Бережно подсушивая полотенцем волосы, Ирина Константиновна предвкушала моментик. Ей хотелось плюхнуться на диван, вытянуть на банкетку натопанные за день ноги и закурить. И чтобы на столике дымился в чашечке свежесваренный кофе. И чтобы для фона работал недавно купленный тридцатидюймовый телевизор. И чтобы в голове не скакали мысли, как сделать то и как сделать это.

Но тут мелодично пискнул звонок, и пришлось еще на некоторое время оттянуть минуту отдыха. Соседка. В ее обществе тоже можно было вытянуть ноги на банкетку и закурить. Но - не то. Поэтому Ирина усадила Сашу в кресло, налила чаю и включила новости. Субтильная кокетливая дикторша, профессионально улыбаясь и соблазнительно изгибаясь, щебетала о погоде. Соседка была особой экспансивной, и Ирина не торопилась начать разговор. Знала, что Саша вывалит все без промедления. Так и получилось.

- Ир, меня Вовка прислал... (Вовка - это муж соседки) - ...ну надо что-то делать...

- О чем ты? - Ирина устроилась на диване, но банкетку не придвинула.

- Это я про Вовкиного младшего брата, помнишь, я тебе рассказывала, северный мужик, Андрей...

- С которым ты меня все познакомить хотела?

- Ну да! Но я тебе больше надоедать не буду, нет так нет, просто Вовка уже сам извелся, говорит, женить надо парня, сколько еще мотаться будет беспризорный...

- Ну, а от меня Володя чего хочет?

- Ириша, присмотри ему кого-нибудь по картотеке твоей, а? Только приличную выбери...

- "Москва слезам не верит" помнишь? Как там Ахеджакова по блату выискивала женишка? У меня таких залежей по кладовочкам нет. Скажешь этому начальнику Чукотки, пусть придет ко мне, все запишем, как полагается, и поищем. Откуда я могу знать, чего ему надо?

- Он, вообще-то, долго не соглашался, но Вовка в последний приезд уломал его. Любовь-то у него, помнишь, я тебе говорила, в молодости не получилась, ничего, правда, толком не рассказывал, скрытный парень. Вовке только однажды сказал, что бросила его та девчонка. Долго он ее забыть не мог, но теперь сам понимает, что сорок ведь уже, сколько можно?..

- Он прилетел, что ли?

- Нет, но скоро появится. Хочет вроде как осесть. Надоело, говорит, вдали от всех, устал от Севера, а тут все ж брат родной...

- Ну, ладно, как появится, пришлешь его ко мне в агентство. Адрес помнишь?

- Помню.

- Пусть приходит. Но только не домой, ладно?

- Ладно, ладно, Ириш. Он жить-то сначала у нас, конечно, будет... Ну, все, дорогая, пока. Сама забегай.

После Сашиного ухода Ирина вставила кассету с любимым Вудсом в магнитофон, приглушила до полушепота звук и пошла на кухню. Сварила кофе и с дымящейся туркой вернулась в комнату. Налила кофе в чашечку, села на диван, блаженно вытянула ноги на банкетку и закурила. Хорошо!

Стала мысленно перебирать разговор с Сашей. Младший брат Андрей... Одно время, когда Ирина только переехала в эту квартиру после развода, Саша усиленно уговаривала познакомиться с деверем. Расписывала его положительность со всех сторон. Однако Ирина себе цену знала, и на всякие сомнительные варианты не клевала. У Ирины тоже не получилось в молодости с любовью. И звали его, кстати, тоже Андрей. Андрюша. С детской фамилией - Салазкин. Только это он Ирину бросил. Или Ирине так казалось? Как бы там ни было, Ирина приучила себя думать, что он ее бросил. Постаралась навыдумывать всяких гадостей, чтобы не было так больно. Но как ни старалась, а полжизни все же прошло в думах об Андрюше, и даже замужество не заладилось из-за этого же. Душевная регенерация - процесс болезненный и несиюминутный.

