Избегайте подозрительности, ибо именно она является величайшей ложью.

Пророк Мухаммед

Для воевавших война никогда не кончается.

Никколо Макиавелли

Более пятидесяти лет я знаком и дружу с Дмитрием Васильевичем Постниковым, одним из самых интересных людей, какие встречались на моем жизненном пути.

Уроженец города Бугульмы, что в Татарстане, он учился в школе на улице Бугурусланской (ныне Мусы Джалиля). Сейчас на ее месте плавательный бассейн. В 1939 году, окончив школу с аттестатом отличника, он без экзаменов поступил в Ленинградский политехнический институт, но уже через месяц был призван в армию. В то время началась война с Финляндией, и после трех месяцев ускоренного обучения Диму Постникова направили на фронт связистом в артиллерийский полк. Он участвовал в боях на линии Маннергейма, видел и трогал руками развалины мощных железобетонных дотов с гранитной облицовкой лобовой стороны. Мир с Финляндией заключили 13 марта 1940 г. Рядовой Постников, как и все оставшиеся в живых участники той войны, получил в награду триста рублей. Затем полк участвовал в восстановлении советской власти в Эстонии - месяц без боев, но в полной боевой готовности. После Эстонии войска были переброшены на запад, встали в двадцати километрах от границы и в сорока километрах от Бреста. Там стояли до 22 июня 1941 года. С первых часов войны вступили в бой с передовыми частями немецкой армии. К двенадцати часам, как рассказывает Постников, погибла половина личного состава дивизиона. На второй день, 23 июня, пытались закрыть дорогу немецкой танковой колонне, но были смяты и разбиты. Правда, два немецких танка успели сжечь. Как много позже узнал Дмитрий Васильевич, это было начало танкового прорыва Гудериана на Минск-Смоленск-Москву. Постников был ранен (одна пуля прошила насквозь левую руку ниже плеча, другая попала в стальную каску и оглушила), лежал в кювете и смотрел, как мимо идет немецкая танковая колонна. Немцы подобрали его и повели в село - сначала пешком, потом на попутной грузовой машине. Там хотели расстрелять вместе с другими ранеными пленными, но в последний момент подъехал старший офицер и расстрел отменил. Началась лагерная жизнь.

Благодаря знанию немецкого языка он оказался нужным человеком. Если объясняться по-немецки еще могли довольно многие из пленных, то, как выяснилось, из тысячи примерно людей читать по-немецки мог один Постников. По этой причине на него обратили внимание врачи лагерного лазарета и, когда зажила рука, оставили санитаром, что, несомненно, спасло ему жизнь.

В лагере, сам того не зная, Постников стал участвовать в работе подпольной организации. Выполнял различные задания, требовавшие либо знания немецкого языка, либо умения молчать и не болтать. Выжил при тяжелой форме дизентерии и простудных болезнях, а сыпного тифа, которым многие болели, избежал. В конце 1944 года Постников был ранен при бомбежке лагеря американцами. Пробило голову, попала инфекция, возникло гнойное воспаление кости. Но ему повезло в очередной раз - попал в городскую больницу г. Мемминген, где старый врач, доктор Цеприц, лечил пленных. Перенес три операции.

В ночь на 25 апреля 1945 года из окон лагерного барака стали видны взлеты сигнальных ракет, примерно в десяти километрах. Это означало, что подошли американские войска. Через два дня немецкая охрана внезапно исчезла, а на поле перед лагерем появились американские танки.

Пленные кинулись к воротам, которые уже не охранялись, но были на замке. Общими силами их раскачали, замок сломался, и ворота открылись.

Ликование, шум, гам, поздравления, слезы.

Танки отъехали, появились представители американского командования. Начальником лагеря стал майор Джексон. У ворот стояли американские караульные, свободно пропускавшие всех туда и обратно. В этот же день всех пленных накормили хорошим обедом. Затем стали выдавать продукты из продовольственных посылок, которые американские пленные получали еженедельно от Красного Креста (с консервами, маслом, сыром, кофе, концентрированным лимонадом и т. д.). Хотели каждому дать сразу по коробке (восемь килограммов), но врачи запротестовали, сказали, что могут с голодухи объесться и заболеть.

Американских пленных из лагеря забрали в первый же день, затем уехали англичане и французы. Через неделю в лагере остались одни советские. Старшим по лагерю стал подполковник Крюков, комендантом - майор Джексон.

