Середина августа. Полдень. Ясное, безоблачное небо искрится от солнечных лучей. После ночного дождя земля исходит паром, поют птицы. Назло правящей миром смерти природа нежится в праздничном покое.

Только не до праздника людям. И чистое небо им не в радость: вот-вот налетят фашистские самолеты и земля содрогнется от разрыва бомб...

Майор медицины главный врач госпиталя Дарья Сергеевна постояла у ворот и медленно побрела к зданию, но, не дойдя до крыльца, опустилась на скамейку под сень покалеченного бомбой старого дуба.

Было тяжело у майора на сердце. Тревога не отпускала. Смертельно уставшее тело, казалось, не выдержит нового напряжения. Шутка ли, за трое суток ей не выпало и трех часов сна. Ноги гудят. От частого курения кружится голова, саднит в горле.

Госпиталь занимал полуразрушенное здание школы в небольшом городке, освобожденном в начале лета. Считалось - временно. Но проходили дни, недели, поступали все новые партии раненых, поправившихся снова отправляли на фронт, а приказа об эвакуации не было.

И вот наконец наступил долгожданный день. Раненых и имущество госпиталя вывезли на железнодорожную станцию, погрузили в вагоны. Все эти дни было пасмурно, шли короткие шалые дожди, потому в небе не появлялись немецкие самолеты. В мирные времена на такой переезд потребовалось бы не меньше двух недель, а тут справились за трое суток. Закончит Дарья Сергеевна здешние дела и вместе с оставшейся при ней частью персонала отправится в путь. Но дела эти были такого рода, что думать о них спокойно было невозможно.

К ней подсела молоденькая сестра.

- Что будет, что будет? Боюсь, Дарья Сергеевна, - запричитала девушка.

- Прекрати! - нарочито строго одернула ее майор и кивнула на здание. - Ты о тех несчастных подумай. Им-то разве легко! Нельзя нам скисать…

- Страшно же... - тихо повторила девушка, с опаской посмотрев на нее.

Но Дарья Сергеевна ушла в себя, жадно затянулась табачным дымом и машинально потрепала сестру по плечу.

- Да, страшно... Ах, Вера, Верочка, как ты еще молода! Тебе бы на танцы бегать в цветастом платье, в туфельках на высоком каблуке...

- Да и сами-то намного ли старше меня? - сквозь слезы улыбнулась Вера. - Вы такая красивая, умная. Вот кончится война, и… Господи, чуть глупость не сказала, простите...

- Уже вторая половина сорок четвертого, а конца не видно. Сколько еще жизней унесет эта проклятая война, скольких калеками сделает. А извиняться передо мной не надо, я уже свыклась со своим горем, хотя… Ну, хватит сырость разводить!

- Да, да, я сейчас… - всхлипнула Вера, вытирая слезы.

Дарья Сергеевна, кажется, и сама была готова разреветься, но усилием воли взяла себя в руки, поспешила перевести разговор на другое.

- Миронов позвонил со станции, скоро привезет гостей. Скажи, как в палате?

- Вроде пока спокойно,- ответила Вера. - Только Федоренко все не уймется, спирта требует. Может, дать немного? И санитарка тетя Фрося говорит: «Дай, чего парня мучаешь? Хоть повеселеет чуток, сердцем отойдет».

- Какой спирт? Нельзя! - отрезала майор. - Знаю, тяжело ему. Всем тяжело. Парень он горячий, как бы не сотворил чего с собой. Предупреди санитара Михеева, чтобы глаз не спускал с него!..

Человек двести раненых и выздоравливающих отправились вместе с начальником госпиталя на новое место, а пятеро оставлены здесь. Пятеро чудом выживших калек. Прошедшим все круги ада, выдержавшим по нескольку тяжелейших операций, им сберегли жизнь, но на большее медицина была не способна. Могучий богатырь Степанов ослеп на оба глаза. У Федоренко нет обеих ног. Аитбаев лишился одной ноги и руки. У Кравцова лицо сожжено огнем и едва-едва затянулось тонкой красноватой пеленой, нет ни носа, ни губ, уцелел только один глаз. Файзуллин не может ни лечь, ни встать: грудь раздавлена, руки и ноги сковал паралич. Санитарка Фрося кормит его с ложки.

«Живые трупы…- с тоской думала Дарья Сергеевна. - Что их ждет? Как будут жить?..»

