил, водочкой баловался... А что выиграл, что выторговал? Задумался, забылся... Вдруг, от неожиданности, даже вздрогнул - сзади раздался звонкий мальчишеский голос: "Дед, а дед. А почему церковь такая страшная и крестов на ней нет?" Оглянулся. К церкви откуда-то приковыляли старый да малый. Деду лет за семьдесят уже, а мальчугану десять-двенадцать можно дать от силы. Сник как-то старик, устало опустился на бревно, забытое там с незапамятных времен, помолчал немного и, не спеша, смахивая порой с морщинистого лица слезы, поведал такую историю:

- Церковь тут, почитай, пятьсот уже лет стоит. Не эта, конечно, эту в прошлом веке поставили. На этом месте при Иоанне Грозном, возле озерца, икона Чудная явилась на березе, Николая Угодника Божьего образ святой. Люди добрые в знак этого часовню в те времена сладили и икону туда поместили. Место, хоть и безлюдное было, а стерегли икону. Набеги два раза были. Ногайская орда приходила. Часовню спалили, а икону успели спрятать. Поспокойней стало - церковь деревянную построили, икону разыскали, заселяться люди стали потихоньку возле ея.

Тут весть о знаке Божьем дошла до царя-батюшки. Затребовал он икону к себе в Москву. Повезли, ослушаться не посмели. В ее честь, по указу царя, в Москве храм выправили, так и назвали его - Храм Николы Закамского. Да не судьба, видно, была. Царь Иоанн вдруг начал ногами маяться сильно. Видение ему было и наказ: "Верни святыню на место". Самолично он из Москвы благословлял икону в обратный путь, серебряным окладом наказал ее мастерам отделать и хоругвь свою царскую к иконе приложил. Доставили люди служивые все на место, в целости и сохранности.

В XVII веке был пожар, большой пожар. Все сгорело. Икону трудно спасали. Каждому свое добро было дорого, а вспомнили про нее, на лодку - и на остров. Всем миром и село потом отстроили заново, и церковь тоже. Вот такая история.

Молва про икону Никольскую чудную далеко пошла. Народу много поклониться к ней стало приезжать. Из окрестных сел само собой, и из Закамья, от Бирска. Да что говорить: из Питера, из Москвы, из Киева пешком приходили.

И задумали люди местные под стать иконе и церковь сладить: высокую, державную - отовсюду видно чтоб было. И сладили. Застал я ее, красивую-то. Едешь по Каме, бывало, идешь ли издалека - хорошо ее видно. Силы она прибавляла, гордость давала - знай, мол, наших! Спросят округ: "Откуда, парень?" - "Из Березовки", - говорю; сразу подходят, разговор заводят. И все больше про нее, про церковь. Вот она какая сладилась красавица. И икона место в ней достойное заняла. Великая княгиня Елизавета Федоровна почитала за честь из Москвы приехать, молилась на коленях. Люди сказывали, в слезах была, Николе кланялась.

Шумное село было, веселое, хлебосольное, торговое. Двадцать два купца здесь дело вели. В нижней части больше баре жили, они культурно гуляли и отдыхали. Парк был посажен, пруды искусственные выкопали, оркестры, танцы. А люд простой больше на Красной горке да по окраинам "Камаринскую" отплясывал.

В гражданскую лихое время было. На Каме целые баталии разыгрывались, настоящие морские сражения. Одно время даже правительство башкирское в Березовку переезжало, когда Уфу Колчак занял. Н. К. Крупская бывала здесь в 1919 году, но церковь ее мало интересовала.

Отгремела гражданская. Кто побогаче, тот уехал в смуту, а дома их, особняки красивые, новая власть начала обживать.

- Дед, ну ты про церковь лучше, про церковь, - подправил его внук.

- Вот и я про церковь. Церковь-то по внутреннему устройству, по росписям могла поспорить и с Москвой, и с Суздалем, пожалуй. Пол узорчатый, мраморными плитками выложен, своды все в росписях, иконостас в позолоте, колокола резные. И вот эта красота больно уж новой власти не приглянулась - вроде как соперница. Им, видишь ли, самим хотелось светить да красоваться, а народ-то все больше мимо них, в церковь шел. Нашли выход - закрыли ее. Какой-то умник в святой обители кабак открыл, ресторан по-современному. Крепко пировали там начальники, на святых мощах танго, фокстроты танцевали, да девиц особых в алтаре щупали. Прости, Господи, не верю вроде я шибко, но ведь до какой срамоты человек дойти может, - чертыхнулся дед, - все вроде по-ихнему стало. Да кресты-то глаза мозолили, покоя не давали.

Начали искать комсомольцев-добровольцев. Нашли. Знают их в народе, поименно знают, я тоже знаю, но промолчу лучше. Не ведали они тогда, что творят, чего и судить их. Полезли. Тогда на церковный купол и на колокольню лестницы вели кованые. По ним подымались. Дело хоть и летнее, дела у каждого, а прослышал народ про это, сбегаться начал, кто поблизости был, кто мог. Они на колокольню два раза залезали. Сначала присмотрели, какой инструмент лучше взять, а потом уж по-настоящему. Кресты на куполах были дубовые, железом обделанные, а сверху - золотом сусальным, листовым. Железо-то отогнули, а с дубовой основой (она толщиной с дерево была) часа три-четыре мучились, бедные... Им отличиться, видишь ли, захотелось. Молодые, дурь в голове, что скажешь. Да и то: не они, так другие бы. Рухнул с высоты с грохотом первый крест, за ним - второй. Народ - в слезы. Крестятся и причитают, проклинают грешников. Не один человек и не два, а весь народ плакал, вся площадь ревела. Не было других сил. Слезы народные, горькие они...

- Ну, а ребята эти. Что с ними? - тут уж я не удержался.- Говорили, когда крест пилят, молния может быть или видение какое.

- Да нет, не было ни видения, ни молнии. Слезли они спокойно, рубахи на них мокрые. Закурили. Милиция-то видит (с милицией работу эту бесову делали), что не место им на площади, плохое может случиться, и увезли их стороной. Потом уж на них беды пришли. Один окривел после этого, тело у него паралич хватил какой-то. Так и ходил с кривой шеей, пока не помер. А второй... Второй повесился вскоре. Еще третий им помогал, но про него не знаю. Люди сказывали, что Бог их всех наказал. Только зря на Бога-то. Сам человек, когда большой грех делает, мучается сильно, разлад у него в душе случается, а отсюда и болезнь может сладиться, да и до петли в таком состоянии недалеко. Вот ведь как вышло. Ребята по неразумению молодому вроде как лучше хотели, а в памяти людской недоброе имя оставили.

Много что пытались с ней, родимой, потом еще сделать. И огурцы в ней солили, и рыбу коптили, склады разные устраивали. Но даже тогда она еще стояла. А рушиться стала, когда затоплять тут надумали все. Тридцать лет уже суетятся. Разору, горя людям принесли столько, что не счесть. Взрывать хотели... Да зашевелился народ, и отступились...

Замолчали. Когда-то в этом храме, в красоте неземной этой кипела жизнь, купались помыслы людские, очищались души, умиротворялись страсти. Сегодня же зияет он черными глазницами пустых окон и дверных проемов, свищет в нем жуткий ветер, и пугает он всяк сюда входящего неожиданно выскочившим с диким визгом бездомным псом.

Лишь редкая старушка проберется через горы мусора, озираясь по сторонам, в надежде найти образ какой. Не найдя куда, перекрестится наугад, смахнет набежавшую слезу. Уходя, заботливо притворит висящую на одной петле дверь, которая через минуту вновь с грохотом отворится шальным ветром. Да что с нее взять, со старой, немощная она... Вот и стоял тогда я там с такими думами - не раз, не два, не десять...

Подойдешь - отойдешь. Подойдешь - отойдешь. Думаю, если уж на то пошло, я-то ведь с окраины, а где же они, коренные-то, которые рядом жили? Выводы были неутешительные. Браться, значит, браться. Если возьмешься и отступишься, потом век себе не простишь, от себя не скроешься. С такими мыслями пошел советоваться к Марату Рифовичу Багаутдинову. Он приехал в Березовку примерно в 1960 году вместе с родителями, учился в нашем классе. Потом закончил Казанский инженерно-строительный институт, обосновался в Нефтекамске, прошел все ступени карьеры - от строительного мастера до мэра большого красивого города. Родители его, известные в тех местах люди, так и остались жить в Березовке. Поэтому мы всегда считали Марата своим, березовским. К этому времени он уже сменил хлопотную должность мэра на не менее хлопотную - предпринимателя. Народ, любитель широких слухов, рассказывал всякие небылицы о столь неординарном переходе. Я же, когда поближе познакомился вновь с Маратом, увидел все того же умного, порядочного, интеллигентного парня, каким он был в наши далекие школьные годы. Обладая широким административным и политическим кругозором, Багаутдинов сразу же предложил создать благотворительный фонд - с привлечением в него общественности, предпринимателей, производственников, представителей власти. Он же подготовил все учредительные документы.

Нужен был руководитель фонда, человек, вхожий в правительственные круги, хорошо знакомый со строительством. К тому же, хотелось, чтобы это был наш земляк. И такой человек нашелся: Чумаков Рудольф Иванович, сын знаменитого нашего учителя - Ивана Никитича Чумакова. Родился он в Березовке, прямо возле церкви. Школу хорошо закончил, затем - Самарский строительный институт. Долгие годы работал на возведении нефтехимических объектов республики, лауреат многих премий, имеет награды.

21 октября 1993 года после предварительной подготовки в гостеприимном доме предпринимателя Фариса Мухлисовича Зубаирова собралось около сорока человек - учредителей фонда. Услышав о собрании, пришли туда и местные жители. Разъяснили всем цель нашего собрания. Кто хотел - выступал, завели подписной лист, и каждый проставил там свою подпись и сумму предполагаемого взноса. Неожиданно для всех единственным, кто был против, оказалось Министерство культуры РБ, в формальном ведении которого как памятник культуры находился Никольский храм. Против оно будет и в 1994, и в 1995 годах. И только в 1996 году работники Министерства наконец-то возьмутся за конкретное дело: покроют крышу на трапезной.

О наших добрых задумках станет вскоре известно в самых высоких кабинетах власти, и они получат там одобрение и поддержку. С первых же дней за ходом дел постоянно следил и помогал нам Президент республики М. Г. Рахимов. Учредительные же документы долго, почти целый год, путешествовали по разным инстанциям, и только летом следующего года нам удалось открыть расчетный счет в банке.