Допив кофе, Ирина снова пошла в ванную комнату. Бережно вбивая в кожу крем, Ирина смотрелась в зеркало и думала, что природа беспощадна к женщинам. Именно к женщинам. И неправда, что кому-то она отпускает больше, кому-то - меньше. Нет. Отпускает поровну. Компенсирует количеством качество. Если женщина красива - значит, неумна. И наоборот. Некрасивым просто не остается ничего другого, кроме как быть умненькими. Конечно, это не закономерность. Иногда природа жалеет и того и другого. Есть, вообще-то, еще скользкая категория симпатичных. Там природа складирует метисов: выбраковку умных-красивых. Мужчины иронизируют на тему о том, что женщины делятся на две категории: "Прелесть, что за дурочка!" и "Ужас, что за дура!" Женщины добрее. Они не классифицируют мужчин, а просто и ласково говорят о том, что "все мужики - козлы!". Но при этом и красивые, и умные всячески стараются в глазах этих самых козлов выглядеть сообразительнее, миловиднее и рукодельнее. А мужчины иронически, иногда - саркастически - усмехаясь, тем не менее не мыслят жизни без прелестных дурочек и (даже!) ужасных дур.

Ирина относила себя, конечно же, к прелестным дурочкам. Иногда, несмотря на свои сорок лет, Ирина казалась себе ребенком. Милый такой малыш, умытый и резвый, с жесткой уверенностью в том, что знает все на свете. Но время от времени, а с возрастом все чаще, из глаз выглядывала очень старая женщина, в стоптанных шлепанцах одиночества и утомительной мудростью никчемушного существования. И тогда казалось, что она - ужас, что за дура: мужа выгнала, ребенка не родила... Но раздерганное состояние легкой депрессухи проходило, и Ирина снова радовалась жизни.

* * *

Уставшая Ирина шла с работы и предвкушала моментик: диван, банкетка, кофе, Вудс, сигаретка. Работа с людьми все-таки изматывает. Целый день говорильня, и нужно быть приветливой и сдержанной со всеми. Ирина работала в брачном агентстве. Работа ей нравилась. А еще очень нравилось то, что офис был близко к дому. Десять минут прогулки неспешным шагом по свежему воздуху и - на работе. Соответственно, десять минут и - дома.

Ирина была большеглаза, как стрекоза, пепельно-белокура, как большинство полек, и амбициозна, как множество женщин, сознающих свою внешнюю привлекательность. В маминых прожектах Ирина звалась Ирэн Казимировна Берковска. Но в загсе зафыркали, сказали, что "нечего тут умничать и антимонии разводить". В итоге Ирэн Казимировна Берковска, которая в тот момент бессовестно спала в розовом стеганом одеяльце, была записана в свидетельстве о рождении, а потом и в паспорте, как Ирина Константиновна Берковская. Папу несложившейся Ирэн звали вовсе не Константином. И даже не Казимиром. Было у него классическое имя Ванька. Папа Ванька был незначительным эпизодом в жизни мамы Ядвиги. Последствия этого легкомысленного эпизода теперь беззаботно посапывали с пустышкой во рту. И стала мама называться не вполне эстетически: "мать-одиночка".

* * *

Ирина лежала на диване с питательной маской на лице, а слушала негромкую музыку и размышляла о том, что самое гиблое в отношениях - предсказуемость. Не та, которая позволяет знать, что половинка твоя поступит не подло, а по-человечески в любой ситуации, а та, которая угадывает, что именно половина скажет и сделает. Ирина просчитывала мужа с точностью до полуслова и за полторы недели вперед. Не то чтобы Ирина была взбалмошной, хотя, в принципе, это не всегда минус, но и повседневная рутина без милых сюрпризов тоже как-то не очень радовала. Ирина честно пыталась полюбить мужа. Но что значит - пыталась полюбить? Можно пытаться видеть в человеке что-то хорошее, можно ценить его и уважать, можно, наконец, попытаться привыкнуть, но заставить разгореться внутри, пусть даже крохотную, искорку чудесного волнения - невозможно. Это или есть или нет. И перестала Ирина грустить по искорке. А муж вдруг преподнес сюрприз. Да какой! К Ирине заявилась любовница Сергея. И, уперев наманикюренную лапку в стройный бочок, заявила, что Ирина портит жизнь и Сереже, и ей, малолетней ласточке, отказываясь дать развод и в то же время не любя Сережу так, как он того заслуживает. Ирина, мягко говоря, очумела. Какой развод? Потом дошло, что Сергей врал. Ирина сжала нервы в кулак и пригласила девицу в комнату. Короче, к приходу Сергея в прихожей стоял саквояж с аккуратно сложенными рубашками, носками и бритвенными принадлежностями. На саквояже лежала записка с просьбой забрать остальные вещи по возможности скорее. Ирина в это время бесцельно болталась по улицам, думая, что можно было бы и уважить мужа за непредсказуемость, если бы не пошловатая ситуация банального адюльтера. Обида не пришла. Просто не оттирался с души налет легкой брезгливости и почему-то усталости. Муж потом обрывал телефон, заваливал Ирину торопливыми словами, умолял простить, горячо и вдохновенно говорил, что нельзя сбрасывать со счетов прожитые совместно годы, что его увлечение - всего лишь увлечение, ну и прочую утомительную ерунду. Но пережитое унижение стояло в горле сливовой косточкой. И не глоталось.