Через месяц началась отправка советских пленных на родину. Сначала раненых и больных самолетом переправили в город Мерзебург округа Галле, занятого американскими войсками. Там переночевали в американских полевых палатках. Наутро всех посадили в машины и привезли в советский госпиталь Торгау на Эльбе. Оттуда санитарным поездом в Харьков. Там случилось ЧП: у начальника поезда украли чемодан со всеми документами на раненых и больных. Харьковские власти дали всем по буханке хлеба и проездной билет до места, которое каждый сам указал. В стране в то время свирепствовал голод.

В середине июля Постников оказался дома, в Бугульме. Здесь долечивался и проходил все спецпроверки. Ничего предосудительного в его действиях не обнаружили, но под подозрением остался.

Военнопленные у нас считались, как известно, предателями, изменниками Родины. Согласно сталинскому приказу, сдаваться в плен запрещалось, каждому попавшему в плен солдату и офицеру предписывалось тотчас покончить жизнь самоубийством*. Сколько миллионов молодых людей должны были наложить на себя руки, если вспомнить, что две трети состава Советской Армии побывало в плену (в плен попал и сын Сталина Яков). Не выполнившие сталинский приказ и оказавшиеся в плену направлялись в штрафные батальоны, из которых редко кто возвращался живым. После войны многих из немецкого плена отправили в советские фильтрационные и прочие лагеря, где условия жизни заключенных были еще хуже. Измученных войной солдат, попавших в плен по вине бездарного командования, дома встречали враждебно: унизительными допросами, репрессиями, лишением гражданских прав, недоверием. «Позор предательства» и подозрение падали даже на их родственников. Страна, называвшая себя самой гуманной в мире, на знамени которой было начертано «Все во имя человека, все для блага человека», сполна «отблагодарила» своих воинов-защитников. Лишь через пятьдесят лет после войны, в 1995 году, бывшие военнопленные были признаны в России невиновными и реабилитированы, но уже другим не социалистическим государством. Немногие из них к тому времени остались в живых.

Совсем иным было отношение к своим военнопленным у американцев. Страна встретила их с восторгом и торжественно, как и должно встречать победителей. Солдатам и офицерам выдали полное жалованье за все годы плена, они считались такими же героями, как их соратники, сражавшиеся на поле брани, их не оскорбляли недоверием. Они пользовались одинаковыми почестями и привилегиями, их воинские звания росли согласно выслуге лет за все время пребывания в плену. Для поддержания духа всех бывших военнопленных наградили специальными почетными медалями, обеспечив в дальнейшем достойные условия жизни без всяких ограничений гражданских прав.

---------------

* В уставе английской армии предписано, что при безвыходных ситуациях, грозящих смертью, военнослужащие должны сдаваться в плен.

Постникова спасли смягчающие обстоятельства - в плен попал раненым. Однако еще долгие годы он оставался под подозрением, как политически неблагонадежный элемент. Ему дали справку, в которой было указано, что «гражданин, называющий себя Постников, проживает в г. Бугульме, по адресу…». Долечивался дома еще три месяца.

У нефтяников пайка хлеба была самой большой по городу - 600 граммов в день, что в условиях жестокого голода явилось решающим фактором при выборе профессии. В октябре 1945 г. Постников поступил на работу в ЦНИЛ треста «Татнефтеразведка», в лабораторию Виктора Ивановича Троепольского.

Знаний по геологии было мало, и В. И. Троепольский с директором ЦНИЛ Мазитом Салимовичем Кавеевым почти все время обучали новых работников (при переезде в Бугульму из Чистополя в трест было принято много людей, ранее о нефти не слыхавших). После обучения элементарным знаниям и практическим навыкам сравнительно скоро они стали успешно работать. Изучали петрографию и коллекторские свойства нефтеносных пород Шугуровского и других месторождений в карбоне Татарии. Когда в 1947 г. была открыта девонская нефть в Ромашкино, стали исследовать строение и этого месторождения, явившегося одним из крупнейших в мире. И вновь учеба.

В 1948 году, после девятилетнего перерыва Д. В. Постников поступил в Казанский госуниверситет на геологический факультет. В том же году поступил туда и я, где мы впервые познакомились. Среднего роста, лобастый, со следами обморожения на лице, оставшимися после финской кампании, внешне ничем другим не примечательный, он, хотя и был несколько старше остальных студентов, держался скромно и на равных. Спокойный, старательный, он уже тогда понимал, что самым ценным в жизни являются знания, и сторонился профсоюзной, комсомольской и партийной суеты, чрезвычайно модных и поощрявшихся в те годы. Впрочем, партийные лидеры и сами не забывали о «родимых пятнах» в биографии Постникова. Не был он любителем и студенческих застолий, никогда в жизни не курил, вообще вел довольно аскетический образ жизни.

