Комнат в квартире было три.

В первой, соседней с кухней, комнате жила незамужняя Кира. Она была учительницей литературы в школе через дорогу, и это явственно читалось по ее нервному худому и сильно веснушчатому лицу.

В другой, самой дальней по коридору - жил Валерий Евгеньевич Ганеев. Его комната была наиболее просторной и удачной, потому что окном она выходила не на шумную улицу, а во двор, где росло четыре липы, которые как раз дотягивались своими ветками до окна и после дождя особенно тревожно и хорошо пахли.

В третьей комнате, между Ганеевым и Кирой, обитал слесарь дядя Вася со своей женой, ненормальной Клавой. Из комнаты Клава выходила очень редко и неохотно, и то только днем, либо на кухню, либо для оправления своих естественных надобностей. Клава сидела в четырех стенах совершенно добровольно, потому что боялась длинного и темного коммунального коридора. Она говорила, что в коридоре живет домовой и каждую ночь скребется к ним в комнату. Дядя Вася по ее просьбе прибил к низу двери полоску линолеума, который закрывал высокую косую щель.

Стала ли Клава такой в результате какого-нибудь горя или была ненормальной от рождения - было неизвестно. Но дядя Вася все равно очень ее любил, объясняя свое долгосрочное чувство немного странно:

- Я может даже ее за то и люблю. Когда ни придешь - а она дома сидит, тебя ждет. Никуда не уходит, не мотается. И ты уж спокоен. А то ведь и так жизнь нервная, только мне жену не хватало по гостям разыскивать!

Ганеев преподавал в ПТУ элементарную математику, тяготясь этой элементарностью. Ему все время казалось, что он хочет сочинять какие-нибудь сложные задачи и, может быть, писать учебники... Но жизнь его несправедливо застопорилась именно на этом, элементарном, уровне, и, наверное, если бы ему даже вдруг представился такой случай, он бы попросту не смог.

Каждый день Ганеев следовал в ПТУ одним и тем же маршрутом, каким ходил уже много лет. Он даже, наверное, мог бы идти с закрытыми глазами, но это было не нужно, он любил смотреть на свою дорогу. Она не надоедала ему.

Ганеев доходил до перекрестка и зачем-то ждал зеленого, хотя машин совсем не было. И слушал звуки настраиваемых гитар, доносящиеся из “Индианы Джонс”, - живое музсопровождение готовилось к репетиции вечернего концерта. Про себя он всегда вспоминал, что раньше в этом помещении был магазин. Там продавали сразу и молоко, и печенья, и еще воздушные шары. А теперь это был ресторан с музыкой и водкой, которая (Ганеев лично наблюдал) закупалась в соседнем магазине “Продукты”, но оценивалась в четыре раза дороже, наверное, потому, что переливалась в маленькие стеклянные графинчики (которые, Ганеев также видел, продавались в магазине “Хрусталь” по улице Ленина).

За “Индианой” следовали авиакассы. Там Ганеев не появлялся уже лет десять, но всегда, проходя мимо, вспоминал, как стоял в очередях. Очереди были длинные, особенно под Новый год и летом. Это были два обязательных перелета в году, как у птиц, когда люди неожиданно остро ощущали, что сейчас они должны быть не здесь. Они метались и рвались домой, случайно оказавшиеся в чужой и темной зиме без любимой искусственной елки, которую ах как славно было бы достать с антресолей, пересчитать иголочки и установить в традиционном углу между стеной и пианино... И дочка, любимая маленькая девочка, безалаберно дробящая клавиши (дорогой, это тебе сюрприз, она разобрала специально к твоему приезду) за новогоднюю вечную песнь про серого трусишку... ах... Почему нет билетов? Как нет? Девушка! Постойте! Это вам (смущенно опуская глаза). Все равно нет? Подождите, а на тридцать первое?... А на первое? Да не толкайте меня, должен же я как-то улететь (реплика в сторону)… А, ладно, давайте... И будет Новый год в самолете, в тысяче метров над зимой... будет заслуженное новогоднее счастье, припорошенное елкой, антресолями, дочкой и белыми зубастыми клавишами... Потом, конечно, оно понемногу утрясется, утрамбуется, осыплются, запылятся пластмассовые зеленые иглы. (Интересно, через сколько веков ты выбросишь этот хлам?) и (прекрати мучить инструмент!). Солнце все сильнее, жарче, немое эхо в подъезде - соседи разъехались по садам (не хотите ведерочко малинки, недорого?), и откуда-то настырно плывет: хорошо иметь домик в деревне, но домика нет, лучи все сильнее, жарче... долой, долой отсюда, в дальние края, в заморские страны, на загорелое побережье Крыма, к распятым солнцем телам, к веселым продавцам фруктов (пачэму не торгуешься, а, дорогой?), к легким и быстротечным, как песок, романам, дочку в лагерь, жену в санаторий с подругой... (Как, как нет? Девушка! Да постойте же! Почему... Когда?...)

