Светлой памяти Римтаутаса Гибавичюса и Шарунаса Шимулинаса.

Меня часто спрашивают: почему Литва?

В одном старом анекдоте два приятеля выясняют, где лучше - в раю или в аду? Один говорит другому: “Кому как: в раю - климат, в аду - общество...”

Когда я соскучусь по “климату”, еду в тайгу Сибири или Дальнего Востока, в крайнем случае беру байдарку и сплавляюсь по одной из горных рек Башкирии; а по “обществу” - еду в Литву...

...Случилось это ровно тридцать пять лет назад. Мы, пятеро туристов из Стерлитамака и один молодой писатель из Уфы, готовились на Камчатке к восхождению на Ключевскую сопку и встретили недалеко от наших палаток группу высоких бородатых людей, которые расхаживали в начищенных до блеска хромовых сапогах и разговаривали на незнакомом нам языке. Оказалось, что это литовцы (правда, я уже тогда не путал Литву с Латвией, а Вильнюс с Ригой) и тоже туристы.

Если я в свои сложные путешествия никогда не брал представительниц слабого пола, то у литовцев в группе было шесть мужчин и три девушки: две Лаймы и одна Дайва.

Штурмовать вулкан решили вместе.

Через несколько дней мы уже знали, что “лабас ритас”, “лаба дена” и “лабас вакарас” - это по-литовски: “доброе утро”, “добрый день” и “добрый вечер”. Они же нас сначала называли “башкирской конницей”, а узнав ближе, в шутку начали звать торбаганами (разновидность сусликов, обитающих на полуострове). А Римтас Гибавичюс, впоследствии ставший моим Учителем в искусстве, назвал меня Чингисханом; эта моя кличка в Литве сохранилась до сих пор, хотя Римтаса, к сожалению, уже давно нет в живых...

Палатки ставим на снегу, для приготовления пищи снизу прихватили дрова.

Тогда мы были на тридцать с лишним лет моложе и, как я понял позднее, явно форсировав подготовку к восхождению, двинулись к вершине двумя группами.

Отсутствие акклиматизации сказалось очень быстро: сводный отряд стал сначала растягиваться, а потом и вовсе терять восходителей. Проходим границу снега, началась осыпь из темно-серого пепла. Если в “нормальных” горах чем выше, тем плотнее становится снег, постепенно превращаясь в неприступный лед, то на вулканах, тем более время от времени действующих, чем ближе к вершине, тем температура склонов все более повышается и снега уже нет в помине. Чувствуется запах сернистого газа, дышать становится труднее. Ноги проваливаются почти по колено, большая крутизна склона заставляет пускать в ход и руки... Не поднимаемся, а карабкаемся. А у меня в руке еще карабин, с которым я не расстаюсь, но сейчас он явно мешает.

Я, конечно, впереди всех - метров на пятьдесят, а это где-то на полчаса. Делаю десять шагов, останавливаюсь и считаю до десяти; опять десять шагов - и снова “перекур”. Легкие рвут грудь, стук в висках - словно кувалдой по голове. После трех раз по десять шагов - тридцать секунд отдыха, после шести - сажусь в теплый пепел и мгновенно засыпаю... Подниматься трудно, мы уже находимся на приличной высоте - облака ниже нас. Необычно и красиво!

Вот доберусь до вершины и в ожидании сзади идущих посплю.

Как это часто бывает в горах, кажется - вон уже вершина. Через какое-то время достигаешь этого места и видишь, что это еще не вершина, она “чуть” впереди. И так много раз. Благодаря этому не прекращаешь восхождения: а вдруг?

Чем выше, тем пепел становится горячее. Сернистые газы, которые выдыхает вулкан, не только затрудняли дыхание, но и “съели” хромовые сапоги литовцев. После восхождения Шарунас, например, вынужден был выбросить свои сапоги, а из резиновых, выброшенных кем-то до нас, он, обрезав голенища, сделал себе калоши, наши же солдатские “кирзухи” дожили до Долины гейзеров...

И вот она, вершина! Края кратера осыпаются в обе стороны. Опасливо заглядываю в чрево вулкана. Оттуда валит сплошной удушливый дым. Да, здесь не поспишь!