Ирина пыталась проанализировать, как же так вышло в благополучном на первый и даже взгляд браке. Сначала было недоумение: неужели муж инфантилен настолько, что разменялся всего лишь на пушистую гривку, белозубую улыбку и изящные лодыжки? Потом осенило. С опозданием ровно на одну несложившуюся семью. Мужчина должен ощущать себя в семье мужчиной. Ирина же, уткнувшись носом в собственные переживания об Андрюше, не видела рядом ни защитника, ни добытчика. А ведь мужчине ничуть не меньше, чем женщине, нужно, чтобы им восхищались. Просто дифирамбы должны различаться тематически: о красоте - женщинам, о наличии мозгов - мужчинам. Ирина не могла дать мужу искренности. Дай бог, чтобы та - смогла. Хотя - тоже еще вопрос... Мудра женщина, которая, встретив вечером мужа с работы, подперев щеку, с тихим умилением выслушивает за ужином тот бред, что выдает муж или любимый с набитым ртом и размахивая руками. А вот безразличие ранит. Но искра не вспыхивала, и искренности - откуда взяться? Ирина, озабоченная мыслью раскопать в Сергее что-то очень хорошее, и к этому хорошему - привыкнуть, отдалилась от мужа окончательно. А кому нужна деревянная душа? Что ж... Меа кульпа. Моя вина. Моя...

Ирина очнулась. Что такое, что происходит? Что за самоедство? Наверное, Саша со своими разговорами о девере вышибла Ирину из привычного равновесия. Вернее, Саша напомнила об Андрюше. А вот этого не надо!

Ирина подумала, что сегодня - свободный вечер, и маску на лицо она уже сделала, значит, вид будет отдохнувший и свежий, и холодильник полон всякими вкусностями, значит, можно будет быстро приготовить что-нибудь интересное. Сто причин для того, чтобы именно сегодня позвонить Владу. Влад был незанудлив и обаятелен, остроумен и забавен, очень чистоплотен, мил в постели и не скуп. Просто идеальный вариант для приходящего мужчины. При первом знакомстве Ирину привлек его откровенный и веселый цинизм.

Ирина вскочила, смыла маску и набрала номер телефона. Влад пообещал быть через час.

Ирина носилась по кухне, когда прозвенел звонок. Крутнувшись перед зеркалом, Ирина поправила локон. Влад был, как всегда, не шумный, но громкий. В руках - непременные атрибуты свидания женатого мужчины на стороне: негромоздкий, экзотичный и дорогой веник и какие-то коробки.

Влад свалился на диван и властно по нему похлопал:

- Иди сюда.

"Как Жучке",- мелькнуло вдруг у Ирины. Однако она сделала топ-топ и попала в очень чистые и сухие, шуршащие, словно накрахмаленные юбки, ладони. И в первый раз за все время их с Владом знакомства подумала, как, оказывается, зябко в этих стерильных объятиях...

- Ирэна, что с тобой сегодня?

- Скажи мне, пожалуйста, только не соври: ты хоть когда-нибудь и хоть чуточку был в меня влюблен?

- Давай только без этого детского лепета!.. Когда-нибудь, чуточку... Конечно нет... Ты же неглупая женщина, Ирэна... Просто ты меня устраиваешь во всех отношениях.