- Боже милосердный! Помоги этим несчастным, не лишай их надежды! - со слезами на глазах истово молилась и крестилась верующая сердобольная Вера.

Родным искалеченных войной солдат были написаны письма. У каждого есть родители, у некоторых - жены, только у Файзуллина нет никого. Письмо о нем отправили в сельсовет.

Три семьи прислали телеграммы: приедут, заберут своих близких домой. От матери Федоренко ответа пока не было, а ехать за Файзуллиным некому.

- Жаль, если отправим их в дом инвалидов, - пригорюнилась Вера.

Дарья Сергеевна возразила не очень уверенно:

- Может, за ними без предупреждения приедут? Семья Федоренко живет в небольшом районном центре, который освободили от немцев только в конце прошлого года. То ли работает там телеграф, то ли нет.

- У Файзуллина ни родных, ни жены. Кажется, была невеста, но... - Чтобы скрыть волнение, Вера отошла к окну и громко возвестила: - Автобус вернулся! А Миши нет!

- Не кричи! Думаешь, приглашенные приедут одновременно? Миронову приказано ждать их трое суток.

Заранее изобразив на лице улыбку, Дарья Сергеевна выбежала на крыльцо встречать приехавших. Усталости как не бывало. Не до собственных переживаний в такой момент.

После знакомства и обеда она будет говорить с каждым из них в отдельности, объяснять, в каком уходе нуждаются их близкие.

У раненых солдат своя невеселая жизнь, свои горькие мысли.

- Эх, пистолета нет! - воскликнул с досадой Кравцов. - Чем так жить... Только бы не приехала жена...- Волнуется, ждет и боится встречи с ней. Он то ложился на кровать, то поднимался рывком и шел к окну. Окно выходило во двор, потому автобуса Кравцов не заметил.

- Да, я тоже зря согласился на письмо жене. На кой черт Насте слепой муж! - проворчал Степанов.

Разговор подхватил Аитбаев. Стараясь хоть немного отвлечь товарищей от тревожных мыслей, он невесело пошутил:

- Не скажи! Хоть незрячий, а руки-ноги целы и причинное место, наверное, не пострадало... - Но на шутку никто не откликнулся. Аитбаев опустил голову, проговорил тихо: - А за мной, если письмо дошло, приедет, наверно, братишка Саке, нынче ему шестнадцать лет. Больше некому. Отец и мать старые, больные, сестренки - совсем малышки.

Федоренко не подавал голоса, но вдруг кубарем скатился с кровати и начал биться головой об пол, рыдая и причитая, как ребенок:

- Ой, мамо, мамо! Зачем же ты родила меня на свет? Не хочу быть обузой тебе! Уеду в тот госпиталь для калек, там и подохну!..

Степанов, нашаривая руками спинки кроватей, поспешил к нему.

- Успокойся, Гриша, вот увидишь, все уладится, ты же такой сильный парень! - Он прижал его к груди, осторожно поднял и уложил на кровать.

Доставленные из разных медсанбатов и полевых госпиталей, бедолаги эти находились здесь уже два месяца. Последние операции им сделала Дарья Сергеевна, вернула их, можно сказать, с того света, но ни выжженные огнем глаза, ни оторванные на фронте или отрезанные из-за гангрены руки и ноги она была не состоянии восстановить. Чудес не бывает.

Файзуллин корчился от боли. Он уже приучил себя молчать и терпеть, потому что жалобы и стенания не приносят облегчения, а лишь бередят сердце. Чтобы отвлечься от мрачных предчувствий, он думал о товарищах по несчастью, жалел их и восхищался ими одновременно. Несмотря на свое безнадежное положение, каждый находил в себе силы подбодрить других, прийти на помощь. Бывает, сорвутся, начнут стонать от боли и материться, вымещать обиду на сестрах и санитарках. Трудно винить людей, переживших немыслимые муки, находящихся на зыбкой грани жизни и смерти. И палатная сестра Вера, еще совсем молоденькая девчонка, безропотно терпела их ругань и капризы, помогала им есть и пить, умываться и справлять нужду, писать письма. Ангельская душа, думал о ней Файзуллин.

О Дарье Сергеевне и говорить нечего: огромной души человек, восхищался Файзуллин, молодая, красивая и, на первый взгляд, хрупкая женщина, а сердце, видно, устроено по-особому и таит в себе такую силу, какой одаривает Бог не каждого мужчину. Если бы не проговорилась Вера, то никто и не узнал бы, что всего месяц назад погиб на фронте муж Дарьи Сергеевны. А как она держалась. Входила к раненым с ясной улыбкой, глаза источали нежность и сочувствие, и словно солнце заглядывало в пронизанную болью палату...