Поздней осенью 1993 года я попросил двух своих парней в свободное от вахты время сделать укупорку храмовой части. Уж очень задевало то, что там нашли себе постоянное пристанище коровы, козы, дикие собаки, со всеми вытекающими оттуда последствиями.

Подвезли ребятам материал, инструменты кое-какие. Объяснили, что делать. Приезжаю через неделю. Они, замерзшие, чумазые, сидят возле костра в подвале, греются. Дел - ноль. Подрастерялись поначалу возле такой громадины, дрогнули. Привел к ним Мансура Саяхова, механика. Тот парень бойкий, мобилизовал бригадку, и они дней за десять окна, двери закрыли, крыльцо сделали, рамы вставили временные, которые Осинин тогда изготовил. Так мы начали. Много там побывает людей, в том числе и наших ребят. А начинали так вот скромно, с оглядкой.

Больше зимой туда не ходили: стыло там было, неуютно. Зимой каждый из нас, организаторов, много где побывал по вопросам реставрации. Мне не раз приходилось бывать у Николая Сергеевича Зайцева. Сговаривались с ним, прицениваясь, определяли объем работ. Смущало меня то, что в их бригаде частенько случались праздники. Деньги им платили хорошие, вот и расслаблялись. Да и цены Николая Сергеевича смущали: круто, больно круто он брал. Начал прикидывать, кто среди них поспокойнее к этому делу относится. Уговорил кое-кого. Заготовили материалы: доски, брус, железо кровельное, мелочевку всякую. Православная община к этому времени сформировалась, зарегистрировалась. Старостой ее стал Володя Снеженин.

* * *

Зима 1994 года была непростая. Поначалу все думали, что неустроенность эта всеобщая, которая случилась после событий 1991 года, год-два продержится, а потом все вернется в норму. Оказалось - нет. Резкое падение производства, неплатежи, невыплаты заработной платы. Грех, конечно, судить тех, кто за зиму ту вышел из состава Фонда, отказался от своих обязательств, таких было большинство. Для многих из них главным стал вопрос о выживании. Остались немногие: Кармановская ГРЭС, домостроительный комбинат, лесхозы березовские, СМУ НГДУ, несколько предпринимателей. Фарис Мухлисович Зубаиров подключил к своим электросетям, выделил дорогостоящую телефонную пару, предоставлял кров, не раз кормил бесплатно. Александр Валерьевич Тонконогий из своих небогатых запасов выделил вагончик, еще кое-что. Верным нашим соратником был Петр Иванович Костенко. Президент республики М. Г. Рахимов откликнулся на наши предложения. Именным Указом создал историко-культурный центр, выделил для начала пять миллионов рублей.

Не раз я встречался с отцом Алексеем, в беседах с ним постигал азы религиозные. Много, много времени провел он со мной, терпеливо разъясняя, как первокласснику, основы религиозной философии. И надумали мы тогда в беседах, как в старину, провести большой праздник Николы Вешнего. Это было очень смело - в разрушенном-то селе, в разрушенном-то храме. Но прежде надо было хорошо поработать. И немало поработать. Как-то исподволь пришло решение очистить храм от мусора. В душе у всех это воспринималось гораздо многозначнее, как очищение от скверны, десятилетиями копившейся тут. Задача была не из легких, особенно в трапезной, где рухнувшая кровля и своды образовали толстый (до 2-х метров) слежавшийся пласт битого кирпича, штукатурки, железа, бревен.

Весна выдалась ветреной, студеной. Редко кто в это время бывает на Каме. Неуютно стало здесь, но звала душа. И вот в это стылое, ветреное безвременье к храму потянулась редкая цепочка из людей, одетых в фуфайки, с лопатами и ведрами. Нечаянные прохожие дивились: "Сдурели, что ли, бабки? Кто же в это время картошку садит?"

Они пришли к храму и без лишних разговоров сосредоточенно стали разбирать и выносить из храма рухнувшие когда-то своды. Штыки лопат, упираясь, скользили, срывались, в ход шли руки. А расчистить предстояло горы в сотни, тысячи тонн. Младшей из них было пятьдесят восемь. Старшие называли ее Тонькой, как в детстве, а друг друга по имени, ласково - Валюша, Алечка...

В пустых огромных проемах, поднимая въедливую сухую пыль, ликовал сквозняк, продирая до костей. В глазах у них стояли слезы. "От ветра", - оправдывались они друг перед другом. Когда в конце дня, закончив уж адову работу - без отдыха и разгиба, прикинули сделанное, то поняли - не осилить. Многие из них не пришли в следующий раз. Но пришли другие. Потом пришли снова те, а потом и все вместе. После этого они всегда будут там... - Титова Лилия, Смолина Ольга, Шестакова Нина, Сенокосова Валентина, Глухова Клавдия, Меренкова Екатерина, Овчинникова Анна, Рычкова Вера, Хохряковы Павел и Владимир, Щербаков Владимир, Баранова Александра, Родионова Валентина, Тебенькова Юлия, Соловьева Нина, Попкова Надежда, Исачкина Ирина, Ипатова Римма и многие, многие другие.

Мало было мужиков. Меренков Саша работал с самого начала. Саша - художник. Появился, правда, при шляпе. Еще один-два мелькнули. Мы приехали из Уфы, нас было десять человек. Встали по центру. Михаил Никитович Бабуркин, учитель, пришел, посмотрел, поздоровался, поговорил. Он всех знает на селе, и его все знают. Был уже на пенсии. Пошел в школу. Сказал ученикам: "Пойдемте поможем матерям нашим, бабушкам нашим". Многие пришли, не всегда все получалось, а задание свое выполнили. Но главное же их участие было в ином. Зазвенели детские голоса в Храме, радостные, живые. И начала потихоньку отступать та тяжесть беспросветная...

В один из выходных устроили субботник. Народу было поболе, чем обычно. Быстро сладили печку-времянку на улице, сколотили столы, прикупили незатейливую посуду и провиант. Вскипятили чаек, сели в затишье за общий стол, посидели, помолчали, помечтали. И высказала одна из женщин просто, буднично мечту свою затаенную: "Жила бы я здесь рядом, каждый день приходила бы в церковь, помогала в меру сил, Богу молилась. А померла бы, так отпели бы меня в ней и похоронили бы по обычаю". И другие закивали в знак согласия. Как-то пообвыклись уже, сидим обедаем, смотрим - собачка, пошатываясь от голода, приласкалась к столу. Накормили, теплым словом обогрели щеночка. В следующий раз пришли не назавтра, а через несколько дней. Видим, откуда-то из подвала вынырнула наша собачонка, слабая, худая. И поняли: поверило в нас животное, надеется, что не бросим место это, и ему найдется здесь пригляд людской, и нам повеселее стало.

Были и тяжелые моменты, когда чувствовали, что не успеем к Николе, а так хотелось. Добавили в работе, потом еще добавили... Поздно вечером под руководством отца Алексея обсуждали сделанное, намечали план на следующий день. Заседателей было немного: кроме отца Алексея, староста Володя Снежнин и большой наш помощник во всех добрых начинаниях Тамара Григорьевна Атепаева. К делу подключилась администрация района, промышленные предприятия села, ПТЖХ во главе с Гараевым; вывезли горы мусора от храма, спланировали дорогу, отремонтировали мост. СМУ НГДУ "Арланнефть" предоставило квалифицированную бригаду, которая произвела косметический ремонт храмовой части. Лесхозы делали сцены, щиты для окон, лавки и прочее. Электрики проводили свет; связисты устанавливали громкоговорители. Готовились буфеты, гостиницы, столовые для приема гостей. А их ожидалось немало. Пригласили ансамбли художественной самодеятельности.

Однажды, уставшие донельзя, грязные, едем домой часу в двенадцатом ночи, а навстречу - глава администрации района Махмутзян Мударисович Идрисов. Едет туда - оценить сделанное, прикинуть программу на следующий день. Тогда я этому даже не удивился. Ведь это было проявлением столь редкого для нынешних времен единения человеческого: не обязательного, не властного, не вынужденного, а душевного, искреннего.

Выяснилось, что для проведения службы необходимы атрибуты: жертвенник, алтарь, кресты, подсвечники, кадила, иконы, свечи - всего и не перечтешь. Многое взяли из храма Петра и Павла, многое изготавливали сами. Мыли, чистили, украшали. Из дома иконы приносили... К тому времени в храме появился первый его священник - отец Гавриил, стройный молодой человек, спокойный, умиротворенный, который, как мог, участвовал в общем деле.

В Уфе наши единомышленники во главе с Михаилом Андреевичем Чвановым готовили мощный десант творческой интеллигенции.

22 мая к десяти часам утра к Никольской часовне начал стекаться народ. Людей становилось все больше и больше, а автобусы все подвозили и подвозили новых гостей - из Нефтекамска, из окружающих деревень, из Уфы. Местные приходили пешком. На старой красивой березе, прикрытая полотнищем, висела знаменитая в былые времена на всю округу икона Николая Чудотворца Березовского, давшая рождение и имя селу Николо-Березовке. Поиски подлинника иконы, к сожалению, ни к чему не привели. След ее теряется в 30-80-х годах: или исчезла в недрах НКВД, или попала за границу.

Предстояло воссоздать икону, нашлось ее древнее описание, нашелся очень некачественный снимок в дореволюционном издании. И, наконец, удача - в одном из храмов Уфы, тайно от дурного глаза, хранится список (точная копия) иконы Николая Чудотворца Березовского, сделанная талантливым художником в XVIII веке. Получив благословение Владыки, уфимские иконописцы сделали список иконы и передали его в дар Никольскому храму. И вот теперь ее торжественно, крестным ходом, как бы возрождая из небытия, предстояло вновь снять с березы, как сняли когда-то братья Строгановы, и привнести в построенный для нее храм. Поклонившись иконе до земли, сняли ее и с хоругвями, с песнопениями и водосвятием двинулись в сторону Никольского храма. В вытянувшейся более чем на километр многотысячной колонне шли потомки тех, кто почти 500 лет назад пришел сюда обживать новые земли - Шитовы, Праздниковы, Красноперовы, Проскуряковы, Созыкины, Хохряковы, Поярковы, Хлебниковы, Воробьевы, Барановы, Сюткины, Меренковы, Порозовы.., шли и впервые приехавшие сюда жители Нефтекамска и просто любопытные... Что они думали в то время? Может быть, вспоминали свою многотрудную историю, может быть, сожалели о прошлой красавице Березовке, о своем родном, но порушенном храме. Кто-то погрустил о своей молодости, кому-то явились в памяти добрые глаза матери. Много раз вожди бросали предков и их самих на баррикады, втягивали в разные войны, устраивали всякие авантюры, влекли в "светлое будущее". И вот, брошенные в очередной раз в пучину светлого прошло-будущего, они скорбно и сурово бредут к Храму, который был разрушен не без участия отцов и дедов. Верят ли они в Бога? Большинство - вряд ли. Верят ли они в призывы вождей? Нет, конечно. Верят ли они в свои силы, в то, что Храм будет восстановлен? Они немолоды и знают, что для восстановления нужны немалые деньги, которых у них не было, нет и не будет. А в милости сверху они тоже не верят.

