Опять над полем Куликовым
Взошла и расточилась мгла,
И словно облаком суровым
Грядущий день заволокла…

Александр Блок.

Поезд медленно втягивался под крышу Казанского вокзала, как будто в пасть чудовища с серыми обломанными зубами. За окном забегали озабоченные, по-московски суетливые люди. Рязанцев спустился на перрон, пригладил растрепавшуюся бороду, втянул в себя вокзальный воздух с его железнодорожно-гастрономическими запахами и, как и во всякий приезд сюда, почти физически ощутил некую метаморфозу, переход из одной жизни в другую. В этой, московской, жизни он был другим человеком, с другими ценностями, с другими привычками, даже с другим именем: там он был Дима, здесь - Митя.

Всякий раз он с удовольствием перетекал из одной сущности в другую, но сегодня переход был болезненным - в этот раз Рязанцев знал, что возврата не будет, и какая-то щемящая тоска мягкой, но сильной лапищей осторожно трогала и сжимала сердце.

Было раннее утро, метро еще не открылось. Рязанцев прошел в полупустой зал ожидания, показав билет сонному охраннику в глупо выглядевшем в этом зале камуфляже. Он уселся на скамью и задумался. Почему-то его больше беспокоило не будущее, хотя тут было о чем подумать. Но Рязанцеву казалось, что все обойдется, утрясется. А вот прошлое, то, к чему не было возврата, показалось вдруг таким родным, милым. Он вспомнил двор своего дома, вспомнил ярко и отчетливо все, вплоть до перевернутого мусорного бака на помойке. Потом он стал вспоминать квартиру, медленно, шаг за шагом, обходя мысленно все комнаты, кухню, балкон, ванную, останавливаясь на каждом предмете - на креслах, шкафах, полках, вспоминая даже недопитую чашку чая на кухонном столе и удирающих в щель тараканов. В одной из комнат он неожиданно в упор натолкнулся на жену, увидел ее глаза, полные злости, перекошенный рот, что-то беззвучно кричавший, и поспешил выскочить из квартиры. Тут как будто включился звук, и вслед Рязанцеву понеслись крики: «Ничтожество! Тупица! Идиот! Бездарность!» И самое обидное: «Импотент!» Почему-то его больше всего задело последнее слово, хотя это было просто бессовестной ложью.

Рязанцев мысленно попытался вернуться в квартиру, чтобы в последний раз полюбоваться на плотные, увесистые ряды книг, вспомнить, как он доставал эти книги, как любовно прилаживал полки, но жена швырнула в него сапогом, и он покинул квартиру совсем.

Память услужливо перенесла его в другое место, на завод, он прошел мимо гудящих, свистящих, стучащих, жужжащих станков, заглянул в лежавшую на тумбочке фиолетово-розоватую «синьку» технологической карты, шлепнул по плечу согнувшегося над станком токаря Мишку Васильева, с размаху хлопнул по ладони мастера Евгения Петровича. «Дима, иди сюда!» - радостно закричал технолог Семен Яковлевич, махая призывно рукой, но тут же лицо его исчезло, а вместо него появилась хмурая физиономия начальника цеха. «Как же так, Игорь Иванович?» - жалобно спросил Рязанцев. Игорь Иванович что-то стал говорить, убедительно покачивая растопыренной ладонью, а перед глазами Рязанцева возник белый лист приказа с ужасными, невероятными словами: «Уволить по сокращению штатов», и прикрепленный к приказу список, где под номером 15 значился Рязанцев Д. А. Равнодушная и бесцветная кадровичка сунула ему в руки трудовую книжку и захлопнула окошко...

Потом Рязанцев увидел себя в родильном доме, с трепетом и умилением держащим в руках сопящий комочек, завернутый в розовое одеяло. «Папа!» - сказал детский голос, и Сашка шлепнулся на попу, засовывая в рот резинового зайца. Рязанцев ощутил в руке теплую ладошку сына, с удовольствием оглядывая его маленькую ладную фигурку с огромным новым ранцем на спине и букетом в руках. А вот Рязанцев с сыном дома. «Опять двойка?» - спрашивает сердито Рязанцев. «А что она придирается?» - хмуро огрызается угловатый подросток. Тут же появилась голова сына, стриженная наголо, с серьгой в ухе, с перекошенным лицом, и заорала: «Пошел отсюда, старый козел!» Рязанцев поспешно вынырнул из воспоминаний и огляделся по сторонам.

Вокруг сидели, дремали, что-то жевали, разговаривали люди, чужие, равнодушные, далекие. Народ начал вставать и двигаться к выходу - открылось метро. «Подожду, еще рано», - подумал Рязанцев.

А ведь он однажды уже переходил из одной жизни в другую, когда уехал из деревни в город, поступать в институт. Там тоже было мало точек соприкосновения, но в течение двух лет, пока родители не перебрались в город, он ездил на каникулы в деревню. Эти наезды переносили его в детство, в прежнюю, догородскую жизнь и в памяти как бы прилеплялись к ней, так что казалось, что ночная рыбалка на каникулах после второго курса была раньше, чем драка с однокурсником Витькой Евсеевым на первом курсе.

Рязанцев попытался вспомнить что-нибудь из детства, но эта, первая, жизнь была уже так далека, что вспоминалась с размытыми подробностями: какие-то обрывки игр, уроков, купания в речке, поездки в гости к бабушке в соседнюю деревню, смутные образы одноклассников, учителей, деревенских мужиков и баб, родственников, дым из трубы, запах свежего сена, мелкий теплый дождь, вьюга, завывающая за окном, муравейник с суетливыми, как москвичи, муравьями, мелькнувшая в лесу рыжая шкурка лисы, мычание коров, возвращавшихся с выпаса. «Сынок, иди ужинать!» - вдруг явственно услышал он голос мамы, и тут память некстати подсунула картину кладбища поваленный памятник на могиле отца с выдранной фотографией, свернутый на сторону крест на могиле матери. Рязанцева передернуло от злой обиды. Он снова вынырнул из воспоминаний, посмотрел на часы: «Пора!»

Рязанцев встал, поднял чемодан и сумку и пошел к метро, постепенно, бессознательно ускоряя ход, чтобы приноровиться к спешащим людям. В кассе он купил мутно-зеленые, легкие, почти невесомые жетоны, прошел через турникет. В лицо ударил теплый, пахнущий резиной эскалаторных перил воздух метро, и Рязанцев окончательно почувствовал себя в последней своей, новой, московской жизни.

Она, эта новая жизнь, началась почти три года назад. Рязанцев был в командировке - длительной, на месяц. Через неделю после приезда в Москву ему здесь наскучило - на работе было нормально, но смертельно надоели соседи по гостиничному номеру. Гостиница была заводская, в комнате жило шесть человек: четверо - тихие и малоконтактные, включая самого Рязанцева, а двое - одновременно беспокойные и нудные выпивохи, которые все время то выясняли отношения между собой, то шумно кутили, приводя с собой каких-то своих приятелей-москвичей. Москвичи - народ прижимистый и экономный, зато на халяву надирались так, что часто не могли уйти домой. Пригласившие их (какие-то пермяки) суетливо и шумно пристраивали их спать, упрашивая оставшихся освободить койку, а отказывавшимся начинали угрожать разными неприятностями. Иногда вся компания просыпалась среди ночи и пела песни либо ругалась между собой, однажды даже подрались. Утром отупевшие с похмелья москвичи спешно уходили, держась за голову, а пермяки начинали разборки между собой, выясняя, кто виноват в том, что испорчены отношения с «нужными людьми», либо считая затраченные деньги и выясняя, кто больше потратился и кто кому должен. Рязанцев и остальные жильцы, страдавшие интеллигентной мягкотелостью и нерешительностью, молчали, лишь изредка, в отсутствие пермяков, оглядываясь на дверь, выражали полушепотом свое возмущение и повторяли, что пора положить конец этим безобразиям. Когда все выговаривались, один из жильцов, тоже пермяк, напоминал, что один из буянов - большая шишка, заместитель генерального директора. Почему эта шишка поселилась в более чем скромном номере - было непонятно, впрочем, очевидно было, что тот не может избавиться от плебейских привычек, поднявшись, как говорится, «из грязи в князи».

Рязанцев нашел способ хотя бы на время избавиться от неприятного соседства - он стал бродить по Москве. Где-то в глубине души у него все еще сидел интерес к новым местам - Рязанцев помнил, как в деревенском детстве мечтал о дальних странах, о больших и красивых городах, о морях и горах. Кое-что он в жизни увидел - побывал и в Питере, и в Риге, был в Ташкенте и Тбилиси, во Львове и в Киеве, раза три отдыхал на Черном море и раз съездил по путевке в Болгарию. Конечно, по другим меркам он ни черта не видел - так, занюханные гостиницы и захламленные пляжи, раскисшие от мокрого снега или покрытые пылью и грязью мостовые. Только море и горы вспоминались как что-то прекрасное, неземное...

В Москве Рязанцев был раз десять, в командировках - но всегда в краткосрочных, торопливых. После работы бежал в магазины - отовариваться, покупать одежду, обувь и - конечно же - колбасу, которая в провинции была большим дефицитом и роскошью. Надо было выстаивать огромные очереди, выслушивать брань москвичей («Почему много берете?») и грубость продавцов. Поэтому Рязанцев Москву не любил и воспринимал командировки как тяжелую и неприятную необходимость.

Эта же командировка была длительная, можно было не торопиться покупать все, да и времена изменились, теперь колбасу можно было купить и дома, были бы деньги. Цены стали кусаться, и очень больно, и свободного времени у Рязанцева было много.

Рязанцев обошел весь центр, в несколько приемов прошел пешком все Бульварное, а затем и Садовое кольцо, съездил в Коломенское, где пробыл всю субботу. Тут начались дожди, ходить по улицам стало неприятно. Приходилось прятаться, пережидая особенно сильные ливни. Вот так однажды Рязанцев попал на Курский вокзал.

Побродив по огромному зданию вокзала, набитому разносортным и разноплеменным народом, Рязанцев спустился в подземный переход и увидел указатель, на котором было написано: «Театр им. Гоголя». Он никогда не слышал об этом театре, и решил пойти и посмотреть, что это за театр, что за здание. Здание Рязанцеву не понравилось, он повернулся, чтобы уйти, и тут его остановил грудной женский голос, спросивший, не нужен ли ему билет в театр. Рязанцев повернулся и увидел невысокую, миловидную, чуть полноватую женщину лет сорока, смущенно протягивающую билет. Рязанцев поинтересовался, какой спектакль идет, и очень удивился, что идет «Декамерон».

- Это что, по Бокаччо? - спросил он.

- Да, конечно,- ответила женщина.

«Интересно! - удивился Рязанцев. - Как же они умудрились поставить это? Там же сплошной секс!»