...И тогда очередь не помещалась в кассах и конец ее торчал на улице. Движение происходило медленно, и если было лето, то люди сидели прямо на ступеньках, справедливо поделив между соседями страницы газет, а если зима - то ходили по этим же самым ступенькам взад-вперед, подпрыгивая, чтобы согреться.

Ганеев тоже сидел или подпрыгивал, в зависимости от сезона (но, как правило, летом), не переставая удивляться этой непреходящей тоске человечества по небу.

Дениска дергал его за рукав, заглядывал в лицо глазами с отраженным в них небом и поминутно спрашивал: “Пап, а море оно какое вообще? Совсем большое, да?” Ганеев терпеливо повторял. “А вода она как, совсем черная, да? Как нефть, да, пап?”

Теперь в кассах никого не было, кроме двух кассирш и уборщицы, которая зачем-то надраивала и без того незапятнанные полы. Ганеев задерживался около ступенек, даже иногда зачем-то наступал на одну-другую (вроде проверял: сохранили ли ноги его память), хмыкал: “Как нефть... н-да...”

После работы Ганеев возвращался домой, и, как только он поворачивал в дверях ключ, из комнаты выглядывало веснушчатое лицо Киры. Она немного разочарованно протягивала: “А-а... это вы...” - и опять исчезала. Когда же, например, Ганеев, наоборот, только собирался в ПТУ, порождая своими сборами некоторые звуки в прихожей, Кира, выглядывая, произносила: “А-а... уже уходите...” И это казалось Ганееву странным, но и приятным. Он всегда был встречен и провожен.

После работы Ганеев возвращался домой, сидел у себя в комнате, прислушивался к тревожным липам и играл сам с собою в шахматы. Про себя он всегда болел за белых, и поэтому они выигрывали.

Кухня была завалена картонными коробками, которые накапливались дядей Васей в течение долгих лет на какие-нибудь непредвиденные случаи его в общем-то предвиденной жизни. Она служила местом встречи жильцов, их разговоров и ссор.

Ссоры зарождались по классическому образцу - вокруг вечно не хватающих конфорок, обычно узурпируемых дядей Васей. Он оправдывался словами:

- У меня семья. Мне ее кормить надо, - намекая на безмужие Киры и вдовство Ганеева.

Этот аргумент, как ни странно, действовал: и Ганеев и Кира замолкали, покорно дожидаясь, когда дядя Вася доварит лапшу, дожарит яичницу, докипятит чайник и дотушит свинину.

Впрочем, и культурные разговоры, заводимые Кирой, которая любила возмущаться уровнем развития своих подопечных детей, на кухне тоже случались.

- Пушкин, Пушкин! А что этот Пушкин? Кому от него холодно, кому жарко? - рассуждал дядя Вася, - вот мне лично, например, совершенно так же бы жилось и не будь его...

- Да что вы такое говорите! В то время, когда вся Россия говорила по-французски, он буквально заново создавал русский язык. Причем такой, который мы сейчас с вами понимаем... - на автомате возражала Кира, хорошо знавшая настоящее положение вещей в истории русской литературы.

- А ну за это, конечно, да... - моментально шел в отступную дядя Вася, по-видимому чувствуя свое филологическое бессилие в данном споре, - за это я его, конечно, уважаю. Молодец! Когда хорошо - тогда хорошо, разве я что-нибудь скажу?

* * *

Приехал сын Денис. Протопал по коридору в комнату. Скрипнула Кирина дверь.

Ганеев неаккуратно поднялся с дивана - с доски соскочили белый конь и ферзь. “Проиграли”, - машинально отметил про себя Ганеев.

- Ну чего, ты как, пап? - спросил Денис.