Сгорбленные, морщинистые, некрасивые внешне, они идут неся в душе веру, надежду, любовь, - они идут к Храму. И, как символ этой надежды, с ними образ Николая-Святителя, земного человека, который через тысячелетия передает из поколения в поколение теплую искорку человеческой доброты.

Встал вопрос о том, как поднять крест на храм, пусть временный, но крест, - ведь не может же быть Храма без креста. Высоко над землей, около 10 метров, с купола свисал обрывок кованой лестницы, по которой давно никто не поднимался. Мужики из подъехавшей бригады реставраторов сели думать. Предложений было много: вызвать вертолет, нанять альпинистов и т. п. Потом один сказал: "Я полезу!" Начали сооружать времянки, добрались кое-как, поймали и подтянули болтающуюся над пропастью лестницу. По народному проверили: двое, что покрепче, повисли на привязанной к лестнице веревке, подергали, решили: выдержит. Посидели, покурили. Тот сказал: "Я пошел". "Ладно, - сказали другие, - осторожней там". Про страховку не говорили, не делали этого никогда, да и где столько веревки возьмешь. Тот, смелый, добрался до кованой лестницы. Постоял какое-то время, подумал. Оторвался, завис над бездной. У тех, кто внизу, засосало, захолодело внутри. Медленно, осторожно добрался он до карниза, долез по куполу наверх, зацепил фал. Спустился. Мокрый весь. Ему налили. В день Николы он же, загодя, поднимется наверх, чтобы подготовиться к подъему креста. Священники прочитают все, что положено, над крестом, осветят его, дадут знак. Крест медленно - на длинных расчалках - поползет вверх, грянут колокола (не свои, а привезенные на время, из другого храма). Крест зацепится за карниз верхнего купола. Смельчак наверху, нависая над карнизом, держась за прогнившие доски, начнет его освобождать. Одна неудачная попытка, вторая... Народ замрет... не дай бог, если что... Наконец-то крест пройдет трудный участок и установится там, где ему и должно быть.

Праздник вобрал в себя много далекого, позабытого. Праздничная божественная литургия... Храм, не вмещающий всех желающих. Праздничный перезвон колоколов. Праздничные концерты народных ансамблей Краснокамского района, Нефтекамска, Уфы, выступления казачьего хора, детских ансамблей... Праздничная торговля. Пожертвования. Выставка народного художника СССР Б. Ф. Домашникова. Духовное пение в стенах храма известных уфимских артистов Геннадия Валяева и Ольги Злобиной. Приветствие от вице-премьера России Сергея Николаевича Шахрая.

Праздник завершился, и все трудные вопросы бытия вернулись вновь. Нужны были деньги, много денег, разные материалы, специалисты по реставрации, которые тоже требовали денег. Какой-никакой штат, священник, охрана - это тоже деньги. Начались трудности, сложности, раздоры. Масштабы задач не соответствовали имеющимся возможностям. И, как водится испокон веков на Руси, в самую трудную минуту происходит что-нибудь такое, что позволяет выдюжить. В храм пришел новый священник - отец Владимир, имеющий большой жизненный опыт, знающий строительство не понаслышке, а сам проработавший на стройке 25 лет; человек, который через многие годы испытаний пронес в себе светлую, незамутненную веру.

Укрепляются, бетонируются фундаменты, меняется обрешетка купола, заготавливаются материалы. А впереди - холодная, злая, долгая зима. И снова, в который уже раз, встал вопрос: не потухнет ли огонек там, внизу далеко, от людского жилья, не покроется ли все холодным, стылым мраком?

Как-то (вспоминал священник) в воскресенье, после крупной ночной метели, пробирался он затемно к храму, чтобы приготовить службу. В сугробах старался торить дорогу, ставя след почаще, а сам думал: "Придут ли?" Пришли двое. И он провел для них службу. "Как добрались?" - спросил потом. А они: "Мы по следу, след в след, шли. Оно, по следу-то, как-то веселей". Они и не знали, что это отец Владимир торил дорогу. И теплее стало у него на душе.

В Николу Зимнего в предутренней темноте люди, идущие в храм, заметили, как по Каме, по бездорожью, со стороны далекой закамской деревни движутся какие-то фигуры. Подождали... Оказалось, это женщины из Сухаревки (деревни за Камой) решили пробиться на службу. Шли они долго, трудно и опасно, а успели. Люди потом их чаем напоили, отогрели. Поохали, повздыхали. Да что делать? Таким же образом и обратно, домой, отправились.

* * *

Получилось так, что я много времени стал проводить в Николо-Березовке, и она, как тогда, в юности, все больше и больше становилась своей, родной, старинной, красивой. Все чаще и чаще появлялись мысли: а зачем искать что-то где-то? Вот же оно, твое, с детства знакомое. В 1993 году, еще довольно дешево, купил брус для дома. Сначала хотел поставить его где-нибудь под Уфой. Позже начал приглядываться к усадьбе отца. После смерти матери естественно встал вопрос: как быть с отцом, старым инвалидом, и с домом. Посоветовавшись в родстве, решили: должен здесь жить кто-то из родственников. Три года там жил Толя, потом Лена с семьей, но с отцом было непросто. Он устоял в привычках, был крепок в мыслях и передавать хозяйство в чье-то ведение не хотел, что мешало там обжиться крепко. Поэтому брат и сестра уехали искать счастья в другом месте. Решили тогда-пусть будет как будет. Отец и дом - неотделимы друг от друга. Жили с ним и квартиранты. Они менялись, попадались разные люди. В итоге отец остался без присмотра, неухоженным. Соседи начали осуждать. Да и мы чувствовали свою вину. Галя хотела его забрать - не успела, на зиму забирала Аля. Потом Света и я. Отцу было непросто в городе. Он тосковал, просился обратно. А хозяйство ветшало. Решил я попросить у него половину усадьбы и поставить там летний добротный дом из бруса. Завез материалы, начал подыскивать плотников - на березовских уже не надеялся. Объезжал частные стройки в Нефтекамске, смотрел, как строят, что строят. Вижу, мужики деревянный дом заканчивают. Ладный дом, хороший. Подошел к ним, поговорил да и договорился. Потомственные плотники - Минулла-абый, Хабир-абый, Рустем и Равиль за двадцать дней подняли сруб, отделали карнизы, покрыли крышу оцинковкой. Признаюсь, я такой слаженной, добротной, большой работы не видел никогда до этого, да, наверное, не увижу и после.

Дело было поздней осенью. На зиму они уехали домой. Мы расстались друзьями и договорились, что по весне продолжим работу. У меня к тому же закончились стройматериалы. Дом рождался непросто. Хоть и брус был уже заданной длины, но нужно было вычислить пропорции, а это для меня, неспециалиста, было сложно. Душа просила красоты. Я старался и, когда посмотрел построенное, да еще хорошими плотниками, понял, что дом получился больше, чем летний, садовый. Предстояли еще отделочные работы. Зимой, в выходные гуляя по улицам, приглядывался к старинным домам, сравнивал, выбирал. Для специалиста, архитектора, умельца, наконец, дело это - раз плюнуть. Мне же пришлось долго доходить до нужной кондиции. Зато в это время открыл для себя в Уфе новые красивые здания, улицы, хотя живу там десятилетия. Хорошие деревянные дома с резными наличниками встречал на улицах Аксакова, Гоголя, Социалистической, Октябрьской революции, Цюрупы. Больше всех понравилась скромная, со вкусом отделка дома на пересечении улиц Фрунзе и Новомостовой. Там же неподалеку, в овраге, в ангаре работал в то время кооператив столяров, людей интересных, ищущих. Потом мы вместе придумывали форму дверей, рам, выбирали обшивку. Тогда сделать что-нибудь нетиповое, неординарное было очень трудно. Мастера предпочитали работать по шаблону: панельки, коробки, ящики. Я благодарен этим ребятам. Они сделали хорошие филенчатые двери, рамы, обналичники и, не выдержав дурацких инфляций, налогов, разорились. Тогда наряду с аферистами, шустряками-прохиндеями в дело вступали и начинали его делать многие хорошие, деловые ребята, но, будучи людьми прямыми, порядочными, далеко не пошли...

Весной 1994 года приехали мои новые друзья-плотники и опять за 20 дней в сумасшедшем для нормального человека темпе сделали перегородки из бруса, обшивку дома, бани, кучу заборов и вновь умчались дальше зарабатывать деньги.

Когда зародился в Березовке дом, передо мной все чаще и чаще вставал вопрос: "А кто будет жить в этих хоромах?" С женой я развелся в 1986 году. Все это время жил один. Работал, занимался спортом, садом, читал, ходил в театры. Были, конечно, думы, были попытки, которые к успеху не привели. Смущали возраст, коммунальная квартира, привычки, которыми дорожил. Занявшись предпринимательством, тоже думал о семье. К этому времени общественное сознание значительно изменилось и появлялись смелые женщины, иногда даже излишне смелые. В них мне виделось желание разбогатеть и развлечься, но никак не желание трудиться - с утра до ночи, ухаживая за детьми и мужем.

Тогда я уже стал частым гостем в доме Аксакова, знакомился там со многими интересными, известными в республике людьми. Мы устраивали хоть и редкие, но запоминающиеся, с приличной программой вечера романса, живописи, народные праздники. Душой всех мероприятий был Михаил Андреевич Чванов, а также его милые интеллигентные помощницы - Галя и Таня. Помогали им, конечно, все, как могли. Традиционными стали чаепития, выставки... В рождество 1994 года там выступал фольклорный ансамбль "Таусень", который родился в стенах университета 15 лет назад благодаря стараниям бессменного руководителя Елены Викторовны Евдокимовой, преподавателя БГУ. Менялись студенты, менялись стили последних лет, даже целые эпохи, а ансамбль все глубже и глубже уходил в вековые истоки русского песенного искусства. Девушки ездили по селам, собирали песни, изучали подголоски, стали друзьями почти всех самодеятельных ансамблей, исполняющих старинные песни. В музее они пели коляды, потом песни - давние, забытые, волнующие. Мы все с непонятной легкостью отошли от этих песен. Да и то... Они требуют при исполнении большой подготовки, культуры, понимания. Конечно, легче было перейти на незатейливые, легкие и приятные песенки неимоверно расплодившихся советских композиторов с фамилиями, оканчивающимися на "ский". Иногда даже мелькала крамольная мысль: "А не сознательно ли все это делалось?" Десятилетиями не выпускались тексты и музыка прошлых веков; песни старинные не исполнялись, замалчивались.