- У меня подруга не пришла, - сказала женщина, как бы оправдываясь, - хотите, я дешевле продам? Все равно деньги пропадают.

Билеты в театр были теперь дороги, и Рязанцев решил не упустить случай по дешевке сходить на спектакль. Интересно ему было, как же все-таки решен вопрос с эротикой - может, ее просто выбросили?

Женщина сразу куда-то исчезла, и Рязанцев пошел в театр. Оставив в гардеробе плащ и шляпу, он побродил по фойе, ожидая звонка; дождавшись, пошел в зал, нашел свое место и сел.

- Извините, - услышал Рязанцев знакомый грудной голос. Женщина протиснулась мимо него и села рядом.

Без плаща и шляпки женщина выглядела гораздо красивее и эффектнее - нарядное платье, красивая прическа. На Рязанцева пахнуло очень приятным запахом духов. Он искоса взглянул на женщину и случайно встретился с ней глазами - она улыбнулась ему и стала поправлять прическу.

Занавес поднялся, спектакль начался. Постановка удивила Рязанцева и понравилась ему, он с удовольствием смотрел на сцену и с удовольствием смеялся, когда было смешно. Несколько раз он искоса взглядывал на свою симпатичную соседку, и, когда их взгляды встречались, соседка сдержанно улыбалась.

В антракте, когда они выходили из ряда, женщина споткнулась, и Рязанцев поддержал ее под руку. Она оглянулась, сказала: «Спасибо!», и Рязанцев пошел рядом с ней. Ему почему-то очень захотелось снова услышать ее такой приятный грудной голос, но он до выхода из зала не решался заговорить. Наконец Рязанцев выдавил из себя:

- Ну, как вам спектакль?

Женщина взглянула на него и охотно заговорила. Рязанцев внимательно слушал ее, кивая головой, потому что ее мнение до удивления совпадало с его мнением. Они как-то сразу разговорились и оба слегка удивились, услышав звонок, - как быстро пролетел антракт! Во время второго отделения Рязанцев и женщина иногда коротко переговаривались, обмениваясь впечатлениями. Когда спектакль закончился, Рязанцев пошел следом за своей соседкой, не зная, что сказать. Выйдя в фойе, женщина обернулась, улыбнулась и сказала:

- Спасибо за компанию!

Рязанцев неловко и смущенно кивнул, женщина быстро пошла к гардеробу. Рязанцев последовал за ней, на ходу вытаскивая из кармана номерок, тут его кто-то толкнул, он обернулся и потерял женщину из виду.

На улице дождь лил как из ведра. Рязанцев открыл зонт, поежился и шагнул под ливень. Налетел порыв ветра, и у шедшей впереди женщины рвануло и вывернуло зонт. Рязанцев прошел мимо копошившейся с зонтом женщины, обернулся и узнал свою театральную соседку.

- Вам помочь? - спросил он, вернувшись к ней. Женщина взглянула, узнала Рязанцева.

- Да, пожалуйста, - она протянула ему зонтик.

Рязанцев отдал ей свой и стал вправлять на место погнувшиеся спицы. Женщина стояла рядом, стараясь укрыть от дождя и себя, и Рязанцева.

Рязанцев присвистнул - зонт оказался сломан, переломилась пополам одна из железок.

- Плохо дело, - сказал он женщине, озабоченно глядевшей на него, и показал ей поломанную железку.

Женщина сразу поняла, в чем дело, и растерянно огляделась вокруг:

- Ну и дела... Я же вымокну до нитки!

- Идемте вместе Я вас до метро провожу. Вам на метро?

- Да, - ответила женщина, и как будто поколебавшись, согласилась.

Дошли до метро, Рязанцев сложил свой зонтик и пошел рядом. Он молчал, не зная, что сказать.

Молча они вошли в вагон и стали в углу. Людей в вагоне было мало. Недалеко от них стоял высокий и толстый парень с маленьким рюкзачком за спиной. Возле него топтался худой низкорослый мужичонка, явно нетрезвый, небритый и лохматый, и, приподнимаясь на цыпочки, что-то негромко говорил парню в самое ухо. Тот морщился, как от зубной боли, отворачивался, но мужичок заходил с другой стороны и снова шептал что-то.

- Да отцепись ты! - рявкнул парень.

Мужичок потянул носом воздух и снова забубнил.

Парень повернулся к мужичку, в упор посмотрел ему в лицо и сказал:

- Пошел ты знаешь куда?

- Что? - взвизгнул мужичок.

Парень отвернулся и шагнул к двери. Мужичок двинулся было за ним, но споткнулся и стал.

Вагон остановился, парень выскочил на перрон. Двери закрылись, вагон мягко тронулся. Мужичок осмотрелся по сторонам и шагнул к Рязанцеву:

- Видел? - спросил он. Рязанцев промолчал, но мужичку, очевидно, и не нужно было ответа.

- Рязанская морда! - кивнул он на дверь. - Деревня! А туда же! Ха! Он думает - я его испугался! Да я из Сокольников! Понял?

Рязанцев кивнул головой. Мужичок посмотрел на него благосклонно.

- Дай руку! Ну, дай руку, говорю!

Он схватил Рязанцева за руку и прислонил ее к своему карману:

- Понял?

Рязанцев нащупал в кармане какую-то железку и пожал плечами:

- Нет.

- Не понял? - удивился мужичонка. - Ну, щупай лучше!

- Пистолет, что ли? - догадался Рязанцев.

- Во, молодец! - сказал мужичок, сунул руку в карман, вынул пистолет и протянул его Рязанцеву.

Рязанцев взял пистолет и осмотрел его с профессиональным инженерским любопытством. Пистолет был самодельный, однозарядный, под малокалиберный патрон, с претензией - ручку покрывали латунные пластинки со скверной чеканкой.

- Ну хватит! - мужичок выдернул пистолет из руки Рязанцева и сунул в карман.- Что, понравился?

Рязанцев огляделся по сторонам - на них испуганно смотрели пассажиры. Его театральная соседка тоже испугалась.

- Ладно! - мужичок махнул рукой и полез в другой карман. Он извлек начатую бутылку водки, отвернул крышку и протянул Рязанцеву:

- Из горла будешь?

- Нет, - ответил Рязанцев, - спасибо!

- А вы будете? - он протянул бутылку женщине.

- Нет, нет, что вы! - с испугом сказала та, вжимаясь в угол.

- Ну, как хотите! - мужичок отхлебнул пару глотков, утерся рукавом и сунул бутылку в карман.

- Какая у тебя женщина красивая! - сказал он и протянул к ней руку, пытаясь не то погладить, не то похлопать ее по щеке.

Рязанцев перехватил его руку и отвел ее вниз. Мужичок молчал. Рязанцев отпустил руку, которая тут же нырнула в карман. Мужичок взглянул в глаза Рязанцеву:

- Смелый, говоришь?

Рязанцев не ответил, глядя ему в лицо. Небритый потянул из кармана пистолет. Рязанцев продолжал смотреть ему в глаза. Мужичок отвел взгляд, промямлил: «Извиняюсь!» - и отошел к двери.

Вагон остановился, мужичок вышел, не оглядываясь. Женщина схватила Рязанцева за рукав:

- Зачем вы брали это в руки?

- А что? - удивился Рязанцев.

- Там же отпечатки остались!

Рязанцев засмеялся:

- Ну, моих отпечатков нигде нет: ни в милиции, ни в другом каком месте!

- Ну, все-таки...

Только теперь Рязанцев заметил, что проехал свою остановку, но он даже обрадовался этому.

- Ну, мне пора! До свидания! - сказала женщина, двинувшись к двери.

- Какое совпадение! - сказал Рязанцев, - и мне здесь выходить.

- Да? - кокетливо сказала женщина и смутилась.

Они поднялись по эскалатору и вышли на улицу. Дождь бушевал с новой силой. Рязанцев развел руками:

- Придется вас провожать...

Женщина засмеялась и тоже развела руками:

- Что же поделаешь?

Они добежали до троллейбуса, сели в него, проехали несколько остановок, вышли.

- Придется вам показать мой дом, - сказала женщина.

- А он что, секретный, да? - шепотом спросил Рязанцев.

- Да, - так же шепотом ответила женщина, и они рассмеялись. Дошли до подъезда, женщина посерьезнела и сказала:

- Ну, вот и все... До свидания. Большое вам спасибо!

- Не за что. Скажите мужу, чтобы отремонтировал зонтик. Синоптики плохую погоду предсказывали.

Женщина как-то неопределенно повела бровями.

- Что, мужа нет? - спросил Рязанцев.

Женщина усмехнулась, покрутила головой:

- Ну вот, началось...

- Извините, - сказал Рязанцев смущенно.

- Да, - сказала женщина, - ну, до свидания...

- Погодите, - сказал Рязанцев, - давайте я вам зонтик отремонтирую. Я тут... в общем, я на заводе работаю, мне это ничего не стоит.

Женщина поколебалась:

- Нет-нет, зачем же я вас буду утруждать?

- Да говорю же вам, мне это ничего не стоит, - настаивал Рязанцев.

- Ну, хорошо, - сдалась женщина, - а как мы... как вы мне его передадите?

- Действительно! - Рязанцев сделал иронически-серьезное лицо, - проблема!

Женщина улыбнулась.

- Ладно! Запишите телефон...

Рязанцев записал, взял зонтик, простился и побежал к автобусу - было уже поздно, а ехать надо было далеко.

На другой день на заводе Рязанцев отдал зонтик знакомому инженеру-москвичу, с просьбой отремонтировать. Москвич иронически хмыкнул:

- Зонтик-то женский! Молодец, Дима! Так держать!.. Да ладно, не оправдывайся!

Через два дня Рязанцев, крутя в руках отремонтированный зонтик, набирал номер телефона своей новой знакомой, чертыхаясь про себя, что забыл спросить ее имя. Она узнала его голос после первого же «здравствуйте!».

- Здравствуйте! - Рязанцеву показалось, что она была рада его звонку. - Ну, как там мой зонтик?

- Великолепно! Здоров. Хочет с вами снова встретиться.

- Хорошо. Завтра в полшестого его устраивает?

- В полшестого? Вы знаете, он хотел бы и меня с собой прихватить, а я к полшестого не успею...

- А когда вы успеете?

- В полседьмого.

- Хорошо. Жду на троллейбусной остановке.

- Меня или зонтик? - спросил Рязанцев.

- Обоих, - засмеялась женщина.

Вот так и началось знакомство Рязанцева с Леной - так ее звали. Жила она одна, сын ее учился в Петербурге, в Военно-морском училище. С мужем она развелась уже лет семь назад, говорила о муже редко и неохотно, из ее отрывочных фраз Рязанцев узнал, что тот был крупным партийным работником, а теперь он какой-то крутой и все более раскручивающийся бизнесмен. У него была новая семья.