Ганеев засуетился: сын с дороги, надо бы в ванную, сейчас-сейчас, пельмени приготовить... Ганеев пошел к ванной, но там было заперто - дядя Вася купал свою Клаву. “Сейчас, сейчас, подожди, ты как, на поезде, самолете? На самолете... Сколько уже не виделись-то, а, год? Да, выходит, что целый год... Выходит, что так... Где, что, будет ребенок? Уже? Надо же, надо же... назовете как? Если мальчик... Спасибо... да-да, если мальчик... а если...? Понятно. Конечно. Правильно. В память о ней. Да...”

Ганеев заторопился на кухню ставить пельмени, благо дядя Вася занимался пока Клавой и плита была свободна.

Денис тем временем оглядывал комнату. (Ничего не изменилось). Курил в окно, сплевывал под липы, думал, искал свое детское хорошее, что было здесь. Не находил. Давно было.

Вот разве что смутно...

“Тили-тили тесто, жених и невеста... тили-тили тесто...”

Он, юный, идет по солнечной стороне улицы... Молодая женщина. Затылок. Как хорошо! Какой чудесный, солнечный у нее затылок. Он идет и смотрит на него, на то, как заканчиваются и вьются волосы. Вот так бы все идти и смотреть... Солнце тихонько гудит с высоты. Она, наверное, любит цветы. Надо купить. Сейчас. “Ой, это мне? Спасибо... солнечно, да. Весна. Да, весна. Ой, не падайте, осторожно. Извините, еще не везде растаяло... Держитесь за меня. Ногу подвернула... ничего, это пройдет, это только кажется... хорошо... Что хорошо? Все. А, ну да. Я вас провожу... У вас на затылке вьются волосы, вы знаете? Нет, это хорошо, это очень хорошо, что вы мне сказали...”

Диана. Венера. Амазонка...

“А ты знаешь, что у амазонок... Что у амазонок? Ну, говори уже... У амазонок только одна грудь... Опять ты врешь... а другая где, улетела? ха-ха... Ничего не вру, они ее отрезают... сами... Зачем...?”

Волосы на затылке мягкие. Еще и мягкие. Да. Не только солнечные.

“Темнеет. Что? а, ну да... совсем уже темнеет... Я напрочь пьяна, зачем ты меня напоил?.. Я? да нет... Тебе придется теперь всю дорогу меня тащить... Хорошо... Да… Ну, поцелуй же меня... Что? А-а... вот и пришли... Уже?.. может по чайку?.. Конечно, конечно... Ах, как хорошо... Ничем не болеешь?.. Что?..”

- Ден-и-ис! Пельмени готовы.

Протопал опять по коридору. На кухню. (Раньше он по нему бегал, из конца в конец, из конца в конец, не зная, на чем проверить свою новообретенную жизнь. Молодая, но уже нервная Клава кричала, дядя Вася хрипящим шепотом успокаивал, мама ловила, ловила его, он громко смеялся: думал, это такая игра...)

- А ты полысел, пап...

- Ага, - счастливо соглашается Ганеев, - кушай, кушай...

Денис ест, жадно, быстро, а отец смотрит на него и опять начинает о своем: почему бы им не жить здесь, ну, конечно же, не в этой комнате (хотя хорошо бы и здесь - Киру с дядей Васей куда-нибудь расселить да и жить, здесь вот и липа после дождя пахнет, и воздух хороший, свежий; сделать ремонт да и жить). Или поменяться. Ибо что тебе там, в этих иных городах, без роду без племени, вдалеке от могил предков, от воспоминаний, от детства вдалеке? А ведь еще неизвестно, что может случиться (укоризненное: “Па-апа”), все один да один, даже в шахматы поиграть не с кем, без общения.

Но все это в общем-то сухо и без нытья говорилось, без жалкости.

* * *

На следующий день Денис притащил к Ганееву компьютер и долговязого очкарика в клетчатой рубахе. Очкарик не говорил ни слова и вроде находился в трансе. Только когда распаковали коробки, его глаза заблестели, и он с неожиданно бешеной скоростью закружился вокруг монитора, погрузил свои руки во чрево компьютера, переплел пальцы с проводами, вонзил глаза в зеленые перепутья электросхем и сладострастно-самозабвенно замер.

