Кириллов с женой возвращались из отпуска. На вокзале они сели в автобус почти до самого дома, причем устроились лучше некуда - на сиденьях около входа, поставив сумки на полу рядом. Через несколько остановок в автобус вошел старичок с палочкой. Кириллов повертел головой по сторонам - свободных мест не было, встал, тронул старика за плечо и, посторонившись, сказал: "Садитесь". Тот ни слова не говоря сел в кресло и, словно тотчас же засыпая, свесил голову на грудь. Не проехали и несколько метров, как старика качнуло и он повалился на Кириллова. "Пьяный!" - подумал Кириллов, не без раздражения усадил старика как полагается и обомлел: тот таращил глаза и тяжело ловил воздух ртом. "Человеку плохо! Валидол! У кого есть валидол?!" - закричали вокруг. Жена Кириллова ахнула, обернувшись на крик от окна, и кинулась к сумке за лекарством: брали в дорогу. Кириллов попытался всунуть ему таблетку в рот, но ничего не вышло. Старик остановившимися глазами смотрел на Кириллова, но явно его уже не видел. Лицо стало багроветь, потом синеть. Кудрявая кондукторша взвизгнула: "Пассажир умирает! Остановите автобус!" - "Скорую! Скорую!" - разом послышалось со всех сторон. Автобус остановился, двери открылись. Кириллов и еще несколько человек выскочили на улицу - к телефону, следом хлынули остальные пассажиры и устремились к остановке.

Когда приехала "скорая", было уже поздно. "В морг", - коротко бросил врач, пощупав на шее пульс, и санитары стали грузить тело на носилки.

За ужином Кириллов с женой выпили полбутылки привезенного из Анапы коньяка. Вроде на душе немного полегчало. Кириллов только боялся, что старик приснится ему ночью - снова будет смотреть не отрываясь ему в глаза тусклым неосмысленным взглядом - но ему приснилось, что он завел любовницу, жена решила уйти от него и он перед ней извинялся и клялся, что больше ни-ни.

Утром Кириллов пошел на работу. Сослуживцы расспрашивали про Анапу, про море, шутили по поводу нудистских пляжей, а Кириллова все подмывало рассказать про старика в автобусе. Но все же он сдержался, посмеивался, отшучивался и даже рассказал пару анекдотов, привезенных с юга. Он знал, что происшествие будет воспринято однотипно: кислая мина, опущенный к полу взгляд, щелканье зажигалки, струйка дыма и какая-нибудь фраза типа "все там будем". Его пугала эта однотипность реакции, как будто нажимаешь на кнопку, загодя зная, что лампочка сейчас выключится, погаснет. К вечеру он понял, что смерть старика стала его тайной, которую он носит с собой, хотя это и очень больно - вроде того мальчика-спартанца с лисенком, про которого он прочитал еще в школе и с ужасом запомнил на всю жизнь.

Дома Кириллову стало еще муторней. Теперь не помог даже анапский коньяк, допитый тайком от жены в два часа ночи. Ворочаясь на кровати, Кириллов удивлялся: "Как же так?" Неужели дело лишь в том, что ему страшно думать, что он, Кириллов, тоже когда-нибудь и где-нибудь умрет? Нет, определенно нет... Часам к четырем он понял, что же его мучило и что заставило других поскорей выйти из автобуса. Понял, лишь только ему вспомнился испуганный крик кондукторши: "Пассажир умирает!" Точно! Все дело в том, что умер пассажир! Не дедушка Вася, не Александр Михайлович, не гражданин Пантелеев, а именно пассажир! Оказывается, в Кириллове жила твердая и до сих пор не осознаваемая уверенность, что пассажир не может умереть. Пассажир может сидеть, стоять, молча смотреть в окно, приставать к соседу с идиотскими вопросами, на худой конец, орать на весь автобус пьяным голосом песню или матюки, но умереть не может! Ведь он пассажир, как он смеет превращаться в человека, хотя бы на мгновение, короткое мгновение, когда гаснет его взгляд и трясутся губы. Когда Кириллов это понял, ему сразу же стало как-то спокойнее, и он даже уснул.