Федоренко всхлипнул совсем по-детски и притих. Кравцов затянул вполголоса какую-то заунывную песню. Аитбаев уткнулся в книжку: читает стихи Абая, самого великого поэта казахов. И на фронте, и кочуя по разным госпиталям, он умудрился сохранить эту потрепанную, с засохшими пятнами крови книжку. Видно, искал в ней утешения, находил ответы своим сомнениям. Это хорошо, Абай поможет ему выстоять, думал Файзуллин.

Про себя самого он уже решил: его путь - в госпиталь для таких, как он, калек. Родных у него нет. Да и были бы, ни за что на свете не согласился бы он стать им обузой. Вырос он без отца и матери, воспитывался в детском доме. Плакать о нем некому.

Когда врачи спросили его, на чье имя отправлять письмо, он решительно заявил, что писать никому не надо. И лишь после настойчивых уговоров Дарьи Сергеевны нехотя согласился, чтобы письмо было послано в сельсовет. Ей Файзуллин не мог отказать. При этом потребовал: «Сообщите только о том, что я жив. И ни слова больше!..»

Он отмахивался от назойливых мыслей о будущем, которого не было у него, и о прошлом тоже старался не думать. Но у памяти свой резон, свои неподвластные человеческой воле причуды. Тщетно пытался Файзуллин заснуть хотя бы на несколько минут, но искалеченное, кое-как сшитое из кусков тело кричало от боли, тоска сжимала горло и сон улетал прочь. Вот тогда-то с беспощадной ясностью оживали в памяти картины мирной довоенной жизни.

Был Файзуллин крепким и сильным парнем. Работал агрономом, растил хлеб, мечтал поступить на заочное отделение института. Он снимал угол у одинокой женщины, но подумывал, что пора построить свой дом, обзавестись семьей, и вдруг - война. Все пошло прахом, и никогда уже ему теперь не шагать по дорогим сердцу просторам родной земли, не радоваться колыханию поспевающих хлебов, пению жаворонков, а в теплые летние вечера не спешить на встречу с лучшей в мире девушкой. Все кончилось. Сгорело вместе с растерзанным телом в огне войны.

«Довольно!» - приказал себе солдат, чувствуя, что к горлу подступает горький ком и начинают дрожать ресницы. Он вздохнул с трудом, уткнулся головой в подушку и в этот миг увидел, будто наяву, стройную черноокую девушку, которая несла голубые ведра на коромысле через плечо...

Дарья Сергеевна позвала гостей в столовую, но им было не до еды. Преодолев сотни километров то в тамбурах военных эшелонов, то на попутных грузовиках, они спешили к попавшим в беду близким.

После общего знакомства Дарья Сергеевна начала беседовать с каждым из приезжих в отдельности.

К Степанову приехал отец. Высокий, кряжистый старик лет шестидесяти, он бурчал с недовольным видом:

- Лейтенант ваш заставил сидеть на станции двое суток. Ему, видите ли, надо было дожидаться всех, кого вызвали...

На вопрос врача, почему не приехала к Степанову жена, старик потемнел лицом, проворчал: - Скурвилась она... А вам-то не все ли равно? - Но, кажется, смекнул, что хватил лишку, и заговорил спокойнее: - Ты не подумай чего, доктор. Иван - он на меня похож, не из тех, кого легко можно сломать. Проживем, раз такая судьба выпала на нашу долю…

Иван ждал его в соседней комнате.

- Ваня, родной... - тихо произнес отец, шагнув к нему.

Дарья Сергеевна увидела, как обнялись двое крепких мужиков, старый и молодой, и радостная улыбка озарила ее лицо. О намеке старика на что-то недоброе, связанное с невесткой, она тут же забыла. Важно было другое: отец оградит сына от напастей, не даст в обиду.

К Аитбаеву приехал, как он и ждал, младший брат. «Ой-бай, Саке!..» - «Ой-бай, карагым!..» - смеялись и плакали братья, обнимаясь и перебивая друг друга бесконечными вопросами на непонятном гортанном языке.

- Домой поедем! - воскликнул младший, сверкнув сияющими глазами. - Дома ждут...

- Слава Богу, - перекрестилась радостно Вера.

Зазвонил телефон. Дарья Сергеевна схватила трубку.