Рязанцев с Леной ходили в кино, в театр, гуляли по улицам, говорили обо всем, и все больше тянулись друг к другу, так что, когда командировка Рязанцева закончилась, Лена была этим огорчена. Она приехала проводить Рязанцева на вокзал, и перед тем, как он вошел в вагон, вдруг, внезапно, обняла его, поцеловала в губы и быстро, не оборачиваясь, пошла прочь.

Рязанцев несколько раз звонил Лене в Москву, и каждый раз слышал в ее голосе радость - так ему казалось.

Когда через три месяца Рязанцев снова поехал в командировку в столицу, и, окончив дела, вечером из гостиницы позвонил Лене, она нетерпеливо сказала:

- Приезжай скорее!

До этого они были на «вы».

- К вам?.. К тебе? Куда?

- Домой... Запоминай номер квартиры!

Рязанцев никогда не был у Лены дома. Когда он, держа в левой руке букет гвоздик, позвонил в дверь, то услышал ее торопливые шаги, как будто Лена бежала к двери.

Дверь распахнулась, и Лена бросилась на шею Рязанцеву. Гвоздики посыпались на пол.

И пошло, понесло, закружило... Суматошные, радостные, наполненные нетерпением дни, безумные, бессонные, нежные ночи...

Командировка пронеслась, просверкала, как молния. Началась снова тягомотная, будничная жизнь, освещаемая, как вспышками молнии, звонками в Москву и из Москвы, и еще нежными и ласковыми письмами «до востребования», с нетерпеливыми строчками: «Я жду. Приезжай скорее, милый!». Затем - снова командировка, снова безумное кружение, счастье, накрывающее с головой, в котором, кажется, можно захлебнуться, задохнуться и утонуть.

А между тем остальные дела у Рязанцева шли все хуже. Завод, как и всю страну, лихорадило, он разорялся. Зарплата все больше отставала от инфляции, а тут начались и задержки с ее выплатой, сначала - на месяц, потом все больше и больше. Дома жизнь становилась все хуже, жена требовала денег, а их не было. Скандалы, ссоры все разрастались. Сын бросил институт еще на первом курсе, болтался без дела, звонили ему какие-то подозрительные личности, он уходил с ними по вечерам, не ночевал дома, грубил, хамил, презрительно кривил губы: «Сиди на своем заводишке, инженеришка несчастный!» Жена срывала зло на Рязанцеве, обвиняя его во всех грехах, в своих неприятностях - у нее тоже не платили зарплату (она работала врачом в заводской поликлинике). Жизнь превращалась в кошмар.

Во время последнего приезда в Москву Лена, сидя на диване, подогнув ноги и прислонясь к плечу Рязанцева, спросила:

- Ну, и что ты решил?

- Насчет чего? - Рязанцев поцеловал ее в щеку.

- Погоди, - отстранилась Лена, - давай поговорим...

Она помолчала, потерлась ухом об его щеку и сказала, глядя в сторону:

- Надо же на что-то решаться, в конце концов.

- Да, наверное, надо, - сказал Рязанцев.

Он отодвинул Лену, встал и заходил по комнате.

- Я давно об этом думал. Но не решался сказать. Видишь ли, квартира у меня маленькая, две комнаты, район непрестижный, если размениваться - то что же я выменяю? Комнатенку какую-нибудь...

- Погоди, - Лена засмеялась, - ты думаешь, я поеду к тебе, брошу Москву? Да?

- А как же иначе? Что, я к тебе приеду? А где я работу найду? На что мы жить будем? Даст бог, завод мой оправится, зарплату платить будут...

- Не волнуйся, милый, - Лена встала, подошла и обняла Рязанцева, - я перешла на фирму, хорошо зарабатываю. Фирма развивается, я уже зондировала почву, и тебя туда можно устроить. А на Урал на твой я не поеду. Как же Игорь, сынок мой, - он на каникулы ко мне приезжает, а к вам туда далеко. Да и вообще, Москва есть Москва, и квартира у меня есть, лучше, чем твоя «комнатенка», как ты говоришь. Оставь квартиру жене. Как у тебя с женой-то, отношения не наладились? - отстранившись и глядя в сторону, спросила Лена.

- Нет.

Лена посмотрела Рязанцеву в глаза, обняла его и, приподнявшись на цыпочки, стала осыпать поцелуями его лицо...

Вернувшись домой, Рязанцев долго, месяца три, собирался с мыслями и силами, чтобы объявить жене о своем решении, но тут-то его и сократили. Жена, узнав об этом, пришла в ярость, стала швырять в Рязанцева сапогами и посудой, а наутро собрала его чемодан и поставила к двери:

- Уходи! Ты нам не нужен! Уходи!

- Куда же я уйду? - усмехнулся Рязанцев. Жена о Лене не догадывалась - она считала Рязанцева полным ничтожеством и не могла представить, чтобы кто-нибудь из женщин на него позарился.

Дальше последовала безобразная сцена, Рязанцев хлопнул дверью и ушел, до вечера болтался по городу, переночевал у друга, выдержав косые взгляды его жены, потом вернулся домой - и снова напоролся на скандал: пьяный сын ругался с матерью, увидев Рязанцева, оба переключились на него.

«Пора...» - подумал Рязанцев и пошел звонить Лене.

Он уже полтора месяца не мог дозвониться до нее - телефон молчал. То ли сломался, то ли что... «А может, с Леной что-нибудь случилось?» - думал Рязанцев и старательно отгонял от себя эту мысль.

Рязанцев так и не дозвонился. Жить дома стало уже совсем невозможно, и окончательное решение было принято.

И вот Рязанцев в Москве.

Он доехал на метро до станции «Улица 1905 года», вышел на улицу. Перед тем как сесть в троллейбус, Рязанцев решил позвонить Лене по автомату.

- Алло, слушаю вас, - раздался в трубке незнакомый женский голос. Рязанцев растерялся.

- Алло, - снова сказала трубка.

- А... Лену можно? - спросил Рязанцев, прокашлявшись.

- А она тут больше не живет...

- Переехала, что ли? - удивился Рязанцев. Почему же она ему не позвонила, не написала?

- Да. Что вы хотите? - нетерпеливо сказал голос в трубке.

- Ее телефон...

Женщина продиктовала номер и бросила трубку.

Рязанцев позвонил. Трубку взяла Лена.

- Это я, - сказал Рязанцев, - здравствуй, Леночка!

Лена помолчала, спросила:

- Ты где?

- Да вот тут, в Москве... Возле метро, у Пятого года...

- Подожди меня там. Ну, на скамейке в скверике. На той, помнишь?

- Алло, Лена! - закричал Рязанцев в трубку, - подожди!

Но в трубке уже раздавались короткие гудки. Делать нечего - Рязанцев поднял сумку с чемоданом и зашагал в сквер, к той скамейке, где они часто сидели вдвоем.

Что-то случилось, что-то произошло, и Рязанцев чувствовал уже, что случилось что-то неприятное, нехорошее, ломающее его душу, - какое-то шестое чувство говорило ему это.

Ждать пришлось долго, у Рязанцева изболелась душа, пока он не увидел быстро шагающую по аллее Лену.

- Здравствуй! - порывисто бросился Рязанцев к Лене, протягивая к ней руки и собираясь, как всегда при встрече, поцеловать ее в губы.

Лена руку не подала, тоже вроде бы потянулась поцеловать Рязанцева, но в последний момент повернула голову, так что Рязанцев чмокнул - не поцеловал, а чмокнул ее не в губы, а в щеку. Лена сразу же села на скамейку.

- Садись, - сказала она стоявшему в недоумении Рязанцеву, у которого сжалось сердце от недоброго предчувствия, - ты давно приехал? В гостиницу не устроился еще? - она кивнула на чемодан.

- Что случилось, Леночка? - спросил Рязанцев, продолжая стоять, - почему ты переехала?

Лена вынула из сумочки пачку сигарет и закурила, щелкнув зажигалкой.

- Ты куришь? - изумился Рязанцев.

- Да, - сухо сказала Лена.

- Я не знал...

- Ну... Я при тебе не курила, стеснялась...

- А теперь перестала...

Лена коротко взглянула на него и отвернулась.

- Так что случилось?

Лена помолчала и, не глядя на Рязанцева, сказала:

- Я вернулась к мужу.

У Рязанцева пересохло во рту, ноги ослабли, и он опустился на скамейку.

- Но у него же семья, дети...

Лена опять коротко взглянула на Рязанцева.

- Он развелся. Уже с полгода назад... Нет, больше. Я тебе не говорила. Он уже давно уговаривал меня вернуться...

- И что же произошло?

Лена отчужденно пожала плечами:

- Ничего. Он же мой муж...

- И где ты теперь живешь?

- С ним, в его квартире. Он той женщине с ее дочерьми купил другую квартиру, а мы в его квартире живем. Мою сдали пока... Я же просила не давать мой телефон, - сердито заметила она, швырнув в урну окурок.

Рязанцев молчал. Сердце его сжалось в комок и болезненно стучало.

- И работу бросила? - зачем-то спросил он.

- Да. Фирма разорилась, обанкротилась.

- Понятно! - усмехнулся Рязанцев.

- Что вам понятно? - зло и раздраженно повысив голос, сказала Лена, - что понятно? Этот мой муж! Он любит меня! Он совершил ошибку, да! Но зато теперь! Он меня окружил такой заботой, он так меня любит!

- А ты? - устало спросил Рязанцев.

- Да! Я тоже! Понятно вам?

- Мы уже на «вы»? - криво усмехнулся Рязанцев.

Лена ничего не ответила, вытащила из пачки новую сигарету, закурила.

- Не звони мне больше. Забудь, - она стряхнула пепел таким элегантным, красивым жестом, что Рязанцев чуть не взвыл вслух от переполнявшей его тоски и любви.

- Вообще-то ты случайно на меня попал, - сказала Лена, - мы сейчас на даче живем. Игорь приехал. У меня тут дела кое-какие, я к массажистке приезжала, зашла домой, слышу - звонок...

Рязанцеву показалось, что в ее голосе послышались самодовольно-сытые нотки, отчего ему захотелось заплакать.

- В общем, так, - Лена поднялась, - давайте уговоримся: (Рязанцев подумал, что она перешла на «вы» на этот раз специально, чтобы подальше оттолкнуть его) вы мне больше не звоните, не приезжаете, короче, мы больше не знакомы. Хорошо?

Рязанцев ничего не ответил, ему было больно дышать - так сжалось все в груди.

- Хорошо? - повторила Лена.

Рязанцев отвернулся.

- Ну, не сердись, - голос Лены чуть дрогнул, - не надо!

Рязанцев молчал.

- Постарайся наладить отношения в семье. Семья - это очень многое значит в жизни.

Рязанцев хотел ответить, но не смог - горло как будто свела судорога.

- Я пошла. До свидания! Нет, прощай! - добавила Лена, и голос ее снова слегка дрогнул.