Еле дождавшись трех наших “торбаганов” (двое прекратили восхождение), пускаю в воздух осветительную ракету, но ее не видно в дыму, стреляю из карабина - звука почти не слышно из-за разреженности воздуха: как-никак 4750 метров над уровнем моря! Флаг нашего турклуба “Меридиан” некуда приспособить, заворачиваю в него камень и присыпаю пеплом...

На спуске встречаем трех литовцев, которые упорно ползут вверх. Потом Шарунас скажет мне: “Если б не вы, нам бы не взять вершины!”

После того, как мы вернулись к палаткам, две литовки, Лайма и Дайва, сходят с маршрута, а наш молодой писатель запишет у себя в дневнике: “Неужели сойду, не выдержу? Никогда не было так трудно...”

Дальше наши пути разошлись: мы идем на Щапинские ключи, а потом на Кроноцкое озеро (“Камчатский Байкал”), литовцы же пойдут севернее, и наши дороги не должны сойтись. Прощаемся:

- Висо гяро! (“Всего хорошего!”)

- Хуш булыгыз! (“Будьте здоровы!”)

Но Его Величество Случай распорядился иначе. Через три дня неожиданно видим приближающихся к нам трех литовцев, словно отшельников в пустыне, - Римтаса и братьев Шимулинасов - Шарунаса и Гедеминаса. Шарунас потом станет мне первым и самым близким литовским другом. К сожалению, его тоже уже нет...

- Исянмесез, светлейший Чингисхан и его славная конница!

- Лабас... ритас... вакарас... - путая время дня, обрадовались и мы.

Оказалось, в их группе произошел раскол, и эти трое “оппозиционеров” не захотели продолжать путешествие со своими и потому, зная наш маршрут, пошли на встречу с нами.

Попросились в нашу группу.

Мне литовцы были интересны - как-никак, совершенно другая нация, о существовании которой я знал лишь понаслышке. Потом оказалось, Римтас - известный в Литве (и не только в Литве) график, преподает в Художественном институте. Шарунас тоже не менее известный скульптор и живописец.

Но это я узнал гораздо позднее, при посещении Вильнюса. Я к тому времени без всякого художественного образования уже десять лет преподавал рисование в средней школе и, конечно же (!), считал себя художником, тем более, что год назад поступил учиться на художественно-графический факультет Московского государственного заочного педагогического института.

Представляю, как в душе литовцы восприняли мое “скромное” заявление, что я... художник! Потом еще много лет (не исключаю, что и до сих пор) я давал и даю литовцам хороший повод сначала удивляться моему нраву, а затем попробовать “дикого” башкира превратить в “литовского”.

Не знаю, насколько это удалось за тридцать с лишним лет, не мне судить, но, по словам Шарунаса (Царствие ему небесное!), я был неплохим учеником. Еще бы! Учась в Москве, на каждую сессию я сначала ехал в Вильнюс показывать свои контрольные работы Гибавичюсу, Валайтису, Шимулинасу и другим известным литовским художникам, которых считал для себя авторитетами, и лишь затем вез их институтским преподавателям.

И “тлетворное влияние Запада” не прошло мне даром! На четвертом курсе я уже начал конфликтовать с московскими профессорами, а на пятом стал получать за свою живопись... двойки!

- Мы тебя не этому учим! Вот когда закончишь институт, получишь диплом, можешь творить по-своему.

То же самое случилось на госэкзамене по живописи. “Неинтересно” одетую натурщицу “неинтересно” посадили на стул. Цвет, фактура драпировки совпадали с цветом и фактурой кофточки и косынки натурщицы. На своем холсте я своевольно “пересадил” и “переодел” ее, в результате - “2”... (В диплом шла общая оценка за рисунок и живопись, и потому мне его все-таки выдали!)

Потом мне часто приходилось слышать: “Мы тебя этому не учили. Добейся какого-нибудь звания, положения в мире художников, а потом твори как хочешь!”

В молодости я имел глупость “дергаться”: то хотел попасть на зональную выставку “Урал-социалистический”, то вступить в Союз художников. Жюри, рассматривая мои безлюдные, покрытые дымкой картины (журналисты писали: “Живопись через матовое стекло”, “...под полиэтиленом”, “...покрытая инеем” и т. д.), неизменно изрекало:

- Слишком бледно! А где советский человек в труде, на отдыхе? Наконец, можно обратиться к исторической теме. Нарисуй для начала что-нибудь из жизни Салавата Юлаева. Или хотя бы портрет Брежнева…

- А не могли бы вы присвоить мне звание члена Союза художников посмертно?! - говорил я задиристо и продолжал свою бледно-тускло-туманно-худосочную живопись.