- ...Да, да, я запомнила. Спасибо!.. - ответила она звонившему. И повернулась к сестре: - Со станции звонили, с почты. Зачитали телеграмму от матери Федоренко. Сама она приехать не сможет, но сына ждет. Порадуем парня!..

Федоренко воспринял это спокойно, не стал бушевать и отнекиваться. Лишь проговорил с горечью:

- Маму жалко. Если бы не она... Но как я доеду до дома!

- Об этом не беспокойся, Гриша. Тебя будет сопровождать санитар. До самого дома! - пообещала Дарья Сергеевна.

Михеев укатил безногого солдата на каталке. Настал черед жены Кравцова.

Еще за обедом Дарья Сергеевна обратила на нее особое внимание. Звать ее Галя. Лет двадцати двух - двадцати трех. Красивая. Одета в аккуратный, хоть и недорогой костюм. Не замечая вокруг никого, она часто смотрелась в маленькое зеркальце и, как птица, хлопотливо чистившая перышки, то и дело взбивала пышные волосы, поправляла одежду и беспричинно улыбалась чему-то. «Кажется, легкомысленная особа», - предположила Дарья Сергеевна, с неприязнью наблюдая за ней.

Не успев переступить через порог, Галя набросилась на врача:

- В вашем письме сказано, что Володя перенес тяжелую операцию, а про рану ни слова! Почему! Секрет! И сам он написал Бог знает что. Где же он?

- Сейчас, сейчас, Галочка! Его уже позвали, - как можно ласковее ответила Дарья Сергеевна, а про себя подумала: «Не знаю, девочка, выдержишь ли ты это испытание…»

Чтобы не напугать Галю с первой же минуты, на лицо Кравцова наложили повязку, оставив открытыми лишь одну необожженную щеку и здоровый глаз.

Вот он появился в дверях. Рослый, ладно скроенный лейтенант, в отглаженной форме, с орденами и медалями на груди.

- Товарищ майор, прибыл по вашему... - начал докладывать Кравцов и осекся, замолчал, увидев жену.

- Володенька! - Раскрыв объятия, Галя бросилась навстречу, повисла у него на шее. - Володя, любимый! Что же с тобой? Почему написал, чтобы я забыла тебя?

- Не плачь! Ни к чему это, - осипшим голосом ответил лейтенант и легонько отстранил ее от себя.

- Но почему? Разве я виновата перед тобой?! Ведь я, я... - давилась она слезами и пыталась схватить мужа за руку.

- Галочка! Звезда моя ясная! - зарыдал Кравцов, все отпихивая ее от себя. - Не надо было тебе приезжать сюда. Я теперь не такой, каким был. Урод я! Вот, смотри!..

Не успели Дарья Сергеевна и Вера опомниться, Кравцов начал с остервенением рвать и разматывать закрывавшую лицо повязку. При этом он хрипел и стонал, выкрикивая одно и то же слово: «Гляди! Гляди!»

Увидев гладкое, красноватое лицо мужа без носа и губ, Галя широко открыла глаза, отступила назад и закричала, мотая головой: «Нет! Нет!» Вера поспешила к ней, но не успела подхватить. Галя, как подрубленное молодое деревце, упала на пол.

- Боже мой! - Вся побледнев, Дарья Сергеевна бросилась к ней. - Вера, помоги! Надо уложить на диван. Неси нашатырь, живо!.. А ты дурак, лейтенант! Размазня!

Галя быстро очнулась, села и с удивлением посмотрела по сторонам, привычным движением поправила волосы, одернула платье. Кравцов жадно курил у открытого окна. Мучительно застонав, Галя соскочила на пол и кинулась к мужу.

- Ах, Володя, милый! - вскрикнула она, вытирая слезы и обнимая его. - Прости меня, прости!..

Лейтенант выбросил догоревшую папиросу в окно, закурил новую и заговорил с печальным сарказмом:

- Уезжай, Галя! Сегодня же! Только что лицезрела, какой я теперь красавец. Представление окончено…

- Нет, любимый, нет! Без тебя я не уеду! Вот увидишь, все будет хорошо! - твердила она, смело глядя на обезображенное лицо мужа. Кажется, оправилась от удара: голос спокойный, без надрыва.

- Жалеешь? Решила принести себя в жертву? Не нуждаюсь! - Кравцов метнулся к выходу, но вырваться из цепких рук жены не сумел.