Ганеев несколько безучастно понаблюдал за происходящим и вышел на кухню.

- Чего это? - спросил дядя Вася.

- Сын компьютер купил.

- Это ты че на нем будешь делать? Считать?

Ганеев пожал плечами.

Долговязый, все наконец подсоединив, уселся за столом, щелкал клавишами, напряженно всматривался в экран, поднимал телефонную трубку и слушал гудки. Иногда Денис в чем-то возражал, говорил:

- Да не надо ему это... не будет он...

И долговязый обижался, доказывал важность программы, пичкая компьютер информацией на все случаи жизни, словарями всех языков мира, каллиграфическими шрифтами редкой породы, справочниками и картами...

Сам Ганеев скромно стоял в стороне, не мешая. Долговязый время от времени поворачивался к нему и объяснял:

- Вот, здесь нажимаете - включилось, так? Теперь окошко закрываете... да-да... вот, это называется окошко, сворачиваете, открываете... это сохранение, да... в любой программе этот значок - сохранение... Эф-один, вот, да, это всегда кнопка помощи... как правило... выход... так, вот здесь кликаете...

- Кли... что?

- Ну кликаете, щелкаете, значит, мышкой эту иконку...

- Как сложно... извините, можно я запишу?

- Зачем? А, ну записывайте... диски вставляем сюда... так, вот этой кнопочкой, въезжает - выезжает, все правильно... смотрите, чтоб только так всегда лежал... не карябайте, в случае запачкается, можно спиртиком протереть.

- А водкой?

Долговязый подумал:

- Ну и водкой можно... хотя нежелательно, лучше все же спиртиком... вот это почта у вас входящая-исходящая... сыну письмо написали, сюда кликнули, все, оно ушло... поняли?... Так, теперь интернет... это поисковик, вот, пишете в окошечке интересующее слово, и вам список... вот, пожалуйста... ссылок, где оно есть... книга любая, тема... в общем, что хотите...

- Серег, ты покажи папе шахматы... - попросил Денис.

- Шахматы... та-ак... можете играть с компьютером... но это неинтересно, не советую, у него просчет всех возможных комбинаций на четыре хода вперед, или, наоборот игра в поддавки... лучше... можете пойти в чат...

- Куда?

- Ну как... ну чаты, чаты, как еще сказать? - Долговязый посмотрел на Дениса.

- Клубы.

- Ну да. Клубы.

- Идете, значит, в чат... находите партнера, желающего с вами сыграть... вот, пожалуйста, список клубов знакомств по увлечениям... Кликаете… В чем прикол: можно им писать о себе все что влезет, говорить обо всем, посылать... не стесняться... никто вас не найдет, не узнает, придумайте себе какой-нибудь ник, логин...

- Извините...

- Ну имя, имя... какое хотите, если это не нравится... в Сети вообще запрещенных тем не бывает... Вот случай тут однажды получился не скучный... помнишь, Дэн, я тебе рассказывал... ха-ха...

- Серег, да ему это не надо...

- Ну ладно. Не надо - так не надо.

Долговязый какое-то время обиженно помолчал.

- Ну а игрушки-то хоть ставить... или тоже не надо?

* * *

Теперь вечерами Ганеев сидел у экрана.

Его удивительно быстро заворожило все разворачивающееся за ним. “Лабиринты какие-то плывут, поворот, еще... мышки летучие... тъфу ты, как будто вылетят... прямо на тебя... надо же...”

В чате Ганеев познакомился с неким Кислым, которого ему с переменным успехом удавалось обыгрывать. Сначала тот вел себя совершенно по-хамски, комментируя игру разными гадостями в отведенной для этого колонке, справа от шахматного поля. Но потом присмирел, и иногда их текстовый диалог увлекал Ганеева даже больше самой игры.

- Ну что, Лерик, - писал фамильярный Кислый, - как жизнь молодая? Не надоело всю ночь с конями да слонами?

- Да нет. Все путем, - отвечал за себя Ганеев, - намерен обыграть тебя три раза подряд.

- Старик, не обижайся, но ниче у тя не выйдет... Это я только с виду дурак...

“С виду? С какого виду, Кислый? Какой ты - толстый? тонкий? На севере ли? юге? Где-то ведь ты сидишь за своим экраном, случайным ночным мотыльком, прибившимся к Сети...”

- Хороший ход. Я думал, не догадаешься.