Как-то я сказал своему другу фотографу из Литвы Витасу Луцкусу, сделавшему замечание относительно неяркости моей живописи:

- Моя живопись требует хорошего освещения и хороших глаз. И вообще моими картинами можно проверять дальтонизм у призывников...

- Россия осталась бы без армии! - рассмеялся он.

Я и после окончания института продолжал возить свои картины на рецензию своим литовским друзьям. И однажды мне Шарунас сказал:

- Тебе уже можно делать выставку.

- Здесь?! Поможешь?

- Конечно,- ответил он, но, как мне показалось, ничем не помог.

(Это было в 1975 году. Состоялась моя первая выставка в Вильнюсе, в помещении профсоюзных курсов на улице Басанавичюса. Об этом отозвались несколько литовских газет, а республиканский журнал “Швитурис” на обложке напечатал цветные репродукции с трех моих картин.)

Опять-таки позднее я понял, что Шарунас приучал меня к самостоятельности. И приучил! На прошедшей недавно моей сорок восьмой персональной выставке в Москве пресс-аташе из Башкирского полпредства, помогавшая мне организовать выставку, спросила:

- Наверное, трудно организовать одному такую выставку - привезти, продумать экспозицию, развесить?..

- Нет, если и есть какая трудность, так это писать картины,- кокетливо сострил я.

Однако вернемся на Камчатку.

Наша “великолепная девятка” на Щапинских ключах решает отдохнуть пару дней, понежить свои уставшие тела в горячих радоновых ваннах.

“Ванны” - это, конечно, громко сказано. Возле лесной избушки, прямо под окнами, выкопано в земле 3-4 углубления; обитые деревом, они напоминают корыта, в которые можно не только сесть, но и лечь. У каждого “корыта” сбоку торчит деревянный колышек с указателем температуры источника: 24°, 36°, 42°, 48°. Пребывание в целебном источнике, вероятно, должно быть дозированным. Мы же “отмокали” с утра до вечера. К тому же в избушке нас ждала “улыбка фортуны” - полмешка муки. Это было очень кстати, ибо продукты у нас были на исходе.

Самым большим деликатесом у нас считались лепешки, которые мы пекли во всех своих походах на ужин. Литовцам наши лепешки в новинку, но они тоже от них были без ума. Вот только были они очень маленькие (может, и не очень маленькие, но что для здорового мужчины, желудок которого после тяжелого рюкзака и длинных километров может переварить даже “жареные гвозди”, сто граммов муки, которые выделялись на одну лепешку?!).

А тут столько муки! Была дана команда:

- Каждый может печь себе лепешки в неограниченном количестве, но... без масла!

Масла, увы, почти не осталось. Но мы взяли с собой рыбий жир для смазывания своих кирзовых сапог, чтобы исключить или хотя бы уменьшить проникновение в них воды. Ничего не поделаешь - принялись печь на рыбьем жире. Литовцы старались скрыть свою брезгливость, но тоже ели эти лепешки и на всякий случай спрашивали:

- А вы не собираетесь печь лепешки на ружейном масле?

Подходя к Кроноцкому озеру, мы неожиданно получаем новый подарок судьбы - выходим на лагерь геологов, которого не было на нашей карте. Людей - ни души. Палатки, в ящиках горы продуктов, на кухне компот, блины, жареная рыба. А у нас в рюкзаках из продуктов лишь чеснок и лавровый лист.

Восемнадцать голодных глаз не могли оторваться от такого роскошного стола. Молодой писатель, как и все, глотая слюну, начал что-то говорить о нравственности, но другие вопросительно уставились на меня. И я спросил:

- Если кто-то из вас оказался бы на месте геологов и к вам из тайги вышло девять голодных мужчин, а у вас продуктов, как говорится, завались, разве вы не пригласили бы их к столу?

Еда на столе исчезла как по мановению волшебной палочки.

Писатель, разумеется, тоже “уговорил” свою долю, но тем не менее продолжал давить на нашу психику. Тогда я оставил хозяевам письмо, в котором, извинившись, написал, кто мы и откуда, что съели то-то и то-то, взяли с собой то-то и в случае претензий где нас искать.