Время тогда было тревожное. После печально известной сессии ВАСХ-НИЛ, прошедшей осенью 1948 года, по всей стране шли чистки и гонения на биологов-генетиков. В Казанском университете сняли с заведывания кафедрой биологии крупного ученого проф. Н.А. Ливанова, а на его место назначили кандидата наук И.Н. Волкову, работавшую до этого ассистенткой. Даже студентам-первокурсникам бросалась в глаза ущербность ее интеллекта. «Вычистили» и других солидных профессоров-генетиков. Лекции по биологии на первых двух курсах нам читала упомянутая выше Волкова, запомнившаяся тем, что сильно ругала менделистов-морганистов. Студенты, ничего не смыслившие в генетике, охотно ей верили главным образом потому, что отпадала необходимость «вгрызаться» в сложные вопросы теории наследственности. На экзамене было достаточно эмоционально покритиковать генетиков, и хорошая оценка обеспечена.

Постников, еще в средней школе освоивший учение о хромосомах, так и не понял, почему это учение оказалось вредным и враждебным. Он сомневался, но другая усвоенная им мудрость «Язык мой - враг мой» не позволяла высказываться об этом вслух.

Постников оказался не обычным студентом, а совершенно уникальным, особо одаренным, с феноменальной памятью. До сих пор мне кажется, что предметы, которые нам читали, он тогда знал не хуже самих преподавателей. Во всяком случае, за годы учебы по всем вопросам и дисциплинам я консультировался у него и получал самые обстоятельные пояснения. Более того, эта практика сохранилась у меня на всю жизнь. Сам Постников особенно благодарен профессорам Л. М. Миропольскому, Е. И. Тихвинской, В. В. Чердынцеву, Б. А. Успенскому, Ф. М. Ишмаеву, давшим ему основы геологических знаний.

Годы учебы Постникова прошли в основном в читальном зале университетской библиотеки, одной из самых богатых в СССР. Здесь забывались и чувство голода и невзгоды реальной жизни. В перерыве между штудированием специальных учебников Постников зачитывался книгами по истории, географии, астрономии, физике, биологии. Читал И. В. Гете, И. Ф. Шиллера и других авторов на их родном языке, навсегда запомнились ему слова Фридриха Великого: «Если бы наши солдаты понимали, из-за чего мы воюем, нельзя было бы вести ни одной войны». Кроме немецкого языка, который Постников знает в совершенстве, он говорит и читает по-английски, по-французски и по-польски, объясняется по-татарски, знает наизусть множество украинских стихов.

Постников, как бывший в немецком плену, и я - сын «врага народа», числились в «черных» списках НКВД как потенциальные политические преступники. По этой причине нас дважды пытались исключить из университета - в 1949 и 1951 годах - в связи с чистками по «красноярскому делу», к которому мы, разумеется, не имели никакого отношения. Первый раз нас отстоял ректор КГУ К. П. Ситников* и секретарь приемной комиссии А. Е. Бусыгин, второй раз ректор Д. Я. Мартынов (сменивший в 1951 году Ситникова), заявившие, что если нет конкретных обвинений, то не следует отчислять. Да и само «дело», как потом выяснилось, было надуманным, подобно другим многочисленным политическим процессам, проходившим в нашей стране.

---------------

* С К. П. Ситниковым был знаком мой дед И. М. Камалетдинов.

В СССР в те годы подозревали всех, постоянно кого-то разоблачали, чистили, сажали, расстреливали. И каждый раз оказывалось, что по ошибке. Еще в 1938 году расстреляли профессора Казанского университета Г. Н. Фредерикса за открытие им на Урале шарьяжей, переместивших горные породы складчатой области на многие десятки километров с востока на запад. Это выдающееся открытие незадачливые чекисты квалифицировали как вредительство и низкопоклонство перед Западом. Шарьяжные структуры в советской геологии были строго запрещены, как несуществующие в природе. Поэтому даже сейчас, после снятия запрета, немало геологов по-прежнему не признают эти структуры.

На четвертом курсе университета профессор Б. В. Селивановский читал нам курс геотектоники по учебнику проф. М. М. Тетяева, осужденного по «красноярскому делу» на двадцать пять лет лагерей. Фамилия автора на обложке учебника была вымарана, титульный лист вырван. М. М. Тетяев был сторонником шарьяжного строения Сибирской платформы, что и ставилось ему в вину.