- Классика жанра... так сказать.

- А вот так. Съел?

- Без боли сглотнул.

- Интригующее начало.

- А так?

- Ну что ж. Спасибо, беру.

- Приятного аппетиту.

- Шах.

- Не пугай, а то забоюсь. Вот-с.

- Оттягивание кончины.

- Для тебя ничего не жаль, веришь?

- Подозрительная щедрость.

- Слышь, Лерик, подожди пять сек. Что-то в горлышке пересохло. Пойду кефирчику хлебну. Ты пока думай давай. Советую рокирнуться.

“...Сколько их? Вот сейчас, в эту минуту, сидит перед экраном в одном мире, не видя друг друга, шаря и не задевая обходя? Кислый, где-то ты сейчас? Не уходи далеко, я чувствую, как ты ушел, чувствую, что два твоих глаза оторвались от экрана и исчезли. Вот уже и холодильник... вот... освещает внутренним светом твое лицо (какое?)... кефирчик... холодный... с причмокиванием захлопывается дверца... горлу хорошо, вот уже не сухо... Топ-топ обратно в комнату, к нашим коням...”

- Ой, славно... Ну что, старик, твой ход... Обрати внимание на планы моей королевы...

- Сколько тебе лет?

- Чиво?

- Сколько тебе лет, Кислый?

- Ну это несерьезно, старик, мы в шахматы играем или крапаем досье?

“Не говорит. Почему? Не говорит, но и ничего не спрашивает. А почему? Спроси меня, Кислый, поинтересуйся: какие у меня глаза, когда день рожденья, может, захочешь поздравить, зайдешь на чашку чая, и мы сыграем чудную партию вживую, разглядывая друг друга и удивляясь... спроси у меня, спроси... или ты думаешь, я совру? Нет... как на духу... мне нечего скрывать...

...А может быть, ты даже и не ходил пить кефиру, а обманул меня, сказал, что пошел, и не пошел, просто сидел перед экраном, отдыхал... или тебе кто-то позвонил, но я не слышал звонка, и ты обманул меня... я так беззащитен здесь в своем неведении...”

- Лерик, ты чего застопорился? Ау-у... ты здесь или тебя нет?

“Я, кстати, лысею, даже Денис заметил... Может, Кислый лысеет тоже? Может, он знает какой-то секрет... и можно было бы вместе сплотиться перед этим... или бы, наоборот, Кислый сказал, да наплюй ты, Лерик, это все бренное, забудь, лысей спокойно, до самого конца, безволосая голова - это хорошо, поверь...”

- Э-э... ну, я так не играю... Ты чего, обиделся, что ли? Ладно, хорошо, мне 69 с половиной... Порядок?

- Тебя нет, - раздраженно выбил Ганеев, - я играю с пустотой.

- Ну, конечно, меня нет! а ты думал... ©© (Хи-хи-хи, ха-ха-ха…) Твой ход...

Когда Ганеев особенно долго засиживался, дядя Вася барабанил в дверь и орал:

- Кончай, Евгеньич, вылезай из своих виртуалев! Линию хорош занимать...

Ганеев ответно кричал:

- Да подожди, партию доиграем!

- Все, все, вылезай. А то провод перережу.

Как правило, дяде Васе не нужен был телефон. Он просто ревновал Ганеева к этому неожиданно возникшему новому, не понимая назначения компьютерной техники вообще. Его сознание по отношению к ней все еще пребывало в мифолого-фетишистской стадии развития, уже пройденной всем остальным человечеством.

Ганеев пробовал приобщить дядю Васю к компьютеру, с тем чтобы тот его полюбил и, разделяя ганеевскую тягу, больше не молотил в дверь. Дяде Васе был показан тир с подтянутыми красивыми стрелками всех эпох, с разными видами оружия и мишеней.

Тир дяде Васе понравился, но долго возиться с ним он не стал.

- Как тут... это... Евгеньич... убрать...

- Кликни в тот угол...

Дядя Вася на секунду удивленно задумался, а потом приложился к экрану и громко, нарочито членораздельно произнес:

- Уберись. Закройся...

Ганеев засмеялся.

- Ты чего? Сам сказал кликнуть, я уж там не знаю какими словами...

За стенкой закричала что-то Клава. Домовой начинал свой вечерний обход. Скребся.