Вдоль Кроноцкого озера идем по берегу, по большим и мокрым камням, к тому же покрытым мхом. За тысячелетия камни сгладились и стали как бильярдные шары, идти по которым даже без рюкзаков очень сложно. А на берегу растет плотный кедровый стланик (это такой карликовый кедр в виде густого кустарника чуть выше человеческого роста), сквозь который продраться невозможно. Кривые стволы и сучья со всех сторон обнимают тебя, и, чувствуя себя плененным, ты начинаешь кидаться в разные стороны и в конце концов плюнешь и обессиленный возвращаешься назад.

Прыгая с камня на камень, растягиваемся цепочкой. Вдруг сзади передали: “Римтас поскользнулся и сильно потянул мышцу ноги. Идти не может”. Всем остановиться, изготовить что-то вроде носилок и, положив на них раненого, уже с носилками прыгать по камням? Это не реально. Надо скорее дойти до поселка геодезистов Кроноцкий и постараться организовать эвакуацию пострадавшего. Предлагаю остаться с Римтасом писателю (они, кажется, подружились), пообещав завтра за ними прислать лодку.

Вскоре появилась тропа, которая отошла от берега и по мере приближения к поселку расширялась и наконец превратилась в проселочную дорогу. Нам нужно до темноты успеть в поселок, в первую очередь устроить ночлег, раздобыть продуктов, а назавтра - лодку. Неплохо бы организовать и баню...

В поселок пришли ночью. Кое-как переночевав в никем не занятой избе, утром с братьями Шимулинасами отправляюсь к начальнику экспедиции, фактически начальнику всего поселка. Предоставить пустую избу отказался - ставьте палатки. Баня? - можете купаться в озере. Продукты? - рыбачьте! Нам, говорит, продукты завозят лишь на вертолете, и каждый килограмм обходится очень дорого. Катер тоже не обещал...

В нашей башкирской группе была одинаковая “униформа”: рубашка, брюки, обувь и головной убор - “прабабушка” теперешних бейсболок, эстонская белая кепочка с козырьком и надписью “Таллин” на околышке. Преисполненные патриотизма мы сверху нашили еще и надпись “Стерлитамак”.

Братья сказали мне, что начальник экспедиции - эстонец. Недолго думая, я аккуратно отпарываю “Стерлитамак” и делаю новый заход к начальнику уже в первозданной эстонской кепке. Он заулыбался и, хотите верьте - хотите нет, все устроил.

К обеду привезли с распухшей ногой Римтаса и писателя, у которого от слабости носом шла кровь.

Договариваюсь, чтобы Римтаса забрали на самолет (через три дня на Петропавловск-Камчатский был запланирован экспедиционный рейс), а писателю предлагаю сопровождать его. Все улаживается, ну и слава богу!..

В поселке произошел еще один забавный случай. Нас посетил инспектор заповедника, с тем чтобы проверить наличие огнестрельного оружия и документов к нему. К тому времени я уже знал несколько литовских слов и даже фраз. Особенно понравилась мне литовская поговорка: “Бя шудо, ня бус грудо”. Когда спросил меня инспектор, были ли “стволы” у той группы литовцев, с которыми наши пути разошлись, я сказал:

- Были у Альгиса и Томаса.

- А фамилии мог бы назвать? - напирал инспектор.

- Альгис Шудас и Томас Грудас,- спокойно ответил я.

Инспектор все это записал в журнал, тщательно выводя буквы непривычных для русского слуха фамилий. Я не знаю, как присутствующие при этом разговоре Римтас и Шимулинасы удержались на ногах и с ними вообще ничего не случилось, но потом несколько лет как анекдот пересказывали в Литве эту шутку “Чингисхана”.

Так начиналось мое изучение литовского языка...

После Кроноцкого мы продолжили свой маршрут в Долину гейзеров. Римтас с писателем расстались в Петропавловске-Камчатском, откуда наш земляк улетел в Уфу, а литовец ждал нас в поселке Жупаново - конечной точке маршрута нашей группы. Литовцы отправились на Командорские острова…

Первая моя встреча с Литвой, положившая начало моим ежегодным поездкам в Вильнюс, состоялась в конце декабря 1969 года в Вильнюсе, куда меня Шарунас и Римтас любезно пригласили на новогодние праздники. С этого момента моя жизнь разделилась на две части - до знакомства с Литвой и после. А точнее: без Литвы и с Литвой!