Может, одежда старинная так девушек из "Таусеня" украшала, может, песня, может, ясные их глаза, только веяло от них какой-то непорочной красотой, которую, увы, не всегда сейчас встретишь. После концерта я подошел к одной из них, поблагодарил за пение и попросил о встрече.

В апреле я сделал Оле предложение. Она сказала: "Надо посоветоваться с мамой". Советоваться было о чем, ведь Оля вдвое младше меня. Пришла к маме и говорит: "Валерий Григорьевич сделал мне предложение". - "А ты что ответила?" - спросила Людмила Васильевна. "Я сказала, что мама упадет". - "А вот и не упадет", - заявила мама. Так мы стали без лишнего шума жить вместе. Отец ее, кадровый токарь на военном заводе, сначала заворчал, забеспокоился, а потом, когда чередой пошли внуки, начал точить им "фирменные" спиннинги и поджидать, когда они дорастут до рыбалки.

Оля познакомилась тогда с моим отцом, и он знал, что у нас будет ребенок. Лето 1994 года она провела в Николо-Березовке, осваивая отнюдь не простую науку хозяйки дома. В доме постоянно кто-то гостил; хозяйство, огород, живность всякая - все требовало внимания. В июле мы отмечали новоселье. Собралось очень много родственников, сослуживцев, единомышленников, друзей.

Застолье было шумное, веселое, говорливое. Непрерывно топилась баня. Благодатная пора, теплый день привносили оттенок умиротворенности в праздник. Пожалуй, в таком представительном составе мы не встречались с 1979 года - со времени золотой свадьбы родителей. Наш родовой дом ожил и заговорил - не только грустными воспоминаниями, но и о добром будущем. К сожалению, некоторые братья начали возрождать и другую традицию - щедрое употребление... Пришлось, к их великому неудовольствию, эту традицию пресечь.

Впервые, может быть, за всю историю нашего рода с нами не было отца. Он к этому времени слег и больше уже не поднимался. Конечно, в городе, в тесной комнате, среди чужих людей ему было несладко. Привыкший к дому, к саду, к соседям, он очень тосковал, но винить нас в этом нельзя. Мы оставляли его дома, сколько могли и сколько он мог сам. Последние два года, будучи рядом с ним, я уже как взрослый человек узнал его, можно сказать, заново и с самой лучшей стороны. Он, несмотря на глубокую старость, отсутствие ноги (что в эти годы переносить очень тяжело), никогда ни на что не жаловался. Ограничиваемый мною в выпивке (хоть и большой любитель, и мог еще тогда себе позволить), отец не клянчил, не канючил, а стоически дожидался праздника. Он сохранял достоинство во всем.

Перед смертью отец в трезвом рассудке в присутствии нотариуса подписал мне завещание на усадьбу, отдал другие необходимые распоряжения. Второго сентября его не стало. Накануне врач сказал: "Все". Стиснув зубы, пришлось ходить по магазинам, закупать необходимое для таких случаев. Раньше я не делал этого, потому что отец у нас казался неуязвимым и думалось, что уж к сотне-то он подтянется. Не было сомнений: хоронить его только в Березовке. Подъезжаю со скорбным грузом поздно вечером к отчему дому. Один, темно кругом. Горько на душе. И вдруг мелькнул в доме огонек, из темноты начали появляться люди. Соседи, оказывается, терпеливо поджидали. Защемило в горле. Спасибо, добрые люди!

Съехались родственники, попрощались с отцом. Отпели и похоронили его рядом с матерью. На земле их век был вместе, и вечный их покой будет тоже рядышком.

Оля тем временем все добрела и 26 января 1995 года родила большеголового мальчишку, которого мы в светлую память о дедушке назвали Григорием.

* * *

В то время многие события в моей жизни были связаны не только с рождением сына, но и с работой. Республика, получив самостоятельность, в 1992-1994 гг. резко активизировала свою экономическую деятельность. С широким размахом строились дороги, газопроводы, жилье. Наше предприятие тоже довольно успешно участвовало в этом. Тысячи километров труб, которые мы привезли со всех уголков бывшего СССР, были смонтированы и служат людям. Но так долго продолжаться не могло. Экономика Башкирии входит составной частью в экономику России, а там дела шли все хуже и хуже. Плюс ко всему, адаптировались к новым условиям родственные нашей деятельности государственные структуры; со всех сторон нажимали конкуренты, на ту же работу приходилось затрачивать все больше и больше сил. Состояние экономики, безусловно, сказывалось на деятельности нашего Фонда. Активных его членов становилось все меньше и меньше. Тем не менее, отступать было нельзя, и мы, реально оценивая свои силы, наметили скромные дела на 1995 год, над выполнением которых и работали.

В 1994 году на куполе работала бригада, отпочковавшаяся от Николая Сергеевича Зайцева. Они приехали в конце мая как-то неожиданно. Побежал к бабе Нине просить о ночлеге. Она отказала. "Не обижайся, - говорит, - Григорич, не осуждай, жили у меня Виталий с Борей. Боря, бывало, хоть и выпьет немного, а ласковый такой, обходительный, говорливый. Виталик же - все больше на молоко нажимал. "Баба Нина, - говорит, - плесни мне еще парного кружечку". Я и подливала, не жалеючи. Это сначала. А когда приехали они в следующий раз, я Виталику сразу молока на стол, а он говорит: "Не надо, баб Нина, у меня свое есть - от бешеной коровки". И наливает стакан. Так и пошло: то выпьют, то накурят. А у меня ведь пост, Богу молиться надо. А тут - грех такой, не пущу больше ребят, не серчай". Недалече живет дядя Саша, патриарх березовский. Я к нему: "Дядя Саша, пусти ребят на постой, церкву будут реставрировать". - "Как не пустить? Пущу с превеликим удовольствием". Заселил. Вздохнул я спокойно и уехал. Они выпили за знакомство, разговорились, сбегали за второй. Дядя Саша начал вспоминать прожитое. Воспоминаний оказалось много, и через трое суток опухших "от воспоминаний" ребят я перевез в вагончик, который выделил нам Саша Тонконогий. В другом вагончике организовали столовую. Они старались, конечно, да не все у них получалось. Так мы и расстались среди лета с чайковскими мастерами не доделав дела.

Слух же о церкви нашей по Чайковскому ходил. Да как не ходить: многие чайковцы и плавали по Каме мимо нее, красавицы, не раз, и в Нефтекамске бывали. Приехал как-то Володя Нечаев, их мастер, говорит: "Давайте сговоримся". Обговорили на девяносто пятый год все: материалы, зарплату, питание, сроки, и весной, как только сошел снег, они приступили к закрытию купола на храмовой части.

Тем временем мы активно готовились к празднику Николы Вешнего. Теперь уже многое стало понятнее, многое проще. Кабинет Министров принял решение и выделил средства на проведение праздника. За это время мы уже успели подружиться с руководителями района, поэтому особых проблем не было. Предприятия села и поселковый совет тоже не стояли в стороне.

Из Уфы готовилась приехать большая группа верующих, собирался к нам и Владыка Никон, а также ансамбль "Таусень", дуэт Валяева и Злобиной. Ждали мы и славного парня, природного умельца, мастера резьбы по бересте - Юрия Дорофеева. Он, глубоко верующий человек, побывав в храме в 1993 году, был потрясен его величием и полюбил всем сердцем. Промыслом божьим ему было навещано сделать берестяную икону и подарить Никольскому храму. Всю зиму Дорофеев мучился, переживал, потом поверил в себя и успел к сроку. Уникальнейшая, бесценная берестяная икона "Умиление Божьей Матери" сейчас является настоящей гордостью Никольского храма.

Зимой, бывая в Москве, в Петербурге, я не раз заходил в специальные антикварные лавки, приглядывался к старинным иконам. Там они бывают еще. Начал посматривать и в Уфе, нашел ребят, которые где-то находили иконы. Однажды принесли мне икону старинного письма Казанской Божьей Матери. Глаза - умиротворение, совесть. Не отхожу. Чувствую, не будет больше такой. Они мне цену называют. Я опешил. Говорят: "Не простая икона-то. Академик ее известный писал, в прошлом веке. Купцы богатые заказывали. В кафедральном соборе она была. Когда разоряли его, женщина одна тайком сумела унести и спрятала у себя, молилась потихоньку. Помирать стала, дочери завещала, та хранила, пока жила в своем доме, а переехала в квартиру - некуда девать. Большая ведь икона". И впрямь, икона большая, храмовая. Понастрадалась, матушка... Вижу, подпорчена сильно. "Да, - говорят, - восстановить можно"... Подарили мы икону Казанской Божьей Матери храму в праздник. Ребята от Камы ее несли, от воды, светлую, как чистоту непорочную. Несли, вчетвером, молодые парни в русских одеждах, а она вдруг как блеснет окладом позолоченным - солнце, видно, было, а мы его и не заметили. Казаки - во фрунт. Верующие - в поклоне... Стоит она сейчас в храме, подхожу я к ней всегда. Долго стою, смотрю... мать вспоминаю.

Божественную литургию проводил Владыка, с ним был епархиальный хор. Дьяк там с могучим басом. В церковь не попасть. Владыка службу ведет эмоционально, напористо, насыщенно. Все волей-неволей заряжаются его энергией. Потом были концерты.

В доме моем, по традиции, в эти дни было несколько десятков гостей, непрерывно топилась баня...

Когда в высоких кабинетах составлялись, а потом с размахом реализовывались дьявольские планы по уничтожению старинного самобытного села, в Петербурге, в архитектурном институте учился высокий тощий студент с длинными волосами, перевязанными на лбу черной ленточкой. Если было невмоготу и очень хотелось есть, он чертил проекты новой, возрожденной Березовки с гранитной набережной, с ажурными висячими мостами, с художественными мастерскими. Это он бесплатно составит проект восстановления храма, а закончив институт, приедет в Николо-Березовку и будет работать по своему проекту вместе с такими же чудаками, зачастую питаясь, как и в студенческие годы, похлебкой, только на этот раз церковной; будет спотыкаться, падать, уходить и возвращаться снова. И если у кого-нибудь возникнет мысль, откуда здесь такие красивые кресты, изящные главки, высоченные шпили и ажурные барабаны, то знайте - это от Володи Логунова, бесшабашного русского парня, живущего не "как правильно", а "как придется", но обязательно - по мечте.