- А что случится, если я перестану тебя устраивать?

- Люди устраивают друг друга до тех пор, пока не начинают напрягать и напрягаться. Поэтому не дергайся сама и не дергай меня.

- Ты хочешь сказать, что ты меня используешь? Или, может, использую тебя я?

- Вокруг все и всегда используют друг друга. Вопрос только в том, кто сделает это быстрее и качественнее.

- Знаешь, Влад, за мной - пусть маленькая и неправильная, но все же - моя правда. А правда в том, что ты приходишь сюда не только потому, что ты меня устраиваешь. Но еще и потому, что нравишься мне. То есть, если ты станешь мне отвратителен, я не стану терпеть наши отношения только из-за того, что они - удобны. Жизненные принципы - штука упрямая.

Влад вальяжно потянулся и с ленцой в голосе пригрозил:

- Ты со своей маленькой правдой и жизненными принципами будешь как все бабы - большой дурой, если потеряешь такого мужика, как я. А я ведь могу закапризничать и не прийти больше.

- Капризный мужик - это нонсенс,- сузила глаза, но усмехнулась Ирина.- Фи! Капризничают, кстати, независимо от пола - лишь индивидуумы с комплексом неполноценности. Ну, еще дети. Им можно.

Достала-таки. Влад поджал губы, как старуха на базаре. Квакнул:

- Я позвоню.

И стукнул дверью.

Ну что, Ирина Константиновна, повыпендривалась? Полегчало? Обидела неплохого человека. Но ведь - оправдывалась перед собой Ирина - Влад ничего не давал душе. Только телу. Ну и слава богу, что хоть телу... А вот хочется, оказывается, чтобы и душе. Или это - непозволительный каприз?..

У женщин ведь как? Сначала затащить в постель, потом в ней, в постели, исповедаться. Но это по молодости. После тридцати, особенно у разведенных, по-другому: сначала затащить в постель, потом из нее, из постели, вытряхнуть, потом собрать душу в комочек и пойти проверять у сына уроки. Но это - если сын есть. И в душу, слепленную комком, никто чтоб не забирался. А то - беда. Начнешь себя жалеть - не остановишься. Захлебнешься слезами, жалеючи. Но при этом не приходят мысли о том, что все мужики - скоты, и что жизнь порушена именно из-за них. Себя, кстати, при этом тоже не обвиняешь. С возрастом приходит осознание того, что даже колыхание травинки малой - не просто так. А часть чего-то высшего. И обвинять кого-то в чем-то, по меньшей мере, неумно. Если не сказать - кощунственно. И не зря, наверное, сморщенные жизнью бабульки не видят другой отрады и большего заступника, чем тот, кому несут свои обремененные годами души и сгорбленные трудами тела. На пороге Вечности начинаешь, видимо, мыслить глобальнее.

Вообще, какая муха укусила тебя сегодня, Ирэна? Что за выкрутасы? Сколько людей потеряла в жизни из-за максимализма своего. Может, уже пора научиться быть более гибкой? Юношеский максимализм в сорок лет выглядит так же неприлично, как розовые букольки под шляпкой с искусственными вишнями у восьмидесятилетнего божьего одуванчика. Лоскутное одеяло общения все пестрее год от года. Люди приходят и уходят, и потихоньку учишься, а потом привыкаешь не воспринимать маленькие человеческие гадости как вселенское крушение. Не прощаешь предательства, но к мелким пакостям становишься просто снисходительнее, ибо задумываешься: а может, человеку от этого легче? Но невозможно бежать во все стороны, все знать и всех любить. Не зря, наверное, сказано, и давно, о качестве и количестве. Хотя кто знает, что лучше - отдать всю душу кому-то или чему-то одному или же подарить многим по клочку этой самой души. И через любое душевное состояние надо идти не ропща. Счастье взаимности и боль одиночества - равновеликие эмоциональные всплески. Оценивая, что, например, это - хорошо, а то - плохо, ошибаемся, потому как они - два равных отрезка жизни. Восторгаясь или стеная, умиляясь или плача, но их - проживи. Протестуй внешне, но внутренне - прими. И - иди.