Но это уже другая история...

“СТАРИКИ”

Давным-давно, когда по Земле ходили наши пра...пра...пра..., когда еще в моде были мини-шкурки, а на мамонтов охотились наверняка без лицензий, в племени горцев из местечка, которое потом назовут Уралом, жили Девушка и Юноша. Они любили друг друга и по закону своего племени должны были построить свою хижину и продолжить род.

У них родился сын. Когда он подрос, отец брал его на охоту, а мать ждала их, поддерживая огонь в очаге.

Прошло немало времени. Отец состарился, сын стал охотиться один. Однажды во время охоты он повстречал красивую девушку из другого племени и... не вернулся. Напрасно старый охотник всматривался вдаль, напрасно мать-старушка каждый вечер готовила любимую еду сына. Не вернулся сын.

А старики терпеливо ждали и только боялись, что смерть помешает им дождаться сына.

Тогда смилостивился над ними Бог и превратил их в две горы...

Шла к концу наша северная одиссея. В охотничьем домике, давшем нам приют, оставляем муку, крупы, керосин. Есть неписаный закон таежных избушек: “Бери, что нужно, - оставь, что можешь”.

Утренний наст стремительно выскальзывает из-под лыж, настраивая нас на легкий путь. Но мы уже познали коварство мартовского снега: ближе к обеду начнется “подлип”, значит, надо останавливаться, снимать лыжи, соскабливать ножом налипший снег и образовавшийся лед, натирать парафином скользящую поверхность и продолжать путь, чтобы через сотню метров повторить все сначала.

Но нас это уже не огорчало - сегодня последний переход, сегодня “выходим в люди”.

Поселок Пеленгичей, где завершается наш маршрут, известен разработками горного хрусталя, и мысленно я уже представлял сверкающую друзу этого редкого минерала, которая украсит мою коллекцию.

Так уж повелось: после каждой поездки у меня дома появлялся какой-нибудь сувенир. Гейзериты с Камчатки, янтарь из Прибалтики, байкалит, нефрит, лазурит и разновидности мрамора с Байкала, кусочек никеля с завода “Североникель” Мончегорска, крабы, трепанги, всевозможные ракушки, морские звезды и ежи с Охотского и Японского морей, что-то или кого-то напоминающие деревянные коряги, куски яшмы, сталактитов, сталагмитов и просто красивые камни, найденные мною в пещерах и на берегах наших башкирских рек. Теперь может появиться и хрусталь…

На первом же привале надеваем защитные очки - слепящий снег не дает возможности следить за местностью. На карту мы уже не глядим, последний отрезок пути знаем наизусть. На двадцатом километре нашего продвижения вниз по долине Балбан-Ю справа повстречаются две горы - “Старик” и “Старуха”. Пройдя между ними, нужно будет взять чуть влево и спуститься в ущелье Уран-Сая, а там до Пеленгичея каких-то десять-двенадцать километров.

“Старик” и “Старуха” появились неожиданно, нарушив окружающее нас белое безмолвие. При таких темпах, подумал я, мы уже засветло будем в поселке. Предлагаю остановиться на обед, тем более что уже начался этот предательский подлип.

Собрав кое-какой хворост, оставляем дежурных колдовать у костра и, прихватив кино- и фотоаппараты, идем знакомиться с легендарными “стариками”.

Конечно, это не самые высокие горы Урала, но по-своему они примечательны. Издалека напоминают два полузатонувших корабля, а вблизи - картину Чюрлениса “Покой”...

Тронулись дальше. Солнце уже катилось к горизонту, рискуя задеть макушки гор. Но было еще достаточно светло, и я продолжал честно отрабатывать нелегкий хлеб киношника. Я снимал группу на привале и во время ходьбы, по одному и всех вместе. Как настоящий оператор, делал дубли.

(Первыми зрителями моих киношедевров были учащиеся средней школы №3, где я работал учителем черчения и рисования. Здесь надо сказать, что у меня учебный год начинался в конце сентября - начале октября. Сентябрь - бархатный сезон не только для отдыха на Балтийском побережье, но и для путешествий по всей Сибири и Дальнему Востоку, потому День знаний, как правило, меня заставал за тысячу верст от 3-й школы, где-нибудь в болотах Якутии или в дебрях уссурийской тайги.