Работа спорилась. Купол на храмовой части приобретал все более реальные и красивые очертания. А впереди работы - не счесть. Денег же, наоборот, счетно и мало. Президент республики был в курсе наших проблем и решил лично посетить Никольский храм и уже на месте, оценив обстановку, наметить конкретное решение.

Специально мы не готовились к его приезду. Волновались, конечно. Он приехал с большой свитой. Быстро, внимательно выслушал нас, энергично осмотрел все, зашел к Зубаирову, попил там кумыса, отдал необходимые распоряжения и умчался дальше - на какое-то важное совещание. Прямо на месте Муртаза Губайдуллович Рахимов распорядился выделить Фонду 50 миллионов рублей, определил постоянных спонсоров - Башсбербанк и Башкирнефтепродукт, которые впоследствии действительно помогли Никольскому храму. Министру строительства было поручено проектирование широкомасштабных восстановительных работ. Были определены и кураторы Фонда от аппарата Президента и правительства, которые нам всегда крепко помогали. Это прежде всего Семенов Сергей Николаевич и Кабашев Сергей Юрьевич. К сожалению, большинство из намеченных замыслов реализовать пока не пришлось. Слишком много неотложных первоочередных проблем скопилось в республике.

Не все просто было и в самом храме. Мы, в свое время на десятилетия отлученные от церкви, отчасти из любопытства, отчасти по душевному порыву, ринулись туда. Оказалось, вера - не такая простая штука. Теперь многие поняли, что она не столько дает, сколько заставляет отдавать, к чему мы так не привыкли. Надо - не сквернословить, не курить, не переедать, не "гулять", не... и еще много чего надо. Здание церкви надо ремонтировать, отапливать, охранять, украшать, а все это - деньги. Причем не государственные, а из кармана. А где их взять? Пусть даже найдутся большие деньги, и мы сможем отремонтировать все. А что потом-то? Запереть церковь на замок, чтобы раз в неделю открывать для службы?

Сотни людей приходили уже к Никольскому храму полюбоваться его архитектурой, вдохнуть забытый запах волнующей старины. Мы уже начали предметно заниматься историей старинного села, храма и каждодневно открывали удивительные события, даты, имена. Люди же, пришедшие туда, к берегу Камы, бродили как неприкаянные вокруг и стеснялись по многим причинам войти в храм. Да он и закрыт был почти всегда. Священник - где-то в хлопотах. Походят, побродят вокруг, полезут куда-нибудь из любопытства. Сломают руку или ногу - были и такие случаи. А есть ведь еще настырное, непоседливое племя школьников. Гости приезжают, как официальные - к властям, так и неофициальные - к родственникам и друзьям, есть ведь что показать, есть чем гордиться, а что покажешь? Что расскажешь?

Почитал историю, поинтересовался в Москве, в Петербурге,- есть много положительных подобных примеров. Мирно, и с пользой для всех, существуют в храме музеи, и службы ведутся. Но есть, к сожалению, и другие факты.

Это, когда верующие, второпях, сгоряча, как им кажется, отвоюют храм, а потом в нем продолжается то же запустение. Особенно это заметно в селе Красный Яр Уфимского района. Там есть музей, и неплохой музей, стоящий на балансе Министерства культуры. Рядом церковь, закрытая сразу после революции. В перестроечные времена музей хотел включить в поле своей деятельности и церковь. Не дали верующие: сами, мол, справимся. Прошли годы, и церковь (а она в пять раз меньше Березовской) так и стоит в запустении, с худой кровлей. Есть и еще одна тонкость. Пока какой-либо храм находится как исторический памятник хотя бы формально на балансе властей, они на законном основании вправе производить реставрационные работы, а если нет, то реставрации не будет. Церковь сейчас отделена от государства. Кто-то спросит: "А как же храм Петра и Павла - отремонтировали ведь?" Это хороший пример, и его часто приводят. Но тут - с какой стороны посмотреть. Ведь начали там реставрацию, когда предприятия еще были при деньгах, в силе. Город Нефтекамск раз в десять больше Березовки, там сотни, тысячи верующих, церковь стоит почти в центре города, всегда туда доехать можно. Церковный актив там, во главе с отцом Алексеем, устоявшийся, нацеленный, сильный.

Конечно, это нисколько не умаляет того необыкновенного чуда, которое случилось в наши дни в храме Петра и Павла, чудо это рукотворное, людское.

Есть еще одно, о чем говорить вслух как-то неудобно. Люблю я колокольню нашу, сильно люблю. Тысячи раз там бывал в детстве, наверное, еще многого не осознавая, ноги приводили туда сами. Тысячи раз там бывал и в последние годы. Дай Бог, буду еще много раз. И всегда, всегда подхожу к ней с волнением. Любуюсь ею - от лесхоза, с Безымянки, с балкона своего дома, из парка, с улицы Дорожной, на перекрестке, с Зенцова, от моста, из огородов, прилегающих к ней, от берега Камы. В 1996 году специально съездил в Сухаревку, за Каму. Оттуда, люди говорили, она очень красиво смотрится. И действительно - очень красиво. Сейчас, когда есть крест, еще красивее стало: и утром, и вечером, когда солнце предзакатное озаряет все каким-то неземным светом. Да разве я один такой?! Встречал, еще в давние годы, людей в Тюмени, Иркутске, Астрахани, Москве. Узнают, откуда я, и сразу вопрос: "Как она там?" А люди, может быть, один раз в Березовке и были-то всего. Речники о ней между собой говорят. Среди них еще с прошлых времен про нее, красавицу, легенды ходили. Она ведь побелена была и чисто-чисто белая, как свечечка, светила всем. А колокол, главный-то, знаю теперь, сколько весил, - сто девяносто шесть пудиков и двадцать два фунта, будьте любезны...

И вот еще что. Откуда ни посмотришь, все равно она выше как-то кажется, над тобой, до небес вроде простирается, а географическое положение ее - низина ведь. Величие этой церкви до сих пор не разгадано мною. И Кама рядом могучая, дали закамские, леса сосновые!

А купол уж набекрень был, кирпичи начали валиться с высоты десятками. Надо было спасать колокольню. Посидели, посовещались (Багаутдинов, Чванов, Чумаков и я), решили - начнем. Начинать-то надо. А про музей, про смотровую площадку необходимо было договориться изначально, чтобы людям доступ туда был. А так что - вбухать деньги и закрыть все на замок? Иду к священнику: "Как, отец Владимир?" Тот мужчина гибкий: "Я-то бы ничего, а как верующие решат?" Собрали собрание. Высказались. Верующие, мягко говоря, не "за" оказались. Решили обратиться к Владыке. Пошли мы к нему с Рудольфом Ивановичем, поговорили, объяснили что и как. Владыка Никон, человек широко образованный, письменно благословил наше начинание, и дело завертелось.

Сначала решили внутри все восстановить. Там требовалось много плотницких работ. Было, конечно, дело и для каменщиков, и для электриков, а плотникам все же больше работ предстояло. Я знал, где сейчас мои друзья-плотники из Татарии. Поехал к ним. Долго уговаривал. И цена их не устраивала, и стройка была необычная, и работа на высоте предполагалась, насилу уговорил. Начали они. А тут, откуда ни возьмись, с Камы такой ветер подул! В колокольне все свистит, страшный сквозняк повсюду. Поработали они три дня, а затем вызвали меня и говорят: "Все, Григорич, не наша это работа. Пойдем мы дальше, дома ставить". И ушли, несмотря на уговоры. Березовские некоторые приходили. Вижу: сил у них - на баньку, с перекуром, с кислушкой, с борщом хозяйским...

К этому времени чайковские ребята купол на храмовой части заканчивали. Пошел к ним. Они согласились. Время уже шло к осени. Летний строительный сезон 1995 года подходил к концу. Ребята сразу сказали: "Двери, рамы, кирпичи, штукатурка - это не наше". Походили мы с ними и с Валерой Логуновым, наметили, что, где и как делать. Скажу прямо, крепко досталось мужикам. Три месяца почти они там работали. В августе - еще ничего, а в сентябре, октябре, ноябре? Ветер, дождь хлещет, снег идет. А внутри - и того хуже, проемы - огромные, ветрина изматывает. Завязывали шапки наглухо, а носы и не вытирали даже, бесполезно... Сопли хлещут. Глаза - красные от ветра, от пыли. Лица - аж черные. Вечером отогреются у печки, дам им по стакану водки (нельзя было уж без нее, померли бы, иначе...), и спать, чтобы утром снова туда, в эту адскую круговерть. Заруба была что надо. Выстояли ведь. Каменщика им в бригаду нашел подсобить. Много они тогда дел сделали. Отреставрировали кирпичные стены, ниши, своды, проемы внутри колокольни. Лестницы добротные, деревянные на всю высоту колокольни сладили, полы деревянные на 1-м, 2-м, 3-м, 4-м, 5-м, 6-м ярусах, потолки, перегородки. Косяки из хорошего бруса на все двери заготовили и вставили, оцинковкой закрыли полы на верхних ярусах и еще десятки дел, мелких, неучтенных, но нужных, сделали.

При этом, много запоминающихся случаев происходило. Остатки брусьев, которые раньше были использованы в виде лаг, показывают, что они никак не меньше сорока сантиметров (сорок - на сорок!). Я - в лесхоз. Говорю там: "Надо шесть брусьев сорок - на сорок". Там смеются: "Мы десятки лет работаем, а таких и не видели, и не увидим, наверное". Геннадий Дмитриевич Перевышин, начальник лесхоза, руками разводит, Василий Андреевич Манякин тоже. Думаем, поставим по два бруса 18 - на 18, они и выдержат. Выдержать-то они выдержат, но есть ведь стиль, дух колокольни, мощь. Снова еду в лесхоз. В это время в лесу, расчищая место под новый корпус санатория "Сосновый бор", вынужденно свалили несколько трехсотлетних сосен. Вроде нам отдать их никто не против, но они уж с корня зарезервированы кем-то сверху. Ходили-ходили, потом Василий Андреевич говорит: "Давай забирай, была не была!" Лесины в три обхвата, комельки неподъемные, в раму не лезут. Попотели ребята лесхозовские, почертыхались, но сделали дело. Привезли брусочки-"поросяточки". С машин кое-как спихнули. Скатишь - аж земля ухает. А их надо туда, на нее, матушку, взгромоздить. Потом спрашивали люди: "А как вы их туда?" А так: эй, ухнем - и поехали. Там, наверху, хоть бы пол какой был, а то ведь пустота, как таскать, ворочать? Один парень навалился на конец, тот как мотанет, парнишка и завис над бездной. Ладно еще, что крепко за дерево держался, рук не отпустил. Сняли его оттуда, вниз спустили, чтоб отошел маленько, и опять - вперед. Уложили "малышей" на место. Порадовались, погордились. Лежат сейчас - как будто всегда там были. А тогда мы как герои ходили. Подними-ка, попробуй!