Теперь уже Ирина, как была в наглаженной блузке и юбке, свалилась на диван. Закрыла глаза. Наверное, по контрасту всплыло вдруг и зазвенело загнанное глубоко внутрь воспоминание об искорке. Не об искорке даже - о той, такой трогательной и милой, любви. Почему мы так боимся этого слова?

Потихоньку охорашивалось и расправляло липкие крылышки одиночество. Глаза начало пощипывать. Ирина поняла, что еще совсем немножко, и она разревется, как малолетка с единственной извилиной. Нельзя, нельзя, нельзя!

Ирина вскочила и побежала. Еще не поняла, куда и зачем, а ноги сами принесли ее на этаж выше. Рука позвонила в дверь. Открыла Саша. "Ой, Ирина!" - обрадовалась. Зашептала:

- Заходи, какая ты нарядная, Андрей только-только прилетел, в ванной сейчас...

Из комнаты вышел Володя:

- О, заходи, соседка, сейчас брательник вот из ванной выйдет и за стол сядем...

Ирина почти покраснела. Скользнула вороватая мыслишка: "А почему бы и нет?" Но тут вдруг Иринин изнеженный одиноким существованием и визитами чистюли-Влада нос учуял слабый запах от шерсти, видимо, от только что снятых унтов. Фу! Запах был не резким, однако, как нашатырь, сделал свое дело. Ирина мило улыбнулась Вове и, чирикнув что-то вроде: "Мы тут о своем, о девичьем", потянула Сашу за рукав. Володя громыхнул: "Ну-ну, шушукайтесь" - и ушел. Теперь зашептала Ирина:

- Нет-нет, это совсем не то, что ты подумала, я совершенно случайно вписалась в празднество ваше семейное... Влад позвонил, придет сейчас, стала салат делать, а луку нет. Дай луковку, а?

- А я думала, ты с нами посидишь,- разочарованно протянула Саша.- Андрей вот только приехал... Ладно, сейчас вынесу лук.

Саша пошла в кухню. Ирина чувствовала себя как грешник на сковородке и молила бога, чтобы "брательник" не вылез из ванной прямо сейчас. Из комнаты донеслось приглушенное: "...не может, к ней сейчас друг придет..." Вошла Саша с луковицей. Саша торопливо кинула вслед:

- Я пришлю его, Ириша.

- Ага-ага...

Очутившись в своей квартире, Ирина изнеможденно прислонилась спиной к двери. А ведь ты ведешь себя как классическая старая дева, милейшая Ирэн Казимировна-Константиновна! Подумав так, Ирина пошла в кухню, швырнула луковицу в мусорное ведро и сварила кофе. Взяла дымящуюся турку, чашку, прошла в комнату, вытянула ноги на банкетку и закурила.

И подумала, что хоть и говорят, что нужно жить сегодняшним днем, а прошлое тянет из нас много энергии, все же мы им, прошлым, достаточно сильно повязаны. Нельзя сказать, что Ирину преследовали призраки прошлого. Нет, это были, скорее, какие-то легкие отголоски звуков, жестов, слов. Ассоциативная память - страшная вещь. И мелодия, услышанная в молодости, или даже в юности, вдруг звучала совершенно иначе, и царапала, и бередила; и захлебывалась Ирина мыслями, пытаясь объединить два берега: тогда и теперь. "Андрюша... люблю..." - шептала тогда Ирина. Два таких медовых слова! И скручивалось в трубочку дыхание, и ветер шуршал камышами в ушах, и чудесно скрипел на зубах речной песок. Ирина очень любила то свое состояние. Похоже, ей в него никогда не вернуться. Смотрелась Ирина в зеркало и видела сорокалетнюю женщину, у которой, пусть слегка помудревшие, но затюканные одиночеством, тоскливейшие глаза. И "гусиные лапки", которые, увы, увы, не спрячешь, как их тщательно ни законопачивай усталыми вечерами дорогим кремом.

И где ж взять те наивно-восторженные глаза двадцатилетней дурочки, глаза, которые с восхищением не отрывались от любимого, заурядного, в общем-то, лица, которое было, однако, нужнее и милее любого самого значительного и премудрого. Годы свищут, и уже при всем желании не восстановишь тот наив, который был и не игрой вовсе, а сутью.

Ирина немножко уважала себя сейчас. Но она себя сейчас не любила. Или - лукавила? Любила себя, драгоценную, всегда и любую, и потому сидела теперь у разбитого корытца юности, и не было сил, а главное - желания, выкликнуть золотую рыбку, чтоб хоть что-то хоть как-то изменить... Это лень? Или безразличие? Или - страх? Видимо, все-таки последнее.

Страх. И любовь. И голод.

Н-да... Иди-ка, Ирэна, спать...

* * *

Прошла неделя. Ирина сосредоточенно проверяла по компьютеру анкеты. Возле локтя нежно зазвонил телефон. Ирина рассеянно ответила в трубку. Туда влетел заполошный вопль:

- Ирина, Ирина, к тебе Андрей побежал...

- Чего? - не поняла Ирина.

- Ирочка... это я - Саша... ой... Андрей к тебе сейчас прибежит... Я ему стала адрес объяснять, сказала, что надо обратиться к Берковской Ирине Константиновне, а он сорвался как сумасшедший...

- Ты можешь ладом сказать,- рассердилась Ирина,- ничего не понимаю.

- Ирина, наш Андрей - это тот... тот... Салазкин.

Ирина задохнулась:

- А... у тебя... как фамилия? - просипела.

- Ну да, ну да, столько лет соседи, а фамилию мою ты и не знаешь. Салазкина я по Вовке.

В голове стало так, будто в нее плеснули кипяточку. Ирина положила трубку. Бессмысленно огляделась. Взяла в руки сумку. Не поняла - зачем? Сообразила, что потянулась за косметичкой. Достала. Потом бросила ее на стол, вскочила, стала судорожно дергать юбку, проверяя, все ли швы сидят правильно. Потом наткнулась взглядом на графин, схватила его, стала искать глазами стакан. В стакане почему-то валялась целлофановая обертка от сигарет. Тогда Ирина запрокинула голову и стала глотать воду прямо из графина. Ну и, конечно, именно в этот момент дверь распахнулась и в кабинет влетел запыхавшийся Андрей. Ирина захлебнулась и стала кашлять. Подбежавший Андрей стукнул ее по спине. Совершенно так, как нужно - небольно и эффективно. Ирина утерла выдавленные кашлем слезы и замерла в неудобной позе, оставшись под широкой и теплой ладонью Андрея. Потом выпрямилась и тихонько положила пальцы Андрею на виски... Виски совсем седые, надо же... Андрюша... Ну, что, Ирина Константиновна, вот она - гавань? Доплыла?

- Как же так получилось, Иринушка?

Ирина из двадцатилетнего далека коснулась щеки Андрея трепетно. А вот сказала - как плюнула:

- Богу-то виднее. Может, он тебя от меня спас... А может... меня - от тебя?

Руки у Андрея упали. А лицо растрескалось морщинами. Будто бежал человек, бежал, чувствовал за перевалом людей, костер, тепло, а выскочил - и открылись льды. И нет больше сил поверить в близость покоя...

Бережно втирая в кожу крем, Ирина предвкушала моментик: банкетка, кофе, "Панасоник", сигаретка. Правда, что-то такое непонятное мешало полностью сосредоточиться на этих приятных после напряженного дня вещах... Ах, да... Андрюша...

Ирина подумала, что она - старый холостяк. И уже не желает что-либо менять. Одиночество подчинило Ирину. Но дало взамен ощущение комфортности. А любовь... Что - любовь? Облачко. Ветер: тьфу - и нет облачка! Может, и не бывает никакой любви. Ирина поняла, что одиночество, которого она так боялась всю жизнь, и которое так упорно мысленно гнала, именно одиночество - вот ее повелитель. Подумаешь, эти глупые россказни об одинокой старости, сожалениях о том, как могло бы быть, и так далее. Ерунда! Сорок лет - не возраст, пока Ирина относительно молода, а что там дальше - увидим. Андрюша, конечно, помучается, не без этого, ну и что, переживет. Мысль о том, что мучился долго и еще помучается из-за нее, Ирины, была не противна. Ирина самодовольно провела пальчиками по гладкой коже лица.

Принесла из кухни кофе, села на диван, вытянула ноги и закурила. Хорошо!..