Сегодня известны некоторые подробности «красноярского дела», которое вкратце выглядит так.

В 1949 году корреспондент газеты «Правда», находясь в командировке в городе Минусинске, увидела в краеведческом музее образец уранита. Имея смутное представление о геологии, она из этого факта заключила, что месторождения смертоносного металла, столь нужного стране, должны иметься в Красноярском крае. Об этом она сообщила в органы госбезопасности, которые, после атомных бомбардировок американцами японских городов Хиросимы и Нагасаки не знали, как активизировать поиски урановых руд. Информация корреспондента была воспринята как сигнал к действию. Сразу же начались аресты среди геологов, крупных ученых, забирали даже студентов вузов. Все они подозревались в сокрытии урановых месторождений. Сроки заключения давали по максимуму _ пятнадцать_двадцать пять лет.

Несколько лет интенсивных поисков результата не дали. После этого догадались посмотреть, откуда происходит экспонат урановой руды в Минусинском музее. Оказалось, что музею этот камень подарил еще до революции сибирский купец-меценат Юдин, привезший его из Парижа, куда образец попал из Марокко - бывшей французской колонии.

Геологов освободили из заключения только после смерти Сталина. Разумеется, возвратились далеко не все.

На нашем курсе только мы с Постниковым не имели допуска к секретным материалам, коими в то время считались любые деловые бумаги, необходимые для работы геологу. Это и геологические и топографические карты, и производственные отчеты, и описания месторождений полезных ископаемых, и даже упоминания об их существовании, и многое другое. Подозрительность носила тотальный характер. Насколько серьезно к этому относились карательные органы, видно из того факта, что перед войной в Ленинграде расстреляли по подозрению в шпионаже крупного почвоведа профессора Н. И. Прохорова только за утерю им топографической карты (незадолго до этого такие карты свободно продавались в уличных киосках). Поэтому нас с Постниковым не посылали на производственную практику в геолого-съемочные партии, где требуется работа с картами и отчетами. Из-за этого иногда происходили различного рода казусы.

В 1952 году, во время преддипломной практики, Постников с однокурсником Рашатом Хамитовым занимались обследованием берегов будущего Куйбышевского водохранилища. Когда составили отчет, сотрудники первого отдела поставили на нем гриф «секретно», а фамилию Постникова убрали из числа составителей, запретив выдавать ему из фондов полученные им же материалы. Р. Хамитов защитил диплом на «отлично». Постникову же пришлось писать диплом не по материалам практики, а по предоставленной Б. А. Успенским коллекции пород кристаллического фундамента Восточно-Европейской платформы.

В 1953 году Д. В. Постникова, окончившего университет с пятерками по всем предметам, направили на работу в Уфу, в Уфимский научно-исследовательский институт нефтяной промышленности (ныне «БашНИПИ-нефть»). Одновременно с ним из Казани в Уфу приехало еще несколько выпускников КГУ, показавших хорошие успехи в учебе, которым доверялось заняться нефтяной наукой в стенах недавно созданного отраслевого института: Саша Надежкин, Валерий Голубев, Володя Комаров, Володя Фролов, Муза Жернакова. Это был первый крупный «десант» инженеров-геологов в нефтяную науку Башкортостана.

Рашат Хамитов тоже был одним из лучших студентов и тоже имел направление в нефтяной институт, но выразил желание работать на производстве. Я же, напротив, просился в науку, но был направлен на производство: не подошли анкетные данные и, может быть, недостаточно высокие показатели в учебе.

В Уфу мы вместе с Рашатом и моим младшим братом Равилем приплыли на пароходе. Вскоре Рашат уехал в город Октябрьский, в распоряжение треста «Башзападнефтеразведка», а я с братом - в город Стерлитамак, на работу в геолого-поисковую контору треста «Башвостокнефтеразведка», где в то время начинались геологические съемки на западном склоне Южного Урала. Судьба разлучила нас тогда с Постниковым на долгие годы. В «БашНИПИнефти» он занимался петрографическим изучением разрезов крупнейших месторождений нефти: Туймазинского, Серафимовского, Шкаповского и других, расположенных на западе Башкортостана, моя жизнь проходила в геологических экспедициях на Урале и в Зауралье, где мы открыли шарьяжные структуры, повышающие перспективы нефтегазоносности востока республики. Выше уже отмечалось, что в годы сталинизма шарьяжи в СССР были запрещены, а геологи-шарьяжисты репрессированы и расстреляны.

Сейчас выяснилось, что шарьяжи являются главными структурными элементами не только Урала, но и всех других горно-складчатых областей и земной коры в целом.

Справедливость в отношении Дмитрия Васильевича восторжествовала лишь в 1958 году: за участие в боях под Брестом и за работу в подпольной организации он был награжден орденом Красной Звезды и полностью реабилитирован за плен. Это событие обрадовало и его и всех нас, его друзей. Вскоре после восстановления в правах Д. В. Постников смог подать и защитить кандидатскую диссертацию на тему «Геологическое строение и нефтеносность Белебеевско-Шкаповского района Башкирии» в alma mater - в Казанском университете. Наслышанный о выдающихся способностях Постникова, профессор А. И. Олли пригласил его в 1965 году на работу в Институт геологии Башкирского филиала АН СССР. Здесь он изучал петрографию и возраст пород фундамента и верхнего докембрия, с которыми уже тогда крупные геологи связывали оптимистические прогнозы в отношении перспектив нефтегазоносности Башкортостана.

Семнадцать тяжелых лет немецкий плен и потом жизнь с урезанными гражданскими правами в собственной стране _ не прошли бесследно ни для здоровья, ни для научной карьеры Дмитрия Васильевича.

Недаром говорят, что гению и таланту, чтобы состояться, нужно вовремя родиться. Тоталитарные режимы - не самые подходящие для ученых, когда продвижение по службе определяется не имеющими отношения к науке анкетными данными, социальным происхождением, членством в КПСС, активностью на собраниях, знакомством или родством с нужными людьми, умением им угодить и прочим. Стеклянные бусы ценились выше неказистых на вид алмазов. Постниковым у нас не знали настоящей цены. Исключения из правил были весьма редкими.

Дмитрий Васильевич через всю жизнь пронес любовь к науке, к поиску истины. По своему характеру и складу ума он - кабинетный ученый-энциклопедист, любит работу с книгой. Его переводы иностранной литературы отличаются большой тщательностью и совершенством. Высокое чувство ответственности, надежность и обязательность, а также незашоренность псевдонаучными и политическими предрассудками - наиболее типичные черты Постникова. Он не терпит конфликтов и совсем не карьерист. Когда зав. лабораторией, где он работал в шестидесятые годы, поставил условием, что сначала нужно сделать докторскую диссертацию ему, заведующему, потом остальным, он не возражал, хотя понимал, что ничего из этого не получится. Слишком долго коверкали его душу то нацистская, то большевистская диктатура, приучая к произволу со стороны власть имущих.

В 1969 году я переехал из Стерлитамака в Уфу и поступил на работу в Институт геологии Башкирского филиала АН СССР, где в то время уже находился Постников.

Господство фиксистских взглядов на геологию Урала среди ученых старшего поколения поставило меня в сложные условия. Сам директор института Б. М. Юсупов, несмотря на преклонные годы, отличался передовыми взглядами и всячески меня защищал от воинствующих антишарьяжистов. Благодаря его поддержке, а также академиков А. В. Пейве, А. Л. Яншина, П. Н. Кропоткина, Д. В. Наливкина и других ученых в 1972 году я защитил докторскую диссертацию по шарьяжной тектонике Урала в Геологическом институте АН СССР, в Москве, а еще через два года стал директором Института геологии Башкирского филиала АН СССР.

В 1977 году Д. В. Постников перешел в лабораторию тектоники (которой я руководил) и, благодаря большой эрудиции и широте научного кругозора, смог сразу же активно подключиться к разработке проблем шарьяжной тектоники, гармонично влившись в наш коллектив. Замечу, что достаточно сильная и агрессивная антимобилистская оппозиция не смогла его отпугнуть от изучения шарьяжей. С тех пор мы работаем вместе. Написали множество совместных статей и ряд монографий. Круг научных интересов Постникова весьма широк: это и проблемы тектоники литосферы, и геология платформенных областей Земли, и сравнительная планетология, и генезис полезных ископаемых, и оценка углеводородного потенциала различных геологических формаций и структур и другие фундаментальные проблемы наук о Земле. Причем он одинаково хорошо разбирается в вопросах как теоретической, так и прикладной геологии.

Всего за время научной деятельности он опубликовал более сотни статей и участвовал в составлении пяти монографий. С 1985 года Д. В. Постников на пенсии, но и сейчас, в свои восемьдесят лет, продолжает оставаться в курсе работ лаборатории и посильно в них участвует.