Каждое утро в восемь часов я иду в свой гараж. Бабушка пытается меня остановить, чтоб я позавтракал, но я сердито машу рукой: "Отстань! Мне некогда. Надо ехать".

Я беру в руки ключ, подтягиваю кое-какие разболтавшиеся гайки, заглядываю в выхлопную трубу (не много ли там нагара), сажусь в кабину и начинаю заводить: поворачиваю ключ зажигания, нажимаю на стартер, газую и плавно выезжаю из ворот гаража. На крыльце стоит бабушка, она улыбается мне, машет рукой и кричит: "Будь осторожен! Не забывай бисмиллю*!"

Я не обращаю внимания на ее слова - и так каждый день пристает ко мне со своим Аллахом. Она пытается даже учить меня Корану, написанному на арабском. Крючочки я научился писать, а молитвы учить не стал. Зато после крючочков я научился читать по-русски старую потрепанную книгу "Рядом с водителем", которая стала моим Кораном. Это была первая книга в моей жизни, и она очень пригодилась мне, чтоб ездить на своей первой машине.

Я осторожно выезжаю через красивые дедовские ворота, которые он построил рядом со своей старой избушкой на курьих ножках. Ворота украшены деревянной резьбой, а сверху покрыты фигурной вырезанной жестью. Они большие, красивые, самые красивые на улице,- все соседи смеются над дедом, потому что ворота никак не подходят к покосившейся избушке, в которой мы живем. Выехав на улицу, останавливаю машину и иду закрывать ворота и калитку.

Иногда напротив дома собираются старушки, чтоб посмотреть, как я своей машиной сломаю дедовские ворота. Они знают, что если это случится, дед меня вздует, но я еще ни разу не задел их. Правда, один раз с правой стороны что-то треснуло - я испугался, выскочил из кабины, чтобы посмотреть, да и старухи как раз начали смеяться, предвкушая мой позор, но ничего - обошлось. Ворота только немного поцарапались, незаметно даже, дед вечером не заметил.

Я еду по улице, подскакивая по кочкам, набирая скорость, к картнэнэй**, к моей прабабушке, жившей от нас через два дома. Она всегда ждет меня в это время к завтраку после утреннего намаза. На столе стоит кипящий самовар, пыхтит как паровоз, рядом в чашке мед, масло и пышный белый хлеб.

Единственно, что меня огорчает,- она не открывает мне ворота, потому что они завалены старыми бревнами и заросли травой. Мне приходится втискиваться на своей машине через узкую калитку. Я боюсь поцарапать бок машины, а на улице нельзя оставлять - запросто могут угнать.

Картнэнэй намазывает кусок хлеба маслом, сверху поливает медом, и я с удовольствием пью крепкий ароматный чай из старинного самовара, на котором красуются бородатые цари. Иногда она ставит на пар, вырывающийся из самовара, бублики - они становятся мягкими и очень вкусными. Прежде чем начать трапезу, я складываю ладони и делаю вид, что читаю молитву. Это, конечно, притворство с моей стороны, но ей очень нравится моя набожность, и она всегда дает мне на дорогу конфеты или печенье. Когда я напиваюсь чаю, я ставлю блюдце вверх дном, что означает - не хочу, спасибо. И снова понарошку прочитав молитву, я степенно встаю из-за стола и ухожу к своей машине.

Я нажимаю на газ и, развивая бешеную скорость, взлетаю на гору,- иногда машина не может ее преодолеть, тогда приходится возвращаться назад и брать разгон. На это обычно уходит много времени. Но я всегда стараюсь преодолеть гору, чтоб выйти на улицу Токарную. Хотя она так называется, но там, я знаю, не живет ни один токарь. Здесь живут плотники, столяры, шофер, два рабочих, один нищий, который собирает деньги на базаре, а вечером громко пропивает их со своими собутыльниками. Здесь живут люди всяких профессий, но ни одного токаря нет.

Потом я заворачиваю на Народную. Название понятное, потому что здесь живет народ, но меня почему-то беспокоит, что и на других улицах живет народ, а вот улица с таким названием одна.

Токарная отличается ровной и хорошей дорогой, а Народная сплошь из камней и колдобин - вот здесь-то достается моей машине. Ее трясет как при землетрясении, даже некоторые части вываливаются и приходится на ходу ремонтировать. А один раз у меня кончился бензин, а моя машина стояла у дома дяди Саши, а он как раз нес из лавки керосин для керогаза. Я попросил его немного, чтоб доехать до дома. Он долго и бестолково объяснял, что нельзя машину заправлять керосином, а то испортится двигатель. Но я доказал ему, что у меня универсальный двигатель, тогда он дал мне немного керосина - в консервной банке, и я смог доехать до своего гаража.

Обычно я объезжал три улицы, третья была Столярная, но я не интересовался, жили здесь столяры или нет, потому что на этой улице жила одна ненормальная девушка, она вечно сидела на скамейке возле своего дома, грызла семечки и, если кто-то проходил мимо, мгновенно хватала с земли камень и метко бросала в прохожего, независимо от его возраста. Откуда она брала столько камней, я не мог понять.

Но меня она никогда не обстреливала, она очень любила, когда я проезжал мимо. Она обычно приглашала меня посидеть рядом с ней, и хотя я не любил зря останавливаться, чтоб просто поболтать, я все-таки вынужден бывал выйти к ней и сесть рядом с ней. Я просто боялся, что она разозлится и разобьет камнями стекла моей машины.

Я сажусь рядом с ней, и она расспрашивает меня о моих путешествиях. И надо сказать - она понимает меня лучше других, даже лучше бабушки.

Я рассказываю ей о своих дорогах, она неожиданно обнимает меня и начинает целовать мое лицо толстыми слюнявыми губами. Я вырываюсь из ее цепких рук и опрометью бегу к своей машине, быстро завожу ее и на бешеной скорости уезжаю от этой ненормальной. Кстати, ее звали Венера. Может, я инстинктивно бежал от любви или от болезни? Этого теперь уже не узнать...

Вечером, усталый, я засыпаю, чтобы рано утром снова завести свой "Москвич". И, засыпая, слышу сквозь сон голос бабушки: "Сабый устал, набегался". Она вытирает кончиком платка набегающие слезы и шепчет молитву "абыхан Алла" - "Спаси и сохрани его, Алла, моего маленького Меджнуна". Я вспоминаю арабскую сказку о влюбленном Меджнуне, а я влюблен в свою машину. Она ждет меня в одиночестве до утра...

* * *

К старости мы забываем детство. Даже не можем вспомнить сны, приходившие к нам по ночам. Сладкие и безмятежные сны остались в старой подушке среди гусиных перьев и пуха. А крепкие объятия, из которых мы убегали, вспоминаются с горечью...

В три года я еще не говорил, а с четырех лет бабушка водила меня по знахаркам, муллам, святым местам. Над моей головой ломали свежеиспеченный хлеб, чтоб я заговорил. Целыми днями я слушал радио (черный круглый репродуктор), и меня просили читать стихи, которые я сочинял на своем тарабарском языке. Я вставал на табурет и выкрикивал что есть мочи слова, услышанные по радио, из разговора и молитв бабушки, но почему-то каждое выступление начинал со слов "Стамунту чунту". Что это означало - никто не знал, в том числе и я сам. Потом шли: "Сталин, Фарит (шофер, сосед), бисмилля, Москва, Кумрад алла...".

Потом я научился говорить, но моей бабушки уже не было в этом мире.

* Бисмилла - здесь имеется ввиду "помолиться".

** Картнэнэй - пробабушка.