Много похлопотали с досками для пола в музее. Решили: меньше шестидесяти не положим. А где она, шестидесятка, на корню? Опять в лесхоз, напилили. Отвезли в Нефтекамск в сушку. Потом начали кромить, пазы выбирать. Ну и потаскались же ребята с этими досками! Ведь все вручную делали.

Пришлось повозиться и со штукатуркой. Организацией этого дела занималась Тамара Григорьевна Атепаева. Три или четыре звена поработали там. У одних времени было мало, другие не выдерживали, третьих цена не устраивала. Все, от начала до конца, выдержала только Тамара Григорьевна, наша березовская пенсионерка, наша добрая помощница. Нашлись электрики-добровольцы из Нефтекамска. Два молодых хороших парня, которые за умеренную плату сделали всю проводку. Сложно было и с дверями. Двери в храме - огромные. Легенды передавали, что были они завезены откуда-то издалека, из дерева красных пород, в соответствующем исполнении. После революции их увезли куда-то, а взамен на склады, которые там разместили, поставили амбарные двери. Но и их уже не было, когда мы туда пришли. Входные, правда, еще болтались на одной петле. Из-за безденежья решили пока сделать такие же (амбарные). Разыскали мы в Нефтекамске одного умельца. "Сделаю, - говорит, - материал только надо". Мы с поиском материала провозились, а у него свои заказы пошли...

В 1992 году в пылу начального предпринимательства я встречался на выставках с ребятами из Благовещенска. Они тогда только начинали дело: изготавливали красивые деревянные кровати. Потом в магазинах появились неплохие двери. Поинтересовался, те ли мастера изготовили, оказалось, что те. Однажды я менял в квартире дверь. Купил их продукцию в магазине. Просчитался в размерах. Поехал в Благовещенск, заменил. Посмотрел, как работают. Вот о них я теперь и вспомнил. Снова поехал к ним, познакомился с директором - Алексеем Игоревичем Соколовым, с его помощниками. Оказалось, Леня Юкчубаев, их технолог, - наш, березовский, на Лесозаводской раньше жил. Согласились они, да вот беда: у них немецкое оборудование, настроенное, максимум на 240 см, а наша дверь - за 300. "Ладно, - говорит директор, - что-нибудь придумаем". Думали и Леня, и Миша, и Юра Белкин, и другие. И придумали. Кто не знает производства, вряд ли поймет, что им из-за девяти дверей пришлось останавливать конвейер, дающий им кусок хлеба, перенастраивать всю линию, запускать, пробовать, да не сразу все получилось. Зато, когда двери-красавицы встали на место, подумалось: "Нет, не уйдем уже отсюда, от таких дверей не уходят". Взяли они за работу минимальную плату; бесплатно к этому дали перила, балясины, и стали большими друзьями Никольского храма. По нашему приглашению они приезжали на праздник. Вместе с нами любовались своей работой. Сейчас часто приходится видеть: придет человек в музей, посмотрит, послушает. А потом дверь незаметно погладит.

Нужно было покупать оснастку. Петли, замки нашли в Уфе, а длинные, красивые латунные ручки отыскались аж в Москве. Они очень тяжелые оказались, и вместе с другой поклажей их трудновато было везти оттуда с моим радикулитом. Зато сейчас - стоят на месте, глаз радуют.

Теперь предстояло навесить двери. Правильно, аккуратно. Здесь было без проблем. Есть на земле такой парень, Саша Чернышев, не зря он топчет землю, много уже хороших, добрых дел переделал и еще много сделает. Характер у него такой. Познакомились мы с ним в 1991 году. Он работал машинистом импортного трубоукладчика, потом перешел на тяжелый роторный экскаватор. Вскоре и мы купили такой, тогда еще надеялись, что будем строить. Саша перешел работать к нам. Поскольку строить не пришлось, он переквалифицировался на водителя. С первых дней с лопатой в руках он участвовал на расчистке храма. За эти годы Чернышев освоил много новых профессий: теперь знает плотницкое, столярное и стекольное дело. Постигал он эти профессии на практике, в том числе и в церкви. Вместе с помощниками Саша поставил все замки, двери на место, и они сейчас исправно служат людям. Есть еще одна дверь, которую мало кто видел. Это дверь в хранилище музея на третьем этаже. Делал и устанавливал ее вместе с косяками, вручную тоже, сосед мой Николай Григорьевич Мельников, потомственный плотник. Дома, когда мы работали, помогал нам то инструментом (а он у него десятилетиями собирался, всегда наточен, отлажен), то советом добрым. Решил Николай Григорьевич след свой плотницкий в церкви оставить, с детства он там лазил, в школе - рядом учился, мог и поломать тогда что сдуру. А сейчас все сделал бесплатно. "Пусть стоит, - говорит, - пусть служит".

Много времени пришлось повозиться с рамами. Они ведь большие, нестандартные, с полукругами, косыми лучами, таких давно уж не делают. Разучились. В СМУ НГДУ, в столярном цехе, на итальянском оборудовании ребята делают все. Они сделали алтарь и жертвенник для храма, каких, пожалуй, больше нигде нет. Они же сделали и рамы для нижнего яруса храмовой части. Верхние - сделали столяры Рукавишниковского лесхоза. И их, конечно, могли изготовить в СМУ, но цех был переполнен важными заказами, и Евгений Николаевич Осинин, большой помощник Никольского храма, сказал: "Пока все. Передохнем".

Пошел я снова к Перевышину. Его люди согласились только на большие квадратные рамы для нижней части колокольни. Обратился к пенсионерам, которые делали часовню, а у них - своих дел невпроворот. После долгих уговоров сделали шесть рам для музея, нужно было еще шестнадцать, а на дворе уж осень. Бог послал нам двух удальцов-умельцев - Парфенова Николая с помощником Алексеем. Они за скромную плату согласились все сделать, привезли ко мне в гараж незамысловатый станок - и пошла "потеха". Пластали с утра до вечера. Станок, который они по технологии ворочали с боку на бок, ставили чуть не "на-попа", визжал от напряжения, пыль деревянная не успевала садиться. Следом за ними Саша с Ромой (соседом) олифили, красили, вставляли стекла.

Пошел к чайковским ребятам, поклонился, хоть и не входило это в договор, начали они устанавливать рамы. Снег метет, помню, а они снаружи, на верхотуре, на цепях болтаются. Жуть берет. Темнеет рано. Установили рамы, двери, подключили кое-где свет. Тепло стало в колокольне, затишно. Ребята смеются: вот сейчас бы только и работать, а пора домой. Сладили мы с ними баньку, отсидели прощальный ужин, составили планы на год будущий, обнялись по-братски, и уехали они домой.

Мы же, неугомонные, решили продолжать. Столяры под настрой изготовили еще 14 рам, уже для трапезной. Верующие тщательно расчистили стены и оштукатурили храмовую часть изнутри. Немало пришлось повозиться и в алтаре. Там свод уже полуразрушенный, и Любовь Ивановна Кудрявцева, знаменитый нефтекамский штукатур, со своими добровольными помощницами месяца два, никак, маялась. Слоями штукатурили, с арматурой. На улице снег, а она - под куполом, в поту вся... Повара рассказывали, что всех едоков (работников, значит) было в то время около сорока человек.

Хорошо запомнил, какое на колокольне было крыльцо - пологое, широкое, сходящее на три стороны. Его еще в стародавние времена разбили бочками, грузом разным. Дома же от стройки оставались кирпичи. Прикинул, составил чертежик, работа закипела. Шарифьян кладет, Рома месит раствор, я на "Волге" вожу кирпичи от дома. А была уже поздняя осень. Успели. Как могли забетонировали пол в колокольне и решили: пока достаточно.

Все, да не все еще. Смолоду приобрел я где-то радикулит или, как сейчас принято называть, остеохондроз. Мучил он меня часто. Вот и сейчас как трахнул! Пришлось покупать костыли... Добился приема у заезжего светила из Петербурга. Он настаивал на операции. Врачи с ним соглашались. Марат Рифович возил снимки во Францию, там тоже сочли, что операция необходима. Дело было плохо. Боли - ужасные, неподвижность, да еще предстоит пугающе серьезная операция. Потом один доктор, Евгений Васильевич Голубев, начал работать со мной - терпеливо, в индивидуальном порядке, и потихоньку мы с ним от операции пока отошли, тьфу-тьфу, чтоб не сглазить.

Трудными были осень и зима 1995-го. На работе дела шли неважно, преследовали коммерческие неудачи, да еще костыли под мышкой... Вот ведь она какая, жизнь - подстелит, приласкает немножко, а потом - трах! Но отлежишься, отойдешь и снова - в жизнь. Трудные были времена, но, как всегда, в такие минуты, рядом оказались добрые ко мне люди, вызывая во мне удивление и радость. Их оказалось очень много. Женщины из Березовки передавали: "Молимся за тебя, Валерий, переживаем. Держись!" Друзья не забывали, одноклассники беспокоились, звонили, приезжали, а ведь все люди занятые.

* * *

Шли годы, идут годы... Приходит время, когда начинаешь задавать себе вопросы: "Зачем ты на земле живешь? Откуда род твой пошел? Где в нем твое место?" Читаешь книги. Познаешь, как можешь, историю. И вот, в череде этих размышлений и познаний, все больше и больше удивлялся. Почему же я ничего или почти ничего не знаю про то место, где родился? А ведь родился-то не где-нибудь в бараке новостроечном, наспех построенном, чтобы потом также уйти, не оставив следа, а в Березовке - стариннейшем селе. Про Рим знаю, про Грецию - тоже. Даже про Китай кое-что знаю. А про Березовку - ничего! Как будто отрезало, как будто и не жили там люди, не творили, не страдали, не любили. В школе преподаватели молчали, дома не знали, лекции об этом какой-либо тоже не припоминаю. А так захотелось узнать, когда вернулся, про Березовку! Обращался к властям районным, думал, архив какой-то существует. Оказалось, нет ничего. То, старинное, дореволюционное, развеялось пеплом по ветру. И даже архив советских времен, как говорили, сгорел в Калтасах, в период укрупнения районов.