Галя осторожно гладила его по щеке, ворковала что-то нежное, умиротворяющее, но муж мотал головой, сопротивлялся, но уже не так сильно, а наоборот, все крепче прижимал ее к груди. Вот они, вновь обретшие друг друга любящие муж и жена, не замечая никого вокруг, в обнимку шагнули к дивану, сели. Голова Гали покоилась на его груди, он зарылся лицом в ее льняные волосы. Обоим было что сказать после пережитых страданий и страха. Перебивая друг друга, захлебываясь словами, они говорили о чем-то заветном, важном для себя, то вздыхали горестно, то смеялись чему-то забавному из своего прошлого.

«Ах ты, милая девочка! - сдерживая слезы, мысленно обращалась Дарья Сергеевна к Гале. - Откуда у тебя, такой юной и хрупкой, эта душевная сила и благородство? Прости, прости меня за недобрые мысли о тебе... Да, пока есть на свете любовь и сострадание, не остановить жизнь…»

Вдруг Галя поднялась порывисто и подбежала к ней.

- Дарья Сергеевна, - заговорила с отчаянной решимостью и мольбой,- я хотела спросить вас...

- Слушаю, слушаю, моя дорогая! - откликнулась Дарья Сергеевна, стряхивая волнение.

- Вы знаете, дома я как-то слышала... это... да, будто бы таким, как Володя, обгоревшим, делают операцию.

- Верно, Галочка, делают! - Дарья Сергеевна погладила ее по волосам, привлекла к себе. - Только подождать надо. Сосуды и нервные окончания должны прийти в норму.

- Сколько ждать?

- Ну, наверное, полгода, год. Вот кончится война… - ответила Дарья Сергеевна бодрым голосом, хотя уверенности в душе у нее не было.

- Ой, спасибо! Как Володя обрадуется! А я люблю его и такого, - кинулась Галя к мужу.

Только и успела Дарья Сергеевна сказать:

- Вера проводит вас в свободную палату, а завтра в путь…

Оставшись одна, она дрожащими руками зажгла папиросу. «Какое сердце надо иметь, чтобы выдержать такое, - подумала она, заново переживая разыгравшуюся только что драму.- Слава Богу, кажется, обошлось. Галя не даст парню упасть…»

Но успокаиваться было рано. Судьба четверых вроде бы определилась, не останутся они на улице. Жить им будет ой как нелегко, и все же хотелось думать, родные помогут им выстоять, найти место в жизни. Да, с этими несчастными молодыми ребятами пока все ясно: надежда, хоть и зыбкая, есть. А что будет с Файзуллиным! Телеграммы из деревни нет, приехать за ним некому, да и не согласится он ехать на родину. Кажется, была, как говорит Вера, знакомая девушка, чуть ли не невеста, но зачем ей такой жених? К сожалению, придется отправить его в специальный госпиталь. Доктор Миронов и повезет.

Есть примета: кого помянешь - тот и явится перед тобой. Послышался гул машины, звук тормозов, и тут же на пороге вырос старший лейтенант медицинской службы Миронов.

- Можно войти, товарищ майор? Здравия желаю! - козырнул он. И устало опустился на стул, проворчал: - Все курите, курите. Нехорошо!

Замечание это она оставила без внимания, так как была вся во власти пережитого.

- Припозднился, Миша, - кивнула Дарья Сергеевна вместо приветствия.

- Вера сказала, что здесь все уладилось? - спросил Миронов.

- Да, вроде бы. Один бедолага Файзуллин остался. Делать нечего, завтра повезешь его в Москву. А там…

- Погодите, Дарья Сергеевна, дайте сказать! - прервал ее Миронов и начал торопливо рассказывать: - Так ведь к нему приехала какая-то девушка. Хорошо, что я задержался на станции, будто ее ждал. Вот и привез сюда. Бойкая девушка, хоть и молчит больше. Говорит, всю дорогу из Уфы в тамбуре военного эшелона ехала…

- Остановись, Миша! - Дарья Сергеевна, позабыв об усталости и пережитом потрясении, вскочила на ноги. - Все это потом, потом! Где эта девушка! Зови скорее!

Миронов выскочил во двор и через минуту привел девушку.

- Здравствуйте, - сказала она, остановившись у порога. - Я…

- Знаю, знаю, милая! Проходи, садись! - Дарья Сергеевна была готова расцеловать ее, прижать к груди. - Ты ведь, наверное, устала, проголодалась? Пообедаешь, отдохнешь.