Дядя Вася поспешно выбежал на помощь.

“У нас идут дожди, - писал Кислый, - и почему от них так тоскливо? Ведь если разобраться... это так, ничего, пустая вода с неба, а душу выворачивает... ”

...Дожди, дожди, пустая вода с неба... да ты философ, Кислый... “Пришли свою фотографию...”

“Слушай, старик, ты извини, я о тебе думать плохо не хочу. Но ты, часом, не голубой?”

Больше Кислый не появлялся. Играть стало не с кем. А Ганеев уже привык к нему, к его расточительной щедрости, с которою он отдавал фигуры, и ведь сразу королеву, сразу королеву, как будто намеренно оставляя себе минимальные шансы... К победе они шли разными тропами: Ганеев - проторенной, верной, с рюкзаком за плечами и картой, на которую поминутно смотрел, а Кислый пробирался через бурелом, наугад, еще в начале пути потеряв в овраге провиант, а компаса у него не существовало вовсе (тем слаще триумф!). Ганееву же была нужна просчитанная, ожидаемая победа.

Других партнеров Ганеев не искал.

Постучала Кира. Попросилась на компьютер набирать какие-то тесты для школы. А потом долго сидела, втыкая иногда карандаш в свой пучок на затылке, и думала.

“Что тут думать, сиди себе и печатай, не диссертация ведь...”

- Валера, а как вы считаете... вот такой вопрос для седьмого класса не будет очень сложным?

И Кира начинала читать вопрос, который до Ганеева доходил только отдельными словами (метафора, эпитет, аллегория), потому что он чувствовал, что его раздражает засидевшаяся Кира с ее дурацким пучком, потому что он бы хотел сейчас побыть один и, может быть, попробовать поймать Кислого или посмотреть, нет ли почты от Дениса, или поиграть во что-нибудь расслабляющее перед сном - успокаивает (долговязый ведь что-то говорил об этом, советовал игры... даже где-то записано...); пальцы его уже ждали прикосновений к мягкой пластмассовой поверхности клавиш, и глаза не хотели другого освещения, кроме как от мерцающего в темноте экрана, так уютно ложащегося на лицо...

Он заметил, что Кира смотрит на него, видимо дожидаясь ответа. И Ганеев наугад сказал, что нет, наверное, нет, не будет, в седьмом классе дети уже должны это знать...

Кира согласно кивнула:

- А вот этот?

И Ганеев закурил прямо в комнате, зная о Кириной непереносимости табачного дыма, и, действительно, Кира начала покашливать и отмахиваться от дыма рукой, но все равно сидела.

Тогда Ганеев открыл диван и стал доставать белье, вроде бы готовясь ко сну. И Кира наконец ушла.

* * *

Это был огромный волшебный город. Он находился в каком-то древнем лесу, где в траве стояли крохотные домики, в которых жили гномы. У них все было цивилизованно, у этих гномов: был театр внутри огромного мухомора, фабрика по пошиву шапочек, стадион, пищевой склад под гнилым пнем... Гномы что-то делали, суетились, бегали по своим делам, стирали и развешивали разноцветные штанишки на паутинках, а Ганеев был их вождем с венком на голове из желтых лютиков. Он отдавал им указания: сколько шапочек пошить, сколько бочек эля заготовить на зиму, сколько новых заводов открыть и кого назначить хранителем волшебной палочки... Гномы слушались Ганеева, и если он руководил хорошо - не перегружая свой маленький народец, но в то же время и не давая развиться диссидентским направлениям, - гномы устраивали в честь него пир.

С внешней политикой было тяжелее. Иногда на лесной городок набегали косматые тролли. Они иезуитски склабились, пожирали беспечных гномов, сжигали библиотеки и выпивали весь эль. После нескольких поражений Ганеев занервничал и позвал на помощь дядю Васю (может быть, памятуя о том, что тот служил в Афганистане и мог располагать какими-нибудь особыми военно-стратегическими навыками).

Гномами дядя Вася очень увлекся.

- Этого бей, вон, вон, этого. Он самый вождяра у них... Главного хлопнем, мелочь сама рассосется... да не так, не так, давай я...

Дядя Вася завладевал клавиатурой и ожесточенно принимался бить по клавишам.

- Ты поаккуратней, поаккуратней, - волновался Ганеев.