В Уфе пошел в Республиканский архив. Там своя программа, свои задачи - не до меня. Обратился за помощью к заместителю директора, профессиональному архивариусу. С тех пор Ольга Владимировна Васильева - неизменный участник всех наших начинаний. Кропотливо, может быть, незаметно для других она из года в год, имея большой опыт, чутье, что ли, работала над документами, когда выдавалась свободная минутка. Собирала сведения по крупицам, обрабатывала, обобщала, анализировала их и подарила Николо-Березовке бесценные страницы ее истории. Не березовская она, спрашивал специально, не была до этого там никогда, а вот из года в год помогает. Как еду мимо архива, обязательно к ней забегаю - она всегда радует какими-нибудь новыми данными. Жадно, на ходу, ознакомлюсь с ними... Потом, радуясь, рассказываю об этом взахлеб, если кого из знакомых встречу. Факты, события, имена - дух захватывает, окрыляет: вот это были люди! Вот это был народ! Там же, в архиве, встретил как-то историка М. И. Роднова. Поговорили раз-другой. Он тоже, работая с документами, начал искать интересующие нас документы и приглядываться. Появился у него интересный материал, дальше - больше. И он, кандидат исторических наук, годами просидевший в пыли архивов, казалось, уж все перечитавший, вдруг загорелся, увлекся. В свободное, да и не только в свободное время уже, работал-работал, "перелопатил" тонны архивов, делал запросы в Москву, в Петербург, ездил в Казань. В результате всем нам, березовским, открыл глаза. Века открылись... Вот такие друзья - бескорыстные, добропорядочные, неутомимые - появляются у Никольского храма, у Николо-Березовки. Спасибо, Михаил Игоревич! Спасибо, Ольга Владимировна! Ваши труды - в истоках Старо-Никольского музея и в сердцах березовских старожилов.

* * *

Как подступились мы к колокольне, страху много, конечно, было. Внутри снизу доверху все рухнуло, лишь где-то там, наверху, хомуты старые от колоколов, тех, которые скинуты были. Мысль-то была про колокола, а дальше дело не шло. Не знали, как и откуда взяться даже. И денег уйму надо, и найти место, где их смогут отлить. Началось с малого. В селе Надеждино Белебеевского района, родовом имении Сергея Тимофеевича Аксакова, церковь восстановили всем миром - Кабинет Министров, Министерство культуры и власти белебеевские. А зачинщиком всего этого был неугомонный Михаил Андреевич Чванов. Отстроили почти заново, восстановили, службы начали вести. Но колоколов не было. Где их взять? Тот же настырный Чванов - там немножко, тут чуть-чуть - раздобыл где-то денег, где-то меди, где-то прознал про мастеров колокольных. Их немного сейчас на Руси осталось - в Воронеже и в Каменске-Уральском. Обратился на родной Урал. Там откликнулись, обещали помочь. Обещали - и сделали. Отлили колокола к сроку. Пригласил он открыткой специальной главного мастера на первый колокольный звон. У того жена, как потом выяснилось, из Уфы родом, писателя Чванова знает. "Поезжай, - говорит, - Коля". Он и приехал. В Надеждино и в Белебее, где проходили основные Аксаковские торжества, рядом с мастером как бы нечаянно оказался Рудольф Иванович Чумаков, который поехал туда с заветным умыслом. Вечером за столом он опять рядом. Так и подружились они с Николаем. Рудольф Иванович все, что смог, прознал про колокола. Какие они бывают и как их льют, из чего, сколько это стоит, какие сроки. И попросили мы Колю: "Уважь, Коля, Никольский храм, сделай, а?"

У Николая Пяткова очередь большая, сомневается он, а Чумаков, "змий-искуситель", ласковый, интеллигентный, подливает... А у нас, у самих, еще шаром покати: ни денег, ни меди. Коля обещал наконец в очередь поставить, а может быть, и вне очереди сделать получится. Потом, когда уж отольются колокола, когда мы подружимся, когда он, бросив все дела, приедет поднимать их на нашу знаменитую колокольню, все это покажется далеким и незначительным. А тогда...

Уехал Пятков из Уфы. Проводили мы его. Призадумались. Была одна зацепка. Давным-давно нашу школу закончил Толя Хмелев. В начальных классах он учился внизу, возле церкви. Все то, старинное, березовское, в его памяти запечатлелось с детства. Учился потом в институте, работал. Стал крупным руководителем - директором Учалинского горнообогатительного комбината. Вместе с ним училась Тамара Григорьевна Атепаева, да и Чумаков знал его хорошо. По их зову Анатолий Павлович приезжал на праздник Николы Вешнего в 1994 году, живо интересовался всем, снимал на видеокамеру. Вот к нему-то и обратились старые друзья за помощью. Он посоветовался с коллективом и выделил необходимый металл для колоколов, разыскали и необходимую сумму, полагающуюся за работу по отливке. Доставили все Пяткову, тот расстарался и к Николе Зимнему отлил девять колоколов, как и обещал. Доставили их в Уфу. Хотели везти на место, да снега кругом. Как быть? Решили дождаться весны, Николы Вешнего.

К празднику готовились основательно. Власти республики, района, международный фонд славянской письменности и культуры, Епархия, благотворительный фонд "Никольский храм", жители села, верующие - все, кто хотел и мог, находили себе дело. Из Уфы приезжали более ста человек. Нужно было всех доставить, разместить, накормить.

Укладывался новый асфальт на центральной улице, ремонтировался мост, расчищались огромные завалы мусора в нижней части Березовки. Строились сцены, проводились связь и свет. Свои программы составляли ГАИ, "Скорая помощь", райпотребсоюз, отдел культуры, столовые.

Мы не успевали. Внутри колокольни нужно было еще много шпаклевать, красить. Женщины из ДСК - Роза Солнцева с подругами - работали по 12 часов в сутки. Музей оформляли в последнюю ночь. Самые большие сложности были с колоколами. Краны, которые были обещаны и могли достать до верха, из-за большого веса не проходили через мост. Нашли лебедку. Укрепили все, начали экспериментировать. Лебедка оказалась резкой: дергает, мотает колокол, тот - чуть не в стенку.

Глава районной администрации Махмутзян Мударисович дал быструю команду. Нашли веревки. Привязали оттяжки. На них - человек по десять. При остановке лебедки всех мотнуло так, что передние, держась за веревки, оказались в воздухе. Все, кто был, - на веревки. Милиционеры, начальники, водители, зеваки... Человек по двадцать. Сделали пробный подъем. Вроде пошло. Ночь уже, нервы - на пределе. Брус, на котором был закреплен верхний блок, будто и прочный, а как начнет играть, потрескивать - на сердце жуть. Грохнет завтра на людях - все, позор на века. Не отмоешь ничем. За полночь приехали домой - грязные, замерзшие, нервные. Спать негде: в доме уже около пятидесяти человек. Залез на чердак, только прикорнул, какой-то голос внутри: "Подъем". Светает. Бужу остальных: "На колокола, ребята".

На улице - холод неожиданный. Подъезжаем к колокольне. Там уже люди. Объявлено было: с восходом солнца - подъем. Так мы решили, давно уже. Солнце встает над Березовкой, и колокола - в небо. Событие такое - в век увидишь ли - надо помнить. С восходом, с первыми лучами солнца, с началом дня, а может быть, и жизни... Ребята, по местам стоять! Кто-то шутливо: "Кто будет командовать парадом?" - "Командовать парадом буду я", - серьезно отвечает Володя Петровский, знаменитый архангельский звонарь, автор многих колокольных звонов, пластинок, записей.

Когда планировали, не собирались звонаря приглашать. Думали, установим колокола, а позвонит кто-нибудь из Уфы или из Нефтекамска. Коля Пятков посоветовал: " Загодя звонаря зовите. Надо обязательно звать. Непростое это дело". И порекомендовал Володю. Мы к нему. Он живет за тридевять земель. Одна дорога стоит миллионы. А работа? Чумаков обещал найти деньги. Володя приезжает - и завертелось все. Точились болты, ковались хомуты у Петра Клавдиевича Васильева. Спасибо им. Монтировался подиум. Володя, мягкий, обаятельный, верующий парень, намается там на ветру за день, а вечером - с беседой, с гитарой. Увидел балясины, говорит: "Григорьич, нигде не делал, а здесь сделаю"... И сделал. Попутно обучал звонарей. Были из Надеждино, из Уфы, из Нефтекамска, Березовки. Любимое его выражение: "Пришел в красоту, сотворил красоту". Для него это не слова, а правило поведения, правило жизни. Мы в этом убеждались не раз.

Начинаем работу. Соорудили внизу помост, застелили ковром, расставили колокола по ранжиру. Отец Владимир освятил. Казаки на студеном ветру, в летней парадной одежде, терпят, в строю. Мы вчетвером подошли. Поклонились, перекрестились. Меньшие колокола, каждый, кому как сподручнее, взяли - и наверх. Я, с радикулитом, - самый малый. Михаил Чванов, Александр Чернышев, Александр Меренков - остальные. Пятый колокол, который побольше, казаки уже коллективно поднимали наверх. А четыре больших - руками не возьмешь. Тяжелые. Поднялись наверх. Там Володя Петровский, Николай Пятков (он тоже приехал) принимают, вешают, настраивают. С ними Сергей Огородников, гордость России, чемпион мира, многократный чемпион Европы, абсолютный чемпион России. Строго говоря, он тогда еще не был чемпионом мира, а был вице-чемпионом. Через неделю должны состояться соревнования, времени - в обрез, диета, спортзал, а он приехал к нам. Любовались мы им втайне. Мало таких людей на земле. Мощный, добрый, открытый. Огородников приехал, в баньку сходил, с вечера тепло-лег спать на открытой веранде без одеяла (ему просто не хватило). А ночью - холод. Всю ночь не спал, бодрился, бродил. Крест он потом поднимал на колокольню.

Вернувшись с соревнований, Сергей рассказывал: "Приезжаю в Штутгарт, в Германию. Спортсменов - море. Все страны, все континенты представлены. Отбирают восемнадцать человек - в их числе я. Двенадцать - тоже. Соревнования большие, напряженные. Пот, нервы. Вокруг начинают крутиться корреспонденты. Нас трое осталось - я, немец и француз. Француз показывает знаками: он - третий, немец - второй, я - первый. Дело происходит за кулисами. Вдруг объявляют: третий - француз. Он выходит на сцену за наградами. Смотрим друг на друга с немцем. Кто же? Томительные секунды. Объявляют чемпионом мира Сергея Огородникова". Первым, из всех русских, когда-либо выступающих в этом виде спорта (бодибилдинг), из Штутгарта он вернулся чемпионом мира. Николай-Угодник Березовский благословил, и Сергей не подвел. Еще не раз приедет он потом в Березовку. Приободрит ребят-строителей, сфотографируется с ними, поможет советом добрым...