Лена постояла еще пару секунд, резко повернулась и пошла, не оглядываясь. Рязанцев рванулся было за ней, но через секунду обмяк и сидел на скамейке, больно кусая себя за палец.

- А-а-а! - застонал он, как от физической боли.

Он сидел напряженный, в неестественной позе, чуть раскачиваясь из стороны в сторону, пока сжимавшая сердце тоска не вытекла из его груди. Тогда он расслабленно откинулся на спинку скамейки и замер.

Он сидел ни о чем не думая. В груди и в голове было пусто и холодно. Изредка пошевелив затекшей ногой или рукой, Рязанцев снова замирал. В голове шевелились пустые, отрывочные, глупые мысли, обрывки каких-то мелодий, слова, куски фраз. Думать он боялся. Сколько времени прошло - Рязанцев не помнил.

Потом он встал, не взглянув даже на часы, повесил на плечо сумку, поднял чемодан и пошел буквально куда глаза глядят. Он вышел из сквера, пошел по тротуару, автоматически сворачивая на перекрестках и продолжая ни о чем не думать. Неожиданно он обнаружил себя стоящим у подъезда дома, где раньше жила Лена. Рязанцев поднял голову и внимательно посмотрел на окна ее квартиры, на третьем этаже. И когда он понял, что ее там нет, что больше ничего не будет, что все кончилось, слезы потекли по его усталому, постаревшему и посеревшему лицу, стекая на бороду. Рязанцев не замечал этого.

Опять не чувствуя времени, Рязанцев долго стоял во дворе, потом, мысленно подтолкнув себя, пошел дальше.

Сколько времени он бродил по Москве - Рязанцев не помнил. Чемодан оттянул руки, болело плечо от висевшей на нем сумки. Это привело наконец Рязанцева в чувство. Он остановился, поставил чемодан и сумку и стал лениво и без интереса размышлять, что же ему делать дальше. Все связи с прошлым были обрублены, Рязанцев даже выписался из своей квартиры. Он подумал о сестре и тут же отбросил эту мысль - сестра жила в Саратове, в двухкомнатной квартире, с мужем-пьяницей, с дочерью, зятем и внуком. С деньгами у нее было туго. Зачем он там будет нужен?.. Оставаться в Москве? И что здесь делать? Где жить? На что жить?

«Придется все-таки ехать обратно», - лениво подумал Рязанцев. Деньги у него были, немного, правда, но месяца на два хватит. Может, найдется какая-нибудь работа и место в общежитии, или можно будет снять какой-нибудь угол. Все-таки там остались друзья, знакомые, родственники, может, кто-нибудь чем-нибудь поможет.

Рязанцев постоял еще немного и снова тронулся вперед. У первого встречного он спросил, как пройти к метро, тот долго и запутанно объяснял, Рязанцев пошел, заблудился, снова спросил прохожего и наконец добрался до метро - наверное, часа через полтора.

Доехав до Казанского вокзала, Рязанцев выстоял небольшую очередь в кассу и попросил билет на сегодня, назвав номер поезда. Кассирша выкатила на него злые глаза:

- Вы что, совсем уже? Времени-то сколько? Ваш поезд ушел уже полчаса назад!

- Ну, на следующий...

Кассирша пощелкала клавишами и сказала:

- Только на завтра! Берете?

- Да, - пожал плечами Рязанцев.

Он взял билет, сунул в карман, вышел с вокзала и опять бесцельно потащился куда глаза глядят. Перейдя по подземному переходу к Ленинградскому вокзалу, он побрел вдоль него, потом свернул в проход между Ленинградским и Ярославским вокзалами. Там стояло множество торговых киосков. Рязанцев завернул в огороженное легким заборчиком летнее кафе, долго смотрел на прилавок, потом, подумав, купил сто граммов водки, выпил залпом и пошел дальше. От выпитого потеплело в желудке, шевельнулось застывшее в груди сердце. Рязанцев почувствовал себя уставшим, голодным. Он купил пирожок и съел его, даже не обратив внимания, с чем он был, - с картошкой, с капустой или еще с чем-то.

Мысли Рязанцева начали наконец выстраиваться в порядок, и он подумал о ночлеге. «Ладно, переночую в зале ожидания», - подумал Рязанцев и побрел дальше.

Навстречу Рязанцеву шли, не торопясь, взявшись под руки, три женщины, все трое лет двадцати пяти-тридцати, полные, густо накрашенные, но, в общем, довольно симпатичные. Они внимательно посмотрели на Рязанцева и пошли дальше. «А, эти самые!» - догадался Рязанцев и оглянулся. Женщины стояли и смотрели на него. Одна из них отделилась от компании и пошла к Рязанцеву.

- Мужчина, желаете отдохнуть? - спросила она хрипловатым голосом.

«А что? Заодно и переночую», - подумал Рязанцев и спросил:

- Сколько?

- Вот так, прямо в лоб, - засмеялась женщина, - семьдесят, устроит?

- А если на всю ночь? - спросил Рязанцев.

Женщина подумала и сказала:

- Ладно, триста. Вы мужчина симпатичный. Люблю бородатых!

Рязанцев усмехнулся, погладил свою окладистую бороду. И сказал:

- Договорились! Куда идем?

Проститутка помахала ручкой своим подружкам и вцепилась в свободную от чемодана руку Рязанцева:

- Пошли!

- Тебя как зовут? - спросил Рязанцев.

- Анджела, - ответила та, - а тебя?

«Врет, наверное», - подумал Рязанцев и сказал:

- Дмитрий.

- Пошли, Димон, - повторила Анджела и потащила Рязанцева к стоянке автомобилей.

- Сергей! - постучала она в стекло машины. Дремавший водитель проснулся и, позевывая, открыл заднюю дверцу.

- Садись, - сказала Анджела, - чемодан поставь вперед, на сиденье.- Она похлопала Рязанцева по щеке и кивнула шоферу: - Поехали...

Машина тронулась. Рязанцев, погруженный в свои мысли, не очень следил за дорогой. Ехали довольно долго, минут сорок, часто сворачивая. Наконец машина въехала во двор и остановилась.

- Пошли. Бери свой чемодан. Пока, Серега, - сказала Анджела водителю.

Они вышли, Сергей уехал. Анджела взяла Рязанцева под руку и повела к подъезду.

Они поднялись на третий этаж «хрущовки», Анджела порылась в сумочке, достала ключи, открыла дверь:

- Заходи.

Рязанцев зашел в обычную, скромно и безвкусно обставленную квартиру. Анджела закрыла дверь.

- Поставь свои чемоданы, что держишь? Боишься, украду? - засмеялась она. - Сними куртку-то. Как ты в ней ходишь в такую жару? Пропотел, наверное?

Анджела прошла на кухню, кивнув Рязанцеву на стул:

- Садись к столу. Сейчас закусим!

Рязанцев сел. Анджела возилась на кухне, потом вышла, в руках: хлеб, нарезанные сыр и колбаса на тарелке, начатая бутылка вина.

- Возьми бокалы в серванте, - скомандовала она.

Рязанцев поставил бокалы на стол. Анджела подошла к шкафу, вынула полотенце и кинула его Рязанцеву:

- Иди умойся.

Рязанцев прошел в ванную, поплескался и вышел. Анджела успела уже переодеться, сидела в длинном халате, застегнутом на одну пуговицу. Сверху из халата выглядывали крупные белые груди, снизу - полные и такие же белые ноги. На столе стояли уже наполненные вином бокалы.

- Садись, - кивнула Анджела.

Она села напротив, закинув ногу на ногу, от чего полы халата разошлись и крупная нога обнажилась совсем, показав, что кроме халата на Анджеле уже ничего не было.

- Ну, давай! За знакомство! - Анджела пододвинула к Рязанцеву бокал. Они чокнулись, и Рязанцев выпил сладковатое, с приятной кислинкой вино.

Анджела выпила половину бокала и сидела, очень внимательно глядя на Рязанцева.

Стена напротив Рязанцева вдруг качнулась и стала падать на него. Поняв, что он валится на пол вместе со стулом, Рязанцев, преодолевая вдруг навалившуюся на него слабость, ухватился за скатерть и потянул ее на себя. В глазах потемнело, в ушах зашумело, последнее, что запомнил Рязанцев, это был звон разбивающейся посуды...

Рязанцев проснулся от нестерпимой вони. Он поморщился, попытался открыть глаза. Ему с трудом удалось это сделать. Перед глазами возвышалась непонятная куча чего-то очень резко и неприятно пахнущего. Рязанцев поднял голову и со стоном опустил ее снова, потому что резкая и острая, очень сильная боль пронзила мозг. Виском Рязанцев ударился о что-то твердое и шершавое. Огромным усилием он перевернулся на другой бок и снова с трудом открыл глаза. Он увидел, что лежит на чем-то сером, твердом, а подальше возвышалась вертикальная черная и грязная поверхность. Спустя несколько секунд Рязанцев понял, что это мусорный бак.

Рязанцев снова попытался приподняться, но в голове как будто что-то взорвалось, и он со стоном упал на грязный асфальт.

Сколько времени он пролежал так, Рязанцев не понял. Очнулся он от грохота ведра о мусорный бак. Рязанцев открыл глаза, скосил их и увидел пожилую женщину, вытряхивающую мусор. Она с презрением глядела на Рязанцева, потом сказала сквозь зубы:

- У, мразь пьяная!

Женщина ушла. Рязанцев, кряхтя, поднялся, сел, прислонившись к бачку.

«Где я?» - с трудом соображал он. «Я же в Москве!» - догадался вдруг Рязанцев, и тут же память вернулась, и он вспомнил все: встречу с Леной, вокзал, проститутку - и со стоном повалился на загаженный асфальт.

«Что же это такое, Господи! Что делать, что делать?» - бормотал Рязанцев, стукаясь головой об асфальт.

Вонь наконец-то вынудила его подняться, он встал, шатаясь, оглядел себя. Он был в одной рубахе, грязной, разорванной под мышкой. Брюки и ботинки были на месте. Куртки не было. Рязанцев огляделся вокруг - нет, ничего нет!

«Боже мой!» - опять простонал Рязанцев. В куртке были и деньги, и документы, и билет. Он обшарил карманы брюк - они были пусты и даже вывернуты, не было даже носового платка. Ни копейки, ни жетонов на метро и на телефон. Понимая, что это глупо, он осмотрел всю помойку, пытаясь обнаружить куртку или чемодан. Естественно, ничего не было. «Который час?» - подумал Рязанцев, поднес руку к лицу и обнаружил, что и часов-то нет. «Ну, а это им зачем? - тоскливо подумал он, - старые ведь, дешевка!»

Поддерживая голову рукой, Рязанцев вышел со двора. Прохожие оглядывались на него, испачканного, в рваной рубашке, с бородой, в которой застрял мусор.

Он добрел до какого-то скверика, зашел в кусты, со стоном рухнул на землю и потерял сознание.

Потом он просыпался несколько раз, голову разламывало от боли. Рязанцев тихо стонал, сознание снова уходило.

Окончательно очнулся он уже ночью, оттого, что кто-то жарко дышал ему в лицо. Рязанцев сел, собака, обнюхивающая его, отскочила в сторону и стала, поджав хвост и глядя в глаза Рязанцеву.

- Пошла, пошла! - замахал руками Рязанцев. Собака повернулась и скрылась в кустах.

Было прохладно, Рязанцева трясло от холода и сырости. Он поднялся, ноги были словно ватные, голова кружилась, но уже так не болела. Рязанцев, собравшись с силами, быстро пошел, затем побежал по аллейке, чтобы согреться. Так он и провел время до утра - садился на скамейку и сидел, пока не начинал трястись от холода, после чего вставал и бегал, чтобы согреться, пока не поднялось солнце и не согрело землю и воздух.

Рязанцев, прикрывая рукой дыру в рубахе, вышел из сквера и пошел по улице. Но куда идти и зачем? Он спросил прохожего, как пройти к метро, тот показал. Рязанцев вышел к станции и прочел ее название - «Царицыно». «Как я сюда попал?» - подумал Рязанцев. «Непохоже, чтобы мы так быстро доехали сюда от трех вокзалов. Наверное, они меня загрузили в машину, когда я вырубился, и отвезли куда подальше», - размышлял Рязанцев. Он зашел в метро, чтобы уехать на вокзал, но тут вспомнил, что у него нет ни денег, ни жетонов, и вышел против потока людей, которые толкали его и ругались. Мысли тяжело ворочались во все еще больной голове. Вчерашняя встреча с Леной казалась теперь чем-то далеким, и хотя и вызывала обиду и тоску, но уже не такую острую и тяжелую, как вчера.

«Пойду-ка я в милицию», - решил Рязанов, в глубине души нисколько не веря, что ему там помогут.

В общем, все так и получилось. В ближайшем отделении милиции Рязанцева долго гоняли из кабинета в кабинет, пока он не попал к уже немолодому оперу, но в звании всего-навсего старший лейтенант. Тот долго выслушивал сбивчивые разъяснения Рязанцева, потом спросил, где это произошло, а когда Рязанцев сказал, что не запомнил, милиционер сказал самому себе: «Глухарь!» - и потерял интерес к рассказу. Когда же он поинтересовался, где живет Рязанцев, и тот стал объяснять, что, выходит, пока нигде, милиционер совсем заскучал, прервал объяснение и попросил изложить все на бумаге. Когда Рязанцев описал все на трех листах, милиционер со скучающим видом прочитал, сунул в стол и велел прийти на следующей неделе.

- «Анджела», - усмехнулся он, - сегодня она Анджела, завтра - Белла, послезавтра - Аэлита. Разве найдешь чего?

Рязанцев, смущаясь, попытался объяснить милиционеру, что ему негде жить и, главное, у него совсем нет денег, и нечего есть. Тот выслушал, развел руками и ответил, что у них не благотворительное общество, у самих зарплата маленькая, да и ту задерживают. Тут его срочно вызвали к начальству, он вежливо выставил Рязанцева из кабинета и ушел.

Рязанцев вышел на улицу, постоял и снова поплелся куда глаза глядят.

«Красота! - язвительно думал он. - Свобода! Даже чемодан не надо таскать, и умываться не надо! И не страшно, что украдут что-нибудь, - ничего нет! И никаких обязанностей - что хочешь, то и делай! Отдыхай!»

Все сильнее хотелось есть. Да и пить хотелось - солнце жарило все сильней. Рязанцев почти бессознательно зашел в закусочную. Люди стояли у столиков, пили пиво, ели, разговаривали. При виде еды у Рязанцева начались спазмы в желудке. Потоптавшись в уголке, Рязанцев, преодолевая стыд, подошел к мужчине лет сорока-сорока пяти, меланхолично жевавшему бутерброд с колбасой и запивавшему его пивом.

- Извините, ради бога, - смущенно проговорил Рязанцев, - так сложились обстоятельства... В общем, я не ел уже два дня... Если вам не трудно... Нет-нет, если вы не можете, то... Извините...

Мужчина задумчиво посмотрел на него, взял из стопки, лежавшей на тарелке, небольшой бутерброд и протянул Рязанцеву.

- Спасибо... - сказал Рязанцев, изо всех сил стараясь сохранить достоинство и не засунуть бутерброд весь разом в рот, - благодарю вас...

Мужчина никак не отреагировал, как будто Рязанцева и не было вовсе, и продолжал лениво жевать. Рязанцев отошел в сторонку и мигом съел бутерброд. Он был очень маленький и не насытил его.

Рязанцев постоял немного, подождал, пока вышел угостивший его, и подошел к другому мужчине, молодому, высокому и полному, хорошо одетому. Тот тоже пил пиво с бутербродами.

- Простите, - сказал он, как-то даже униженно поклонившись, - так сложились обстоятельства... Я не ел два дня...

- Пошел в задницу, - сквозь зубы, не глядя, ответил мужчина.

Рязанцев опустив голову, отошел, вышел из пивной и опять поплелся по тротуару.

Голод и жажда донимали его. Он долго брел куда глаза глядят, потом остановился возле уличной торговки, которая продавала всякие продукты - рыбу, фрукты, жвачку, разложив все это на столе. Рядом со столом стоял ящик с пепси-колой, часть бутылок лежала сверху. Рязанцев стоял и смотрел на продукты, сглатывая слюну. Когда женщина отвернулась, чтобы поговорить с подошедшей знакомой, Рязанцев наклонился, схватил бутылку пепси-колы и сунул ее в карман. Стараясь не торопиться, чтобы не навлечь подозрений, Рязанцев отошел в сторону, затем быстро пошел прочь, сдерживаясь, чтобы не побежать. Ему все казалось, что за ним гонятся. Только пройдя пару кварталов, он свернул во двор, открыл бутылку и выпил ее.

«Ну, вот и дожил, - подумал он, отшвырнув пустую бутылку, - ты теперь и нищий, и вор...»

Рязанцев еще долго бродил по городу, размышляя, что же предпринять. Потом ему подумалось, что, может быть, стоит позвонить Лене, объяснить ей, что случилось, и занять денег на билет. Он долго обдумывал этот вариант, пока не решился. Стоя у автомата, Рязанцев несколько раз просил жетон, но ему или не отвечали совсем, или разводили руками - нет, мол. «Да уж, точно, Москва слезам не верит», - подумал Рязанцев.

Наконец какая-то женщина сжалилась над ним и дала жетон. Но все оказалось напрасным - телефон не ответил. Лена, очевидно, отдыхала на своей даче.

Дело клонилось к вечеру, и Рязанцев пошел искать место для ночлега. Забредя в какой-то скверик, он выбрал скамейку и сел на нее. «Стемнеет - тут и улягусь», - подумал он, впадая в какое-то оцепенение.

В июне темнеет поздно, Рязанцев долго сидел, прислушиваясь к урчащему от голода желудку.

«Вот так, Дмитрий Александрович, - подумал Рязанцев, - кто ты был раньше? Инженер, человек с высшим образованием, на Доске почета в цехе висел, ударник коммунистического труда, значок какой-то вручали, грамоты... Членом цехкома был. Кандидат в мастера спорта, призер областного чемпионата по фехтованию... Уважаемый соседями человек, семьянин... И кто ты теперь, Дима? Бомж, нищий, вор... Бродяга. Как это вышло? Кто виноват? Да, конечно, я, наверное, делал ошибки. Но не такие же, чтобы дойти до этой вот жизни! Не я же развалил завод! Советский Союз развалился, теперь и страна разваливается, а с ней вместе и завод, и семья. Да-да, и семья! И Лена тут ни при чем. Ведь если бы жена не стала такой вот, мегерой прямо, я бы не решился уйти от нее. А кто ее довел до этого? Я, что ли? Нехватка денег, стрессы сплошные. Тут на всех начнешь кидаться. А сын? Почему он бросил институт? Потому что видел, что по окончании его он будет никому не нужен. А Лена? Ну да, может, она меня просто не любила. А может, это все произошло из-за того, что разорилась ее фирма?»

Рязанцев вздохнул, встал, потянулся и снова сел.

«И кто виноват? Демократы? Да, наверное, и они. Но почему же другие-то страны нормально живут? Тот, старый режим, коммунистический, он для людей - для тех, кто смирный и не ерепенится, - конечно, поспокойней был, посытнее, но разве не ясно, что он шел к развалу? Что при нем экономика обязательно когда-нибудь придет к краху? И почему, почему в этой стране все так нелепо? Зачем надо было устраивать всякие эксперименты, опыты над собой? Другие страны живут себе и живут, а мы? Эх! Ну и дурная же эта страна!»

Рязанцев сплюнул, в животе снова заурчало. Господи, как есть хочется! И чем это все кончится?

«А может, самому пора кончить все?» - промелькнула в голове мысль. А как? Рязанцев стал перебирать варианты. Веревки нет, пистолета - тем более. Броситься под машину? Рязанцев стал обдумывать этот вариант. Сложновато... Лучше под поезд. Или с моста в Москву-реку...

- To be or not to be?* Вот ведь в чем вопрос-то! - услышал он мужской голос, вздрогнул от неожиданности и повернулся. На скамейку плюхнулся мужчина лет под сорок. Протянул Рязанцеву ладонь:

- Чижов, Михаил Николаевич! Можно просто Миша.

На Рязанцева пахнуло свежим запахом водки.

Мужчина был плотный, невысокого роста, со светлыми волосами, с большими залысинами, с начинающими седеть висками, курносым носом и толстыми, добрыми губами, но взгляд его серых глаз под белобрысыми редкими бровями не соответствовал его добродушной физиономии - глаза его, несмотря на то, что они помутнели слегка от выпитого, смотрели внимательно, чуть иронично, и в них явно светился ум, очень явно.

- Рязанцев, - хмуро сказал Рязанцев.

- А имя-отчество?

- Дмитрий Александрович.

- Можно Дима, - утвердительно добавил Чижов.

- Можно, - проворчал Рязанцев, - все можно...

- Я смотрю, вы задумались очень. Вопрос серьезный? - спросил Чижов, вытаскивая и разминая сигарету. - Курите? - спохватился он, протягивая пачку.

- Нет, - ответил Рязанцев.

- Молодец! - сказал Чижов, закуривая. - Так я, очевидно, правильно понял, что у вас проблемы?

Рязанцев пожал плечами.

- Проблемы-то как, мировые, общероссийские, личные?

- Личные, - сказал Рязанцев, - а впрочем... Впрочем, наверное, общие... По крайней мере, общероссийские.

Чижов указал на прореху в рубахе:

- Что случилось?

--------------

* To be or not to be? (англ.) - Быть или не быть? (Здесь и далее прим. автора).

Рязанцев сначала нехотя, потом все более распаляясь, рассказал Чижову свою историю. Для чего он это делал, он не понял, но выпытывающие умные глаза Чижова действовали на него как-то гипнотизирующе.

Впрочем, про Лену Рязанцев рассказал только в общих чертах, без подробностей о чувствах.

- Так, - сказал Чижов, - вопрос, конечно, интересный, но мы сделаем вот что. Сначала пойдем ко мне, я вас покормлю, - не возражайте - а уж затем обсудим ситуацию. Пошли! - Чижов встал, хлопнул Рязанцева по плечу.- Идем, идем! Тут близко.

- Да что вы, неудобно, - бормотал Рязанцев, тем не менее подчиняясь, - зачем я буду вас беспокоить?

Чижов, никак не реагируя на эти слова, подхватил Рязанцева под руку и повел к выходу из сквера.

Они прошли двор, поднялись в лифте на шестой этаж и вошли в квартиру Чижова.

- Проходите, - Чижов подтолкнул Рязанцева, - сейчас что-нибудь придумаем.

Квартира явно была без женских рук - беспорядок в ней был большой. На столе валялись книги, паяльник, какие-то приборы, радиодетали, бумаги, папки, вырезки из журналов. Сбоку лежало несколько электронных плат, соединенных между собой переплетенными проводами и целыми шинами. На приставном столике стоял компьютер, а телевизора в квартире совсем не было. Шкаф и полки на стене были забиты книгами, причем практически все они были научными или техническими, только на одной полке стояли художественные книги. Мельком взглянув, Рязанцев сообразил, что это исторические романы. Было также множество журналов, в том числе и на иностранных языках, даже на японском или китайском, - Рязанцев в иероглифах не разбирался. На подоконниках тоже лежали приборы, платы, радиодетали, книги и журналы.

- Пошли на кухню, - Чижов открыл дверь. На кухне тоже был беспорядок.

- Жены нет? - полуутвердительно спросил Рязанцев.

- Нет, - спокойно ответил Чижов, - давно уже развелись...

Он разогрел сковородку с магазинными, какими-то слюнявыми котлетами, достал и нарезал колбасу и сыр, хлеб, помидоры, очистил и разрезал на четыре части большую луковицу, открыл банку шпрот. Рязанцев смотрел и глотал слюну. Чижов снова полез в холодильник, вытащил начатую бутылку водки, достал с полки две рюмки, наполнил их:

- Садитесь! - он подвинул табуретку Рязанцеву и сел сам.- Ну, за знакомство!

Рязанцев выпил, водка обожгла пустой желудок, и Рязанцев стал торопливо закусывать.

Чижов снова разлил водку, они еще раз выпили, и еще. На голодный желудок водка подействовала быстро, и Рязанцев захмелел. Чижов же еще раньше выпил, поэтому они скоро были уже здорово навеселе, хлопали друг друга по плечам и незаметно перешли на «ты».

- Нет, послушай, - говорил Чижов, тыча пальцем в плечо Рязанцеву, - ты говоришь, эта страна никуда не годится? Ты не прав, старик. Ну, свернули в сторону, в этот социалистический тупик, побродили там, но ведь выбрались же! Может, даже опыта какого-то набрались, и довольно оригинального и даже, может быть, очень ценного. И придем к нормальной жизни. Но! - Чижов поднял палец. - Но! Если кто-то живет всю жизнь хорошо, спокойно, смирно, богато, ведь ему потом нечего вспомнить будет, ведь так? Вот мы с тобой что вспоминаем? Как ели досыта? Как спали на мягком, в тепле? Нет, дружище, мы вспоминаем, скажем, студенческие годы, общежитие, или там армию, когда было тяжело, холодно, голодно, трудно... Сытый, я имею в виду - все время сытый, это, скажем, пустой человек...

- А голодный? Все время голодный?

- Правильно! - махнул рукой Чижов. - Это тоже плохо! И даже очень! Давай еще по рюмочке, - он разлил водку.

Снова выпили, Рязанцев закусил и сказал:

- Ты не прав! Я не это имею в виду. Эта страна не потому плохая, что виляет из стороны в сторону, а изначально! Понял? Вот скажи, зачем они кладбище разгромили, где мои мать с отцом лежат?

- Кто? - спросил Чижов.

- Откуда я знаю? - Рязанцев пошатнулся и чуть не упал с табуретки.

- Тихо! - придержал его за плечо Чижов. Он снова разлил водку.

- Это же не народ, это выродки, ублюдки! И в Америке такие есть, еще хуже. Вон, залез на крышу один идиот и давай стрелять в кого ни попадя. Я тебе скажу, скоро эта Америка развалится, вот увидишь!

- А! - махнул рукой Рязанцев. - Начихать мне на Америку! Мы про Россию говорим. И воевала эта страна все время не знаю зачем, нахватали земель, проглотить не можем! Зачем?

- Ну, тут уж ты совсем не прав! Россия, - он поднял палец, - почти всегда либо оборонялась, либо спасала другие народы! Я в последнее время очень историей интересуюсь, такая у меня проблема возникла. И я тебе скажу - это так! Нет, конечно, было: вот Среднюю Азию захватили - и то! Эти, бухарцы и хивинцы, они ведь постоянно набеги делали, в плен русских или там других российских подданных брали! Вот их и наказали! Ну, прихватили заодно кое-что. Но это редкость. А так - вот, смотри. От татаро-монголов оборонялись? Да! И всю Европу защитили, закрыли от них. Украину от поляков спасли? Башкир от ногайцев спасли? Спасли! Грузию, Армению от турок там, или от Персии... Они бы их уничтожили! А болгар, греков, сербов? Петр Первый окно в Европу прорубил - наши земли, которые шведы заняли, обратно забрал.

- А Прибалтику?

- Ну, это сложный вопрос. В конце концов их отпустили, пусть живут.

- Нет, я не согласен, - сказал Рязанцев, - может, той Грузии с этими турками или персами лучше бы жилось, чем с нами.

- Ты не прав, - сказал Чижов, - ты что, историю не учил?

- А кто ее писал? Ведь как напишешь, так люди и думают...

Чижов покрутил пустую бутылку, встал, вышел в комнату и вернулся с полной.

- Давай еще вмажем...

Они выпили. Голова кружилась, Рязанцеву было легко и спокойно, он все забыл, все свои неприятности, только какая-то злость прорывалась наружу.

- А я говорю - лучше бы этой страны не было совсем! Всем бы лучше было!

- Если бы нас Гитлер победил, да?

- Ну, это не совсем, конечно, так. Гитлер - это, конечно...

- Ну, Наполеон?

- А почему бы нет? Крепостное право раньше бы отменили...

- Что-то он не хотел, вроде, его отменять. Да ведь Россия бы все равно осталась, только опозоренная... Тогда, может, Батый? Или Мамай?

- Батый-то разбил ведь наших...

- Ну да, но не до конца... А вот Мамай, он бы, наверное, кончил Русь, если бы победил...

Рязанцеву вдруг все это надоело.

- Ну и хрен с ними со всеми, с Мамаями этими... Ну и кончил бы, плевать - кому она нужна, эта Россия? Давай выпьем... За что? Только не за эту страну. Давай за тебя, Миша!

Они выпили.

- А ты чем занимаешься? Историк, что ли? - спросил Рязанцев.

- Нет... - Чижов помолчал, - физик я...

- А зачем тебе история?

- Да так.

- Ты где работаешь?

- В институте физических исследований... «Закрытый» институт, был.

- Ну и как? Платят?

Чижов пожал плечами:

- Платят... Но мало... Задерживают... Да и это не главное, - Чижов поднял палец, - финансирования нет. Очень мало выделяют. С трудом выцарапываем... Давай еще по рюмахе!

Рязанцева развезло. Он сидел, прислонившись к стенке, кухня покачивалась у него в глазах. Чижов тоже опьянел.

Беседа приняла хаотичный характер, они перебивали друг друга, Чижов начал петь, Рязанцев ему подтягивал, потом они о чем-то спорили, Рязанцев спорил-спорил и вдруг забыл суть спора, обалдело посмотрел на Чижова, налил себе и ему и выпил.

- Ты знаешь, - дышал ему в ухо Чижов, - ты знаешь, Дима, я ведь машину времени изобрел!

- «Иван Васильевич меняет профессию!» - сказал Рязанцев, обнимая Чижова за шею.

- Прекрати! - заорал Чижов, вырываясь. - Мне это кино вот где! - он махнул рукой, шаркнув по шее, и чуть не свалился со стула.

- «Назад, в будущее!» - сказал Рязанцев, смеясь.

- Да пошел ты! - Чижов, шатаясь, сходил за сигаретами, закурил.

- Герберт Уэллс! - сказал Рязанцев.

- Не веришь? Ну и хрен с тобой!

Чижов плюхнулся на стул.

- Ты знаешь, я ее уже три раза в прошлое посылал. И она вернулась! Но доказательств нет, никто не верит. Видеокамеру отправлял, она засняла лес, поляну, даже лису, а лиса она и есть лиса, хоть сейчас, хоть тогда!

- А динозавры как же? - спросил Рязанцев, смеясь. Оказывается, он попал к сумасшедшему! Ну и хрен с ним, он теперь ничего не боится!

- Машина туда не добиралась. Так, где-то двенадцатый-тринадцатый век, может, четырнадцатый, кто знает, координат нет.

Он схватил Рязанцева за руку и засмеялся:

- Кошку послал, привязал к креслу. А она возьми да и сбеги! Так в прошлом и осталась! Машина пустая вернулась!

- А скелет не нашли?

Чижов посмотрел на него:

- А это идея! Давай выпьем за идею!

Снова выпили.

- Впрочем, - сказал Чижов, снова закурив, - идея плохая! Машина в прошлом уходит в сторону. Географически. То есть она была где-то в Подмосковье или, может, под Тулой, я так рассчитывал. Возвращается на место, но не совсем, на два метра в сторону.

- Выпьем за упокой кошки, - сказал Рязанцев.

- А почему ты думаешь, что она умерла?

- Так ты говоришь - четырнадцатый век?

Чижов удивленно поглядел на Рязанцева:

- Ну да, конечно...

«Сумасшедший, точно. Или болтун. Барон Мюнхгаузен», - подумал Рязанцев.

- А давай туда Чубайса отправим, - сказал он Чижову.

- Почему? - Миша посмотрел на него пьяными, но все-таки умными глазами. - Почему Чубайса?

- За ваучерами... Ха-ха-ха!

- Кончай болтать! - сказал Миша, разливая по рюмкам остатки водки.

Они выпили, Рязанцев поперхнулся и закашлялся. Чижов похлопал его по спине.

- Что, жалко Чубайса? - спросил Рязанцев, - ну, тогда давай меня! Кому я тут нужен? - он вдруг посерьезнел, и по щеке его покатилась пьяная слеза. Чижов этого не заметил.

- А что, отправился бы? - он задумчиво посмотрел на Рязанцева.

- Запросто! С нашим удовольствием! - встрепенулся пьяный Рязанцев. - Поехали! «Совсем, видать, крыша уехала! Ха, машина времени!» - он захохотал, обнимая Чижова.

Тот посмотрел на него, встал, пошатываясь:

- Ну, пошли!

- Куда? - спросил Рязанцев, облизывая губы.

- На работу ко мне! Пошли! Я тебя отправлю, ты там побудешь с полчаса, может, застолбишь координаты...

- Чего? - спросил Рязанцев.

- Ну, узнаешь там, какой век...

- Пошли! - сказал Рязанцев и встал, покачиваясь. Ему было очень весело и смешно.

Чижов встал, надел пиджак.

- Пошли! Стой, замерзнешь... Вот, надень, - он, покачиваясь, подошел к вешалке и снял куртку, сшитую из камуфлированной материи, - я ее на рыбалку надеваю.

Он помог Рязанцеву натянуть куртку.

Как во сне Рязанцев двинулся к двери. Они спустились на лифте, вышли из подъезда, тут Рязанцев отключился, а когда он снова пришел в память, они подходили к дверям какого-то здания. Чижов заколотил в дверь:

- Дядя Вася! Открывай!

Кто-то зашаркал ногами, щелкнул ключ в двери, показалась всклокоченная седая голова:

- А, Михаил Николаич! - сказал старик. - Здрасьте! Что же это вы? Опять? - он укоризненно покачал головой.

- Дядя Вася! Я тебя люблю? Люблю! Ты же знаешь! Ты самый умный из вахтеров во всей Москве! Понял? Эти все секьюрити против тебя - пх-х-х!

Дядя Вася, очевидно, любил лесть.

- Спасибо, Михаил Николаич! Хороший вы человек! Но часто вы все-таки выпиваете, частенько что-то!

- Дядя Вася! - Чижов вытянулся, покачиваясь. - Ты меня уважаешь?

- Конечно!

- Молодец! Хороший ты мужик! Ладно, пропусти нас.

- А это кто? - спросил дядя Вася, посмотрев на прислонившегося к стенке, чтобы не упасть, Рязанцева.

- Это? Это профессор Иванов, из НИПИ.

- Здрасьте! - поклонился Рязанцеву вахтер.

- Пропусти, дядя Вася!

- Ладно, ладно, идите! Там, в лаборатории, халаты подстелите и - спите. Хорошо, Михаил Николаич?

- Спасибо, дядя Вася! Ты настоящий друг! Самый умный из вахтеров, - сказал Чижов, обращаясь к Рязанцеву, тот только пьяно уронил голову на грудь.

Чижов подхватил Рязанцева под руку и повел по коридору. Они зашли в большую темную комнату, Чижов зажег свет. Вся комната была забита приборами, на столах валялись паяльники, отвертки, какие-то радиодетали, корпуса, платы и всяческая подобная дребедень.

- Идем, - Чижов подтолкнул Рязанцева, - вот она, голубушка!

Посреди комнаты было пустое место, очерченное кругом белой линией, в центре этого круга стояло непонятное сооружение с торчащими из него проводами и антеннами. В центре сооружения было кресло с ремнями для пристегивания, как в самолете, сбоку была прикреплена видеокамера.

- Ну, давай садись! - сказал Чижов, подталкивая Рязанцева к сооружению.

Рязанцев плюхнулся в кресло, Чижов стал его пристегивать. Рязанцеву было очень смешно.

- «Он сказал - поехали! Он взмахнул рукой!» - запел он во все горло.

- Сиди! - схватил его за плечи Чижов, - Гагарин нашелся!

Рязанцев схватился за какой-то рычаг и стал крутить его.

- Тр-р-р! - загудел он, изображая автомобиль.

Чижов подошел к нему с какой-то блестящей штучкой с двумя ремешками.

- Засучи рукав.

- Зачем? - спросил Рязанцев.

- Это устройство для связи. Давай, засучивай!

Рязанцев с помощью Чижова засучил рукав, Чижов пристегнул блестящую штучку выше локтя.

- Зазвонит - нажми эту кнопку, - показал он, - слушай и говори. Понял?

- Угу, - кивнул головой Рязанцев, плохо соображая, что к чему.

Чижов отвернулся и стал ковыряться в каких-то приборах, щелкая тумблерами и поворачивая ручки настройки.

Рязанцев успокоился и задремал. Сколько времени прошло - он не понял. Толчок в плечо разбудил его.

- Ты готов? - дохнул ему в лицо перегаром Чижов, отвернулся и снова защелкал тумблерами.

Рязанцева вдруг замутило и стало тошнить. Он сдерживался, глотая слюну, но тошнота все сильнее подступала к горлу. Рязанцев хотел встать, но ремни мешали. Рязанцев стал отстегивать их, и это ему удалось.

- Давай, Дима! - закричал вдруг Чижов, - вперед! То есть назад! В прошлое!

Он нажал на кнопку. Рязанцев попытался встать, но тут под ним все закачалось, кресло наклонилось, Рязанцева вырвало, и он потерял сознание.

* * *

Медленно-медленно сознание возвращалось к Рязанцеву, и наконец какой-то шум в ушах разбудил его. Рязанцев открыл глаза, увидел прямо перед собой высокие стебли травы. По травинке карабкался муравей, останавливаясь, шевеля усиками и снова продолжая свой путь. Шумели листья на деревьях и кустах. В глубине кустов чирикала какая-то птичка. Воздух был изумительно чистый и приятный на вкус и на запах. Рязанцев перевернулся на спину, приходя в себя.

Голова болела, но совсем не так, как после «Анджелы», а как с обыкновенного похмелья. Было лень двигаться и думать. Рязанцев погрузился в полусонное забытье, то засыпая, видя обрывки непонятных снов, то просыпаясь и бездумно валяясь, глядя в небо, голубое, с белыми облачками, сквозь кружевные листья склонившихся над ним деревьев. Сколько времени прошло - Рязанцев не понял, но вдруг он проснулся и сел. Голова почти не болела, было немного туманно в мозгах и сознании, думать не хотелось.

«Где я?» - лениво подумал Рязанцев. Внезапно он вспомнил о своем приезде в Москву и о том, что с ним случилось потом.

«Опять! - подумал он, откидываясь на ствол осинки, под которой сидел. - Меня снова ограбили, что ли? Да что же с меня взять?»

Он сел и начал вспоминать.

«Да, Чижов! Мы пошли к нему на работу. Он там что-то плел: машина времени и всякая фигня. Нет, вроде бы он мужик неплохой, правда, крыша у него того - съехала. Как же я тут оказался? Не помню, когда мы вышли из его института. Может, он тоже рядом где-нибудь спит?»

Рязанцев встал, осмотрелся. Он был на краю поляны. Кусты возле него были изломаны, как будто на них что-то упало, тяжелое и крупное.

«Вот хулиганы, парк ведь, зачем кусты ломать?» - подумал Рязанцев, вставая. Он оглядел себя - на нем была какая-то чужая камуфляжная куртка. «Это ведь чижовская! - подумал Рязанцев. - Вот незадача-то, где я его теперь найду? Опять адрес не запомнил! Ну, мы с ним навряд ли далеко ушли от его института… как его, физических исследований, что ли? Черт возьми, ни хрена ведь не помню, как мы оттуда вышли! Вахтер там был, вроде бы дядя Миша? Или дядя Вася?»

Рязанцев отряхнулся, пошел вперед, куда глаза глядят. Пройдя метров двадцать, он наткнулся на неглубокий овражек, по дну которого протекал, ласково журча, небольшой ручеек. Только теперь, слыша это журчание, Рязанцев почувствовал, как ему хочется пить.

«В городе ручейки, как правило, грязью текут», - подумал он, спускаясь вниз и принюхиваясь, но никаких таких плохих запахов Рязанцев не услышал. Он набрал в ладони воду, от которой исходила только очень приятная свежесть, долго нюхал ее.

«А, была не была!» - Рязанцев умылся холодной, ключевой водой, потом стал пить: сначала из ладоней, а потом, нагнувшись, прямо из ручья. Вода была очень вкусной, прямо-таки сладкой, от холода ломило зубы. Рязанцев поплескал воду на затылок, на шею и грудь, перешагнул ручей и выбрался из овражка, и снова удивился - какой чистый был воздух, на удивление свежий, пахнущий лесом, травой, цветами.

«Где же это я?» - подумал Рязанцев, пробираясь сквозь кусты. Так он прошел где-то с полкилометра, пока не наткнулся на еле заметную тропинку, вилявшую между деревьями. Рязанцев пошел по ней, надеясь выйти из неизвестного парка, в котором он очутился.

Он шел около часа, удивляясь размерам и дикости парка, пока не услышал впереди какой-то шум. Рязанцев остановился и стал крутить головой, вслушиваясь в звуки. Звуки были очень странные для Москвы: как будто скрип телеги, стук копыт лошади о мягкий грунт лесной дороги, - такое Рязанцев часто слышал в детстве.

Внезапно он увидел в просвете между деревьями, метрах в двадцати, лошадь, неторопливо тащившую за собой телегу по дороге, проходившей перпендикулярно тропе, на которой он стоял. В лошади и седобородом старике, сидевшем на телеге свесив ноги, было что-то такое странное, что Рязанцев изумленно разинул рот.

Во-первых, сбруя. Хомут был не кожаный, а холщовый, вожжи, уздечка, чересседельник были лыковые. Колеса у телеги были без металлических шин. Старик, сидевший на телеге, с длинной седой бородой, с седыми же волосами, прихваченными холщовым ремешком, как на какой-то картинке из учебника истории, был одет в длинную, ниже колен, холщовую белую рубаху, подпоясанную липовым лыком, в белые, такие же холщовые штаны. На ногах у него были лапти, перевязанные плетеными из лыка же веревочками поверх белых портянок, - «онучи», вспомнил Рязанцев. На голове была шапка или шляпа в виде горшка, с узкими полями. Сзади на телеге сидел мальчик, спиной к лошади, свесив босые ноги. Он был одет так же странно - в белой рубашонке с лыковым пояском и таких же штанах, без шапки, с длинными, до белизны выгоревшими волосами.

Телега проехала мимо; ни старик, ни мальчик не заметили Рязанцева.

«Кино, что ли, снимают? - подумал Рязанцев, отгоняя от себя смутные мысли о машине времени. - Бред!»

Рязанцев постоял еще, потом вышел на дорогу и пошел вслед за телегой, думая, что так он быстрее выйдет в город. Однако пришлось пройти около двух часов, пока лес кончился. «Наверное, меня черт занес за город!» - подумал Рязанцев, продолжая шагать по дороге.

Дорога, а вернее тележная колея, вскоре слилась с другой, по которой была пробита такая же колея, но эта дорога была шире, была утоптана, очевидно, ногами пешеходов. Следов машин на ней почему-то не было, но было много следов от лошадиных копыт.

Рязанцев поколебался - в какую сторону идти, посмотрел на солнце, прикинул, где запад, где восток, и пошел по направлению на север. Он прошел с полчаса, когда услышал сзади топот лошади, скакавшей галопом. Что-то заставило Рязанцева сойти с дороги и спрятаться за куст.

Топот послышался и с другой стороны, из-за леска выскочила группа всадников, человек десять, одетая так, что у Рязанцева снова непроизвольно отвисла челюсть.

Всадники были в кольчугах и шлемах, у двух из них сверкали на груди металлические доспехи в виде соединенных между собой блестящих позолоченных пластин. У всадников, кроме обладателей доспехов, в руках были длинные копья, у всех сбоку в ножнах висели длинные мечи, с другой стороны седла - щиты.

Навстречу им скакал другой всадник, одетый так же, но доспехи его были не позолоченные, отливали стальным блеском. У него тоже был меч, копья не было, к седлу был приторочен лук, сбоку - колчан со стрелами, у седла висела металлическая палка, до половины на ней были расположенные по окружности металлические пластины, - это было что-то вроде булавы*.

Всадники встретились как раз напротив кустов, где спрятался Рязанцев. Группа окружила одинокого всадника, один из тех, кто был одет в позолоченные доспехи, поднял руку и властным голосом спросил:

----------------

* Шестопер.

- Кто таков? Как зовешься, кмет?

«Кмет, кмет, - лихорадочно вспоминал Рязанцев, - вроде, воин по-древнерусски?» Слова, произносимые всадником, были русские, но говор неуловимо отличался от речи Рязанцева.

- Я Андрей Устюжанин, из дружины Семена Мелика*. А ты кто таков, боярин? - ответил всадник, произнося слова с такими же звуками.

- Я боярин Тимофей Волуевич**, из войска великого князя. Куда скачешь, Андрей Устюжанин?

- От Семена Мелика к великому князю, с вестями!

- А ты не из войска Олега Рязанского***? Или, может, у Ягайлы**** служишь? - спросил боярин.

- Нет, боярин, - ответил всадник, - я великому князю служу. Я тебе заветное слово***** скажу!

Андрей подъехал к боярину, наклонился к его уху и тихо прошептал что-то.

- Добро! - сказал боярин, - а мы застава великого князя. Какие новости, кмет?

- Худые новости, боярин. Орда к Дону идет, пять ден ходу осталось. Ягайла литовский к ним идет, но не спешит Ягайла, ждет чего-то. Олег Рязанской станом стоит, тоже ждет. Пусти, боярин, к великому князю ехати!

- Добро, кмет, - боярин махнул рукой, - езжай!

Всадник пустился рысью, а затем перешел на галоп. Боярин перекинулся парой слов со своими спутниками, и они поскакали дальше своим путем.

Рязанцев лег на траву. Его била дрожь. Страх охватил его. «Черт возьми, что же это? Ну Чижов, ну сукин сын! Неужели это правда? Черт, черт! Нет, не может быть! Что же это такое? Где же эта машина времени? Господи, что делать, что делать?»

Рязанцев лихорадочно стиснул голову руками. «Погоди-ка! - вспомнил он. - А какое это устройство Чижов мне на руку цеплял?» Рязанцев расстегнул пуговицу на рукаве, засучил его. Выше локтя, пристегнутый двумя ремешками, блеснул на солнце металлический предмет, вроде электронных часов, только побольше, длиной сантиметров восемь. На приборе было небольшое квадратное табло, под ним - две кнопки, ниже - с десяток мелких отверстий, как на телефонной трубке. Табло не светилось.

Рязанцев нажал кнопку, сбоку моргнула и погасла маленькая лампочка.

- Алле, алле! - закричал Рязанцев.- Алле, Чижов! Чижов! Я здесь! Где ты, Чижов? Кто-нибудь, алле!

Устройство молчало. Рязанцев нажал другую кнопку - результата не было никакого.

Полчаса Рязанцев нажимал кнопки: по очереди, вместе, в разных сочетаниях - устройство глухо молчало.

Рязанцев присел под кустом, лихорадочно размышляя: «Так! - думал он. - Вот попал! Я считал, хуже не бывает, - вот, здравствуйте, бывает, оказывается! Этот Чижов меня по пьяни потерял во времени! Это что выходит? Я выпал из своей семьи, из своего коллектива, из своего города, оказался никому не нужен - еще ладно! Нет, я умудрился еще выпасть из своего времени! И что у меня осталось? Да, страна! Страна осталась, Россия. Впрочем, тогда еще не Россия, а Русь. Впрочем, это все равно. Язык остался, но, видно, не совсем тот. А здесь-то, здесь-то я кому нужен? Ужас! Что делать, что же делать-то?»

Рязанцев вскочил на ноги. «Может, все-таки это кино снимают? Так где же операторы, режиссеры там всякие? Может, репетируют? Может, это какой-нибудь исторический клуб разыгрывает игру историческую? А зачем тогда этот старик на телеге?»

Рязанцев лихорадочно хватался рукой за лицо. «Какой век-то? Татары к Дону идут... Великий князь... Стоп, Ягайло! Да ведь это, похоже, Куликовская битва готовится! Ягайло же тогда был, на соединение к Мамаю шел! Мы с Чижовым про Мамая разговаривали, он, наверное, и настроил свою машину. Ну, гад, ну!.. Впрочем... Я же, дурак, ремни расстегнул, вот, видно, пьяный и выпал с машины, как та кошка, остался в прошлом. Господи, что же делать?»

Рязанцев встал и пошел по дороге. «А ведь если меня увидят здесь в такой одежде, меня убьют, это точно! - подумал он. - Примут за татарина или за литовца, да и говор у меня не такой. Вот тут мне и конец! Впрочем, я все равно с голоду умру. Чем тут питаться можно?» - почему-то Рязанцеву теперь очень не хотелось умирать, очень.

Впереди снова послышался конский топот, Рязанцев сбежал с дороги и бросился в траву. Из-за леска выскочил всадник, на этот раз без кольчуги, промчался мимо Рязанцева, не заметив его, - видно, камуфляжная куртка помогла.

Рязанцев поднялся, пошел дальше. Ему еще трижды пришлось прятаться - то от всадников, то от неторопливо двигавшегося обоза из пяти подвод. У этого обоза лошади были в более богатой сбруе, почти такой же, как в двадцатом веке, но возчики были одеты по-старинному и все с бородами.

«В конце концов я попадусь», - подумал Рязанцев и свернул с дороги на первый же проселок, уходящий в березовый лесок. Пройдя где-то с километр, он вышел на поляну, на которой паслось небольшое стадо - с десяток коров с телятами, несколько десятков овец. С краю поляны сидел мальчик, босой, рядом валялся кнут. Мальчик был одет в грязную и рваную рубашонку без пояса, в такие же штаны, в драную шапку. Он меланхолично наигрывал на сделанной из стебля какой-то травы дудочке, причем мелодия, совершенно незнакомая Рязанцеву, была явно русская. «Смотри-ка, - усмехнулся Рязанцев, - шестьсот ведь лет прошло, а музыка-то русская, почти как у нас. Страна все-таки осталась у меня та же!»

Рязанцев, незамеченный, лесом обошел поляну, прошел еще с полкилометра, и внезапно наткнулся на раскинувшуюся вдоль опушки небольшую деревеньку. С десяток беспорядочно разбросанных маленьких и низеньких избушек с приплюснутыми соломенными крышами, сарайки, крытые лубками, еще какие-то строения - «риги, овины, амбары», - вспомнились Рязанцеву старинные слова. В избах было по одному окошку, маленькому, затянутому какими-то мутными пленками, - «бычий пузырь», опять вспомнил Рязанцев. Труб на крышах не было, но под стрехой были видны отверстия, закопченные по краям. «По черному топят»,- подумал Рязанцев.

Заскрипела дверь в крайней избе, на улицу вышла женщина в длинном белом платье, вышитом на груди и рукавах, босая, с головой, закутанной в темный платок; приставив к глазам ладонь, посмотрела по сторонам - Рязанцев спрятался за дерево - и крикнула:

- Васятка! Дарьюшка! Авдотьюшка! Идитя поснедати! Васятка, сбегай за тятей!

- Чичас! - отозвался Васятка, возившийся в углу двора, огороженного плетнем. Ему было лет пять-шесть, он был в одной рубашонке, без штанов, босой, с непокрытой головой. Васятка встал, отряхнул пыль с рубашонки, перелез через плетень и пошел за своим «тятей». Дарьюшка с Авдотьюшкой в длинных, до пят, платьях вошли в дом. Вскоре, держа Васятку за руку, в дом вошел мужик, с окладистой русой бородой, в лаптях, как и многие тут, одетый в белую холщовую рубаху и штаны.

Рязанцев успел заметить, что люди, которых он видел здесь, в этом времени, действительно, как писали ученые, мелковаты ростом, и все были худые, но этот мужик был ростом с Рязанцева, правда, похудощавее, но не очень худой.

«Вот бы его одежду мне!» - подумал Рязанцев, осторожно пробираясь вдоль плетня, и когда он завернул за угол, то увидел, что ему повезло - на плетне сушилась выстиранная одежда. Рязанцев кинулся к плетню, схватил висевшие штаны и рубаху и бросился в лес.

«Прости меня, Господи!» - подумал он, бегом удирая подальше от деревни. «Наверное, люди-то бедные, и воров, наверное, тут нет, вот уж проклянут меня. А что делать - умирать, что ли?» Рязанцев обошел деревню по лесу, отошел довольно далеко и стал переодеваться. Пришлось раздеться догола, так как трусов и носков, скорее всего, тогда не носили. Во всяком случае, носков из синтетики - это уж точно. Штаны были на лямках, «на помочах». Сверху Рязанцев надел рубаху, длинную, почти до колен, содрал с дерева лыко и подпоясался им. Одежда была немного узковата в плечах и под мышками, но ничего, носить можно было. Рязанцев завернул свою одежду в камуфляжную куртку Чижова и спрятал все это в высоких зарослях папоротника. «Хорошо, что у меня борода есть, - подумал он,- тут-то все с бородами!» Туфли свои он надел на босу ногу («в случае чего - выброшу») и пошел дальше.

* Семен Мелик - командир дружины разведчиков, погиб в Куликовской битве.

** Тимофей Волуевич (Тимофей Васильевич Волуй) - владимирский воевода, погиб в Куликовской битве.

***Рязанский князь Олег выступал на стороне Мамая.

****Ягайло - великий князь Литовский, союзник Мамая.

***** Пароль.