Конечно, это обстоятельство мало радовало моего директора Николая Павловича Семенова, любившего повторять: “Альберт Асхатович готов на карачках ползти до Северного полюса, лишь бы не давать уроки!” Чего не скажешь об учениках.

Даже установилась традиция: первый (иногда и второй, и третий) урок после возвращения во всех классах я рассказывал о путешествии, рисовал маршрут на доске, приносил новые экспонаты своего домашнего музея, показывал фотографии, демонстрировал фильмы.

После возвращения с Восточных Саян произошел забавный случай: я смонтировал фильм, который длился ровно 45 минут. Перематывать вручную на перемене мне не хотелось (тогда у меня не было автоматической перемотки), и я нашел, как мне казалось, блестящий выход: в одном классе показывал ленту “вперед”, а в другом - “назад”! Ребятам все равно нравилось...

Пора бы появиться и распадку, ведущему к ущелью Уран-Сая. С этой киносъемкой мы потеряли чувство времени. Скорее всего, вон за тем отрогом начнется распадок... Опять нет. Значит, за следующим...

Между тем ближе к закату солнце, как лошадь, почувствовавшая дом, явно заспешило. Мы тоже прибавили ходу, хотя уже поняли, что идем неверно.

Перспектива холодной ночевки, когда где-то рядом населенный пункт, нас мало радовала. Придется в снегу копать пещеру и довольствоваться холодным ужином всухомятку. Имеющийся у нас примус ни к чему - керосин мы оставили в избушке. Топлива здесь нет... Воды тоже...

С таким тоскливым настроением мы начинаем искать удобное место для пещеры. И тут, как это всегда бывает в сказках и совсем редко - в жизни, вдали блеснул огонек, который время от времени мигал и, кажется, двигался... Трактор!

Еще по путешествию на Кольском полуострове мы знали, что зимой в Заполярье единственным видом наземного транспорта являются трактора-тягачи.

Устремляемся наперерез.

А через полчаса мы уже сидели в жарко натопленной избушке в компании бородатых трактористов и наслаждались горячим чаем. Избушка являлась перевалочной базой между поселком и рудником.

После ужина, когда мы уже о себе все рассказали, стали свидетелями северной забавы: трактористы (среди них были, наверное, не только трактористы) на спор по очереди бросали свои часы на пол - чьи окажутся прочнее. Приз победителя был в несколько раз меньше стоимости часов, но это их совершенно не смущало. Мы от участия в этой “игре” воздержались...

Утром, простившись с новыми друзьями, по тракторному следу отправляемся в Пеленгичей. Когда дорога свернула в долину Уран-Сая, мы увидели ущелье, через которое вчера должны были спуститься сюда. А за ущельем, словно в прорези прицельной планки, виднелись две горы.

... Так и стоят с давних пор в горах Приполярного Урала “Старик” и “Старуха”, зорко всматриваясь вдаль. Людей они не жалуют, особенно красивых девушек, одна из которых, возможно, увела их сына...

В СНЕГАХ, ЗА РЕКОЙ БАЛБАН-Ю…

Лютая зима. Наша группа заканчивала свой поход по Приполярному Уралу. Уставшие от пройденных дорог и обилия впечатлений, мысленно мы были уже в родном Стерлитамаке. Все разговоры начинались примерно так: “Когда придем домой...”, “Вот уж дома...” и т.д. Даже наш завхоз Блаженков, не принимавший всерьез тоску по дому, начал вслух мечтать о том недалеком дне, когда он скинет с себя тяжкое бремя завхоза и сядет на свой “Беларусь”.

Как я уже сказал, путешествие шло к концу, и нам предстояло перевалить на реку Балбан-Ю, а там до населенного пункта рукой подать.

За перевалом, согласно нашей карте, в истоках Балбан-Ю находилась заброшенная база геологов. Предстоящая ночевка в домиках была как нельзя кстати: вокруг на десятки километров - ни деревца, ни кустика.

Несмотря на то, что сегодня мы задержались с выходом, настроение у всех было приподнятое - нам грезилась жарко натопленная буржуйка и лепешки, которые обещал испечь сегодняшний дежурный Еремин.

Ночь наступила внезапно. Выплывшая из-за облаков луна погрузила нас в черно-белое безмолвие. Казалось, сама природа любовалась своей красотой.

- Будет мороз, - сказал мой помощник Бондаренко, глядя на звездное небо, и добавил: - Не пришлось бы нам ночевать на улице!

Я понял, что помощник умышленно упомянул “улицу”, - ребята прибавили шаг.

А наш горнолыжный ас Кисляков, рюкзак которого, по единодушному решению группы, состоял исключительно из небьющейся походной утвари, ворчал:

- В гору шагом и под гору шагом...

- А кто тебе не велит в гору идти? Может, там посветлее, - подсмеивался над ним Бондаренко.

В это время подула поземка, и мы, надев маски, пошли молча.

Вот первый поворот реки - и никаких признаков жилья. А термометр между тем показывал уже минус 29.

Потеряв еще с полчаса на поиски, снова собираемся вместе и после недолгого раздумья, решаем рыть снежную пещеру, иначе... Что будет иначе - не нужно было никому объяснять.

... Вспомнилось первое путешествие стерлитамакских туристов только что созданного клуба “Меридиан” и первая в том походе непредвиденная холодная ночевка.

Тогда, в начале ноября 1963 года, мы, двенадцать романтиков, которым не сиделось в тепле и уюте, решили отметить рождение клуба восхождением на высшую горную вершину Южного Урала - гору Ямантау.

Начальная точка пешей части нашего маршрута - железнодорожная станция Двойниши - встретила нас снегом по колено, а местами и по пояс! Мы из Стерлитамака, где снега не было и в помине, уехали в лыжных кожаных ботинках (тогда были только кожаные), но... без лыж. Нас, конечно, это не остановило, и мы смело двинулись в путь.

Маршрут низшей категории сложности не предусматривал холодных ночевок и в смысле ориентирования не представлял трудностей.

Тем более, что я здесь не раз проходил летом с группами уфимской турбазы, где проработал инструктором два сезона.

В первый день мы должны были дойти до охотничьей избушки дяди Саши Абрамова, во второй - выйти на бывшую деревню Машак, где должна была сохраниться пара домов, пригодных для ночлега.

С первых же шагов стало понятно: летних ориентиров нет, все по-другому, скорость тоже не летняя, и сразу устанавливается график ходьбы: идем по-волчьи - след в след. Первому, разумеется, всех труднее, а последнему - почти как по асфальту! Через определенное время впереди идущий делает шаг в сторону и пристраивается в конце “волчьей стаи”. Через одиннадцать промежутков он опять впереди.

Кто бывал на высокогорьях Ямантау (да и Иремели тоже), тот знает, что почвы здесь очень заболочены, но летом от сырости спасают набитые тропы, а сейчас мы, вернее наши ботинки, сделали открытие: вода под снегом не замерзает даже зимой. Если летом дядисашину избушку мы обычно миновали в первой половине дня и на ночевку вставали в Машаке, то сейчас сюда мы еле-еле добрались к ночи... Мокрые по пояс, уставшие и голодные.

Печь в избушке долго не нагревалась, дымила. Это говорило о том, что ее давно не топили. Сооружаем при помощи веревок сушилку, раздеваемся до маек и трусов, сами размещаемся на деревянных нарах. Около печки жарко, ближе к дверям - холодно, почти как на улице. Перед ужином команда получает по пятьдесят граммов водки: бутылка на десятерых (двое не пили), и счастливее нас в мире никого нет! На десятки километров, пугая всю лесную тварь, неслись звон гитары и хриплые выкрики, отдаленно напоминающие песнопение.

К утру одежда почти вся высохла, а ботинки сырые, но, слава богу, не замерзшие. При сушке у костра мокрой кожаной обуви всегда есть опасность пересушить, и тогда скоробившуюся обувь будет невозможно надеть на ноги. Дежурные из лучших побуждений всю находящуюся в поле их зрения обувь пытаются просушить, но сами время от времени засыпают, и тогда разгоревшееся пламя достает до близнаходящихся ботинок. Я же, опасаясь такого чрезмерного усердия, прятал свои ботинки... в снег: холодные, но целые!

Сегодня нам надо дойти до Машака, и мы уже теперь, зная сложности перехода, выходим рано утром. Тактика передвижения - что и вчера: шаг в шаг, след в след и через несколько минут смена впереди идущего. Снизу до пояса все мокрые от воды и снега, выше - от пота...

Я уже давно заметил, что после различных передряг, в которые мы попадаем в походных условиях, с нами ничего не случается. А в городе точно в таких же случаях мы начинаем чихать, кашлять и еще хуже.

А вокруг тайга, уже успевшая накрыться белым одеялом. И лишь темно-изумрудные конуса елей, словно прорезавшись сквозь это одеяло, устремились в небо.

Ориентируемся по компасу - троп нет. Звериные, конечно, есть, но лисам, зайцам и лосям сегодня в Машак не надо.

Начало вечереть, и то, что радовало глаз днем, уже не волнует. Чувствуется усталость, но Машак нас явно игнорирует. Пора бы остановиться на ночлег. Обидно будет встать на холодную ночевку в двух шагах от добротного деревянного дома.

Совсем стемнело. Направление держим по звездам. Решаем увеличить скорость. Будем бежать. Теперь уже не идущий, а бегущий впереди, устав до изнеможения, не ступает, а буквально падает в сторону. Одиннадцать человек пробегают мимо, и он, пристроившись в хвост колонны, “отдыхает”. Некоторые уже поднимаются с трудом и даже не хотят вставать.

Надо останавливаться. Ребята выбились из сил, и даже я, по сравнению с группой наиболее выносливый, опытный (к тому времени у меня кроме походов по Башкирии в качестве инструктора туризма и учителя физкультуры за плечами были путешествия за пределы республики: Памир, Алтай) и намного старше некоторых, начал уставать. Но так хотелось дойти до избы! Да и опыта холодных ночевок на снегу у меня не было... Еще немного, еще...

Все. Выходим на поляну, окруженную огромными елями. В Стерлитамаке даже на главной елке города таких высоченных красавиц не бывает! Оставив группу на краю поляны и сказав, чтоб разжигали костер, ухожу вперед. Я чувствую, что Машак рядом. Иду по лесной чащобе. Ничего не видно. Избушку найду, если только уткнусь в нее носом. Фонарик кое-как разрывает кромешную тьму. Нет избушки и все! Поплутав около часа, возвращаюсь ни с чем.

О боже! Они даже не разожгли костра! Сбились в кучу - замерзшие, скрюченные, отчаявшиеся добыть огонь, готовые к самому худшему. Сожгли расчески, зубные щетки, но костер не горит. Меня от их безволия охватывает бешенство. Ведь так и погибнуть можно! Не помню, какими словами я среагировал, - что лексика была ненормативная, это уж точно! Зайдя в лес, нахожу березу, срезаю ножом бересту, и буквально через несколько минут костер заполыхал.

Стелим на снег еловый лапник, сверху - спальные мешки, разогреваем тушенку, кипятим чай, опять разливаем на всех (кроме двоих) следующую бутылку - и... куда девалась усталость и потухшие взгляды?! Мы живы!!! Глаза заблестели, появились улыбки, душа рвалась наружу.

В руках гитариста инструмент стонал и звенел, едва поспевая за нестройным хором дюжины голосов, который, огласив поляну и окружающие огромные ели, уносился в небо, к звездам, так и не помогшим нам найти избушку. Некоторые даже пускались в пляс, рискуя упасть в костер...

Утром до бывшей деревни Машак мы дошли минут через сорок...

Поход, несмотря на множество допущенных ошибок (в основном с моей стороны), закончился благополучно: Ямантау покорился нам, домой вернулись все. Правда, после этого похода некоторые с туризмом “завязали”, так и не успев его “развязать”...

А сейчас мы лишь далеко за полночь при помощи лыж, ведер и ножей доводим свою берлогу до соответствующих размеров, верх закрываем лыжами, которые засыпаем снегом и, закрыв вход рюкзаком, разжигаем примус. Еремин разогревает консервы и кипятит чай из снега.

Пещера получилась с высокими “потолками”, в человеческий рост. На пол постелили спальники из собачьего меха, стало тепло и уютно. Вскоре все уснули, а одному из нас, среди ночи вставшему и уткнувшемуся в угол пещеры, спросонья даже почудилось, что он стоит у забора...

Утром всех разбудил зычный голос Блаженкова.

- Трубы! Вижу трубы! - кричал он, словно Робинзон, увидевший с необитаемого острова трубы долгожданного парохода.

Гурьбой лезем на пригорок, на котором стоит наш завхоз. В полукилометре от нас чернели трубы четырех домов...