А сейчас... Неожиданно подъехал кран. Его разыскал Володя Хохряков, старожил березовский и постоянный помощник Никольского храма. Вздохнули посвободнее. Краном подняли еще три колокола. Играл оркестр военно-воздушных сил, специально приехавший на это торжественное мероприятие из Уфы.

В двенадцать часов прозвучали приветственные слова Президента республики. Государственный секретарь Мансур Анварович Аюпов сказал, что поднятие колокола считает символом возрождения нашей духовности. Звучали многочисленные приветствия гостей. И вот - торжественная минута. В воздухе свободно и легко плывет вверх, в голубое небо, колокол-батюшка, колокол-благовест. Глаза у всех устремлены на него, сопровождают мысленно, сердечно. Пять тысяч пар глаз. Столько людей пришло в этот холодный ветреный день сюда. Пять тысяч человек отложили все дела, важные и не очень. И сочли это событие самым важным на сегодня, самым главным. В большинстве своем это были взрослые люди - мудрые, понимающие. Но вот кто-то и с ребенком на руках. Ребенок еще мал, не запомнит все это. Но, возможно, повзрослев, лет этак 60 спустя, станет рассказывать внукам со значением: "Поднимали мы тут колокола. Было дело". А те внуки своим: "Прадед тут у нас колокол-то этот поднимал". Вековое дело так и идет. От деда - к внуку. От деда - к внуку.

Наверху колокол втягивают внутрь, перецепляют на ручную лебедку. Работают молча, сосредоточенно, наконец все готово. Володя встал на подиум, Коля - на большой колокол, Саша - на два средних. И полился праздничный перезвон над головами людскими, над стороной нашей, над сенокосными далями и сосновыми лесами! Впервые за многие десятилетия. Для большинства - впервые в жизни. Очищающий, праздничный перезвон. Слезы радости, улыбки надежды...

Объявили: "Открывается колокольня, открывается музей". В музее все еще пахнет краской, нарядно, красиво, торжественно. На стеллажах - неполная пока еще история Николо-Березовки, на стенах - картины известного российского художника Евгения Винокурова. Ему, Жене, пятьдесят, а он - с наивными мальчишескими глазами, с доброй открытой душой. Сколько у него обязанностей, взятых на себя им самим, без всякой оплаты - не счесть. А тут вот еще одна. Он и ее исполнил. И не только. После поездки, под впечатлением, собрал друзей-художников и сказал: "Ребята, берем шефство над Старо-Никольским музеем". Голосовать не стали. За лето уже четверо приезжали с выставками. Будут и еще.

Большой мастер берестяных дел Юрий Дорофеев был здесь уже не в первый раз. Сейчас приехал с семьей. В прошлые годы выставлялся прямо на улице, у забора. А теперь у него представительная, со вкусом оформленная музейная экспозиция. Мы мечтали об этом. К празднику, к выставке он сделал несколько новых работ - засмотришься, залюбуешься. Не поверишь, что все это может сделать человек.

Народ валом валил на колокольню, в музей. Лестницы железные, крутые, узкие. Не дай Бог, случится что. Выставили милицию. Толпа не расходилась. На сцене пели хорошие самодеятельные коллективы, неподражаемый фольклорный ансамбль "Таусень" из Уфы. В буфетах продавали всякую вкуснятину, а народ все шел в музей, на колокольню... Из-за большой очереди не сумели попасть туда наша многолетняя добрая помощница Ольга Владимировна Васильева, девушки, которые штукатурили и красили музей, и еще многие другие.

И когда все разошлись уже, в дверях музея еще толпились самые стойкие, самые упрямые.

Вечером в музыкальном училище Геннадий Валяев и Ольга Злобина исполняли прекрасные романсы, а на танцплощадке выступала известная уфимская группа "Каир".

В среду, 22 мая, в праздник Николы Вешнего, верующие прошли крестным ходом от часовни к храму. Отец Валерий, приехавший специально из Уфы, по поручению Владыки освятил крест, и тот медленно поплыл под колокольный звон Володи Петровского в заоблачные выси, там его подхватили мужики и вручную, по шатким лесам, сооруженным вокруг пятнадцатиметровой деревянной мачты, подняли наверх и вставили в специально сделанное гнездо на конце мачты. Когда стоишь там, наверху, когда даже колокольня где-то внизу и птицы тоже, когда кругом ширь необъятная, красивая, наша ширь, ветер вольный, шалый качает тебя вместе с мачтой, кажется - вот-вот... Страшно, радостно, несбыточно и неповторимо.

* * *

Шло время. Шло дело. Чайковские ребята заканчивали. Позвонили: "Приезжай, Григорьич, дело принимать да и рассчитываться тоже". Времени не было, но приехал на несколько часов. Сначала домой. Не выдержал. Поднялся наверх, в мансарду. Там у меня бинокль мощный. Навел на храм. Колокольня-красавица, невеста прямо: стройная, строгая. Помчался туда, к ней, остановился у моста. Солнце светит, отражение от карнизов, от крестов - сияет вся. Подъехал, обошли все, осмотрели, засняли на видеокамеру. Теперь, когда по Березовке заскучаю, поставлю кассету, все перед глазами - цветное, баское, как у нас говаривали... Рассчитались. Как премию, выделил им машину "Волгу". Не новую, но и не развалину. Обнялись. Три года прошло, три долгих года вместе с ними. Ребята и раньше работали по церквям, а такой у них не было еще. У каждого в душе добрая отметина осталась: сумели, сделали.

1995 год. Ноябрь. Ветрина. Снег. Темень. Поставили прожектор в проем. Как-будто тени там, наверху... Надо доделывать. Надо доделывать. Надо доделывать. Свалится кто, так отлежится в нетопленом вагончике, а потом опять туда, к остальным.

В девяносто шестом - на кручах, на ветрах, на цепях, на карнизах. Стояли, терпели. Выстояли. Нечаев Владимир Иванович - мастер, умелец. Знает и любит историю. Вершинин Рудольф Васильевич - на пенсии уже, на льготной, а снисхождений себе никаких не делал, всегда наверху, на передовой. Жена у него - из Сухаревки. Бывал он там часто. А храм наш оттуда краше всего, пожалуй, виден. Как позвали, он сразу откликнулся: "А как же, поеду". Богданов Олег, тот самый десантник, который был поставлен на самый трудный участок. Там ему и стоять. Любой комелек - это его. Не по указу, не по обязанности, а по праву. Право такое взял себе парень - коренником стоять на земле. Чукарев Александр, Курдюмов Анатолий, Макрунин Виктор...

Арнаутов Сергей, Богданов Александр, Вершинин Веня, тихий, спокойный парень. Серега Замараев, березовский, примкнул к ребятам и стал своим, борозды не портил. Рассказывали они такую историю. Приезжает к храму какой-то иностранец. Хоть и работы полно, а проводили, показали ему все. Ходит он, головой качает. Под конец сует ребятам стодолларовую банкноту: нате, мол, угоститесь. Ребята: "Нет, не надо, свои имеем". У самих - на курево нет. А тут - гордость, международный уровень ведь. Не подходи! Ринат Акбашев, уфимский парень, электрик. Знал-то его три дня всего. Я попросил: "Поедем, Ринат, электричество надо доделать, подключить все, проверить" - "Поедем, - говорит, - не грех подзаработать немного, в организации уж полгода не платят, забыл уж, какие они, деньги-то, бывают". Приехал, три дня - с утра до ночи работал. Сделал все. Подключил, проверил, сдал. Я за деньгами в карман. Он останавливает: "Не надо, Валерий Григорьевич". В мыслях у меня всякое: и не березовский ведь, и не православный вроде, и без денег совсем. Хотел это сказать ему. А потом вижу: парень решил. И я промолчал. Лучше так.

Меренков Александр Дмитриевич. Фамилия Меренковых не раз встречается в переписных Николо-Березовских списках еще в XVII веке. У истоков Березовки стоит эта фамилия. Вот и Саша Меренков... Пришел, начал помогать: и снабженец, и организатор, и работник. На службе в церкви - от начала до конца всегда. Задумал он озеро очистить. Как и храм, озеро святым считается. Икону возле него нашли. Кто ему помогал в этом? Хохряков Володя, конечно, другие березовские, а только он первым был. Приезжаю однажды, возле церкви никого - работники на отдыхе. Службы в этот день нет. Прошелся кругом. Смотрю, посреди озера (воду тогда уже он откачал), по пояс в иле, до макушки в грязи Меренков орудует совковой лопатой, канаву копает, мелиорацию делает, чтобы трактора могли туда зайти. Народ - на пляжах. А Саша - в тине, в болотине, среди пауков и комаров. Подумал еще: "Выдюжит ли?" Выдюжил. Озеро сейчас чистое. Деревья садят понемногу, дорожки делают.

Юра Шангин, Витя Дунаев, Миша Олин, Шарифьян Губайдуллин, Роза Солнцева всю внешнюю сторону выправили, оштукатурили. Сейчас кажется, как будто так и было. Не зря говорят: глаза боятся, а руки делают... И сделали. Сами не думали, что сумеют. Цоколь - весь разъеденный, разрушенный. Думали, что оставим на будущий год. Сил уже не было. Спросил Розу: "Сумеешь?" - "Постараюсь", - говорит. И ребята тоже... Осень уже, холод, ветер. Роза, как на воскресник, позвала подруг своих, мужа, соседей. Из последних сил клали по три слоя штукатурку, а ведь еще и фигурки везде, карнизики. Сделали дело! И уж мечтаем о будущем годе - доделать крыльцо, плитку на первом этаже, обналичники, балясины, штукатурку кое-где, люстры четырехъярусные, решетки недостающие, мебель музейную. Выставки, экспедиции, исследования, краеведение...

* * *

Вот так и идет оно: год за годом, поколение за поколением, век за веком. В молодости мечтаем светло, в жизни стараемся - иногда летим, иногда шагаем, порой и ползем (такое тоже бывает). А придет время, доведется кому, с высоты той большой, с вершины, "жизнью" названной, оглядываемся назад, вспоминаем, завидуем. Кому? Тем молодым, остающимся? Да нет, себе, наверное. Жили ведь, творили, дерзали, любили. И уносим с собой эту любовь великую к земле, к былинке каждой, к родне своей кровной. А если по большому счету - к Родине своей, Родине великой, Родине единственной. Не каждый говорит об этом вслух, но каждый живет с этой мыслью, каждый живет в ней, живет для нее и остается с ней навсегда. И так - из века в век...