- Нет! Сначала я должна увидеть Файзуллина. Наедине! - заявила девушка довольно резко.

- Он, сестричка, в очень тяжелом состоянии. Надо сперва предупредить его осторожно.

- Зачем? Я знаю, он ждал меня!

- Ну что же, воля твоя, - вынуждена была согласиться доктор. - Только скажи, как звать тебя?

- Залифа, - коротко ответила девушка.

Вера тут как тут. Взяла ее под руку и повела в палату, где корчился от боли и безысходной тоски Файзуллин.

Не по себе было Дарье Сергеевне. Она опасалась, что девушка эта приехала зря. Как увидит искалеченного жениха, со всех ног бросится прочь. Это будет жестокий удар для Файзуллина. Но разве откажешь ей в праве встретиться с ним?

С другой стороны, случилось же чудо с легкомысленной, на первый взгляд, Галей. Может, и здесь то же самое? Залифа, Залифа! Если ты рвалась в такую даль на крыльях любви, то не окажешься ли летящим на огонь мотыльком?

Время остановилось. Прошедшие после ухода девушки полчаса казались Дарье Сергеевне вечностью. Вера наверняка с Мироновым. Эти двое, как ни старались скрыть от окружающих, любят друг друга. Поди, соскучились за три дня, пока Миронов встречал приглашенных.

Наконец вернулась Залифа. По ее потемневшим глазам, плотно сжатым губам Дарья Сергеевна пыталась догадаться, с чем она пришла. Если даже заявит, что приехала в такую даль напрасно, и уедет одна, вины на ней не будет. Но в душе Дарьи Сергеевны теплилась и слабенькая надежда: вдруг! Вдруг эта упрямая девчонка, вопреки здравому смыслу, захочет увезти с собой Файзуллина?.. Нет, надо отговорить ее. Ведь не жена, не сестра она ему. Зачем ей обреченный на неподвижность, беспомощный калека? Не по хрупкой, неопытной девушке такая ноша. И все же, все же…

- Доктор… - тихо сказала Залифа, с неприязнью наблюдая, как торопливо, нервно курит та, уставившись в какую-то точку.

Дарья Сергеевна была готова услышать из уст этой красивой чернявой девушки любой приговор и, чтобы оттянуть время, задала вопрос, даже ей самой показавшийся нелепым:

- Плакала?

- Нет… Да... Но больше не буду,- смешалась Залифа, но тут же мотнула головой. - Нам, Дарья Сергеевна, коляска понадобится.

Прибежавшая Вера затараторила:

- Да есть, есть коляска! Правда, старенькая. Собираешься на прогулку вывезти Файзуллина?

- Коляска в дороге будет нужна. Мы ведь собираемся уехать вместе в наш аул, - деловито объяснила Залифа. - А то вы, я слышала, хотели отправить его в какой-то дом инвалидов. Не дам!..

Решение это не было неожиданным для Дарьи Сергеевны, которая втайне надеялась на что-то такое и боялась этого. И все же она опешила от услышанного и стала отговаривать Залифу, пыталась доказать, что ей не совладать с таким делом.

- Нет! - упорствовала Залифа. - Без меня он умрет от тоски. Я умею ухаживать за больными, работаю в медпункте. Я нужна ему, неужели не понятно?!

Кто устоит перед таким напором? Порывисто обняла Дарья Сергеевна девушку, жалея и восхищаясь ее душевной отвагой. Но силы у нее самой были на исходе. Только и сумела она поручить плачущей счастливыми слезами Вере через час собрать всех гостей и раненых в столовой, выставить на стол немного спирта и на ватных ногах направилась в свою комнатку.

Дарья Сергеевна бросилась на кровать и дала волю сдерживаемым весь день слезам. «Милые мои…» - шептали ее губы. Ей было больно и за тех, кого она не сумела спасти, и за увечных, чья жизнь будет горше смерти. «Простите меня!» - обращалась она к этим мученикам. С особой нежностью думала Дарья Сергеевна о Гале и Залифе. «Пока есть такие женщины, мир не рухнет. Мы выстоим… Верь мне, любимый…» - мысленно сказала она погибшему недавно мужу и забылась глубоким сном.

В открытое окно толчками врывался свежий воздух. Солнечные блики играли на висящей над кроватью фотографии военного летчика.

Шел август сорок четвертого года. День был ясный, тихий, словно не было войны, охватившей огнем полмира…