- Это я чтоб уж наверняка...- отвечал дядя Вася, продолжая “мочить” зеленого вожака.

Тролль умирал тяжело. Шерстка слезала, кожа морщилась, покрывалась отвратительными пятнами, глаза гасли и вытекали вместе с какой-то желтой жидкостью. Потом тролль вздрагивал, будто оживая, и лопался. Гномы злорадно кричали что-то победное на своем языке.

- Н-да, зрелище не из легких, - говорил Ганеев.

- Сзади!!! - орал дядя Вася, ловко разворачивая гнома-воина и атакуя другого врага.

Ганееву уже вроде бы и надоедала эта игра, он уже не хотел быть вождем и понимал, насколько все это глупо, просто детство, но ведь в детстве у него не было ничего подобного, да и дело тут не просто в красивом мультфильме, это стратегия, для взрослых, проверка ума, логики... гномы с надеждой устремляли на него свои круглые мохнатые глаза (мы не можем без короля, мы проиграем!), и Ганеев играл.

- Есть! - довольно говорил дядя Вася, незнакомо сверкая азартными глазами, - не боись, прорвемся!

За окном зашуршали липы. Начался дождь.

- Два последних осталось, - просопел дядя Вася.

В дверь к Ганееву кто-то заскребся. Оба вздрогнули.

В проеме двери возникла Клава в ночной рубашке до пят с растрепанными волосами и невидящими глазами в пол-лица.

“А красивая... - подумал Ганеев, - жалко, что сумасшедшая... А может наоборот, поэтому и красивая”.

Клава так и замерла в проеме, с ужасом глядя за окно.

- Вася, Вася... но ты же знаешь, ты же знаешь, что...

Дядя Вася неохотно оторвался от экрана и спросил жену:

- Что, опять?

- Конечно опять. Ты же знаешь, ты же знаешь, что всегда в грозу... ты знаешь, что бывает всегда в грозу... Я еле досюда дошла... мне было так страшно, так страшно...

- Ну ладно, ладно, - проворчал дядя Вася и подмигнул, - но ты это, Евгеньич, смотри без меня не продолжай...

Ганеев посмотрел им вслед, на красивую, но совершенно больную голову Клавы и на то, как она нервно схватилась за Василия, вздохнул и тоже лег.

Ночью ему снилось, как умирает тролль. Причем тролля в этом сне было почему-то жалко, а гномов нет. Его народец вел себя плохо, глумился над мертвым телом и безобразно хохотал.

Весь следующий день Ганеев чувствовал себя вяло. На утреннее традиционное выглядывание Киры он, неожиданно для себя, сильно разозлился.

- Ну что вы во все суетесь?! Когда ухожу, тогда ухожу. Что мне теперь через окно на работу вылетать?

Кира на это так растерялась, что даже не сообразила тут же закрыть дверь, а так и осталась, и пошевелилась только тогда, когда Ганеев уже спускался на лифте вниз. Дядя Вася рассказывал потом, что слышал, как она долго плакала за стенкой. Стенки тонкие - все ведь слышно.

На улице было слякотно и холодно. И липы, против обыкновения, не пахли. Ганеев еще подумал, что это странно, очень странно, ведь только что прошел дождь.

На перекрестке около “Индианы Джонс” Ганеева чуть не сбила машина. Шофер сильно выругался, но он даже не остановился, а пошел дальше мимо авиакасс и кишки магазинов.

Вечером позвонил Денис и сказал, что у него родилась дочка и теперь неизвестно, что с этим делать, потому УЗИ показало наоборот, а они с женой уже закупили все абсолютно голубого цвета. Жена же теперь беспокоится, говорит, что нужно менять на розовое... И сын засмеялся в трубку.

Денис звал в гости, говорил, что уже выслал ему деньги на самолет, и Ганеев обещался приехать, вот прямо сегодня же пойти и купить билет, хотя бы в тех же самых авиакассах, или нет, лучше сэкономить и поехать на поезде.

Денис спросил, как он справляется с компьютером, и Ганеев сказал, что хорошо, очень хорошо. А находившийся неподалеку дядя Вася определил о чем идет разговор и загудел о том, что нужно узнать что-нибудь о втором уровне прохождения игры. Ганеев передал, и Денис пообещал обязательно поинтересоваться об этом у своего долговязого друга.

Поужинали на удивление быстро.

Кира молча бродила из кухни в комнату, громыхала сковородками, нервно комкала в руках передник и то садилась, то вставала из-за стола.

- Потише бы, что ли... - проворчал Ганеев.

Кира покраснела, напряглась и неосторожно столкнула со стола чашку с кипятком.

Дядя Вася на этот раз не канителился со своими борщами и, приготовив для Клавы яичницу, заерзал на стуле, нетерпеливо поглядывая на Ганеева.

- Ну что? - наконец не выдержал он. - Может, пойдем порубим врага?

Ганеев собирался идти за билетом, но, посмотрев на промозглые сумерки, решил, что сегодня, действительно, лучше никуда не выходить, а посидеть дома.

Через три часа второй уровень был пройден.

Дядя Вася ликовал, призывая к этому Ганеева.

- Нет, ну ты смотри, а, какого, Евгеньич? Самого пузатого кокнули. Вот ведь фашисты! Чего лезут? Не дают экономику укреплять!

Третий уровень был еще сложнее. Лесные тролли уже притащили откуда-то пулемет и теперь справлялись с гномами огнестрельно. Ганееву пришлось построить еще два металлургических завода, а фабрику по пошиву шапочек реорганизовать на производство военной амуниции.

- Вот ведь придумали! - восхищался дядя Вася. - У меня в детстве только коняшка деревянная была и сабля из проволоки! А теперь... сидят себе дети и играют... Все лучше, чем со шпаной по подъездам...

Тем временем тролли размножались все быстрее и быстрее.

- Надо установить демографические льготы, - советовал дядя Вася, - чтобы наши тоже плодились лучше... соотношение сил уравнять... Многодетным семьям - пособия, запретить там, не знаю, аборты...

Завтра был выходной, поэтому проиграли всю ночь. Только Клава иногда звала дядю Васю через стенку.

- Да спи ты спокойно, спи! Ну чего еще? - ответно кричал ей дядя Вася, - нету у нас больше домовых. Последнего я еще вчера выкинул.

К рассвету разделались с пятым уровнем. Ганеев поставил будильник на шесть, чтобы успеть до закрытия касс, и заснул. Сквозь сон он слабо слышал его тревожный звонок. “Завтра”, - подумал Ганеев и вновь погрузился в сон. Но ни завтра, ни послезавтра из дома не выходил.

Утром понедельника дядя Вася попросил у Ганеева ключ от комнаты:

- Слышь, Евгеньич, у меня сегодня всего два вызова. Так, ерунда - бачок сменить и прочистить, - быстро управлюсь. До твоего прихода фашистов порежу...

Ганеев разрешил.

С работы он позвонил Денису и сказал, что заболел (он ведь и действительно себя неважно чувствовал) и приедет попозже. Денис желал выздоравливать и сказал, что они ждут, все втроем (Ганеев еще сразу не понял, почему втроем), и что на всякий случай билет все же лучше взять уже сейчас (въедливая привычка прошлого?), чтоб они планировали время когда его встретить. И Ганеев сказал: да, да, конечно. Да, да.

Возвращаясь (кишка магазинов, авиакассы, “Индиана Джонс”), Ганеев опять прошел мимо и вспомнил только тогда, когда уже прошел. Можно было бы еще вернуться - не так много, всего квартал, - но ведь это, известно, плохая примета.

В прихожей его встретил дядя Вася. Он угрюмо посмотрел на Ганеева исподлобья и зачем-то пригласил на кухню.

- Евгеньич, - начал он медленно, - ты только не нервничай. Подожди, лучше, сядь.

- Да что случилось-то? - насторожился Ганеев.

- Подожди, Евгеньич, подожди. Сядь, ну я прошу.

Ганеев опустился на табуретку, почувствовав, что воздух как-то странно пахнет.

- Евгеньич, понимаешь... понимаешь, Евгеньич, только ты не сердись. Все на моей ответственности... Я все сделаю, все что надо, я сделаю сам... в течение недели... подожди...

Ганеев вдруг сразу же догадался, чем пахнет. Это был запах, какой, он помнил, был у перегоревшего телевизора. Он бросился к себе в комнату и увидел, что экран монитора разбит и его осколки с какой-то серой пылью рассыпаны по столу.

- Евгеньич, - говорил сзади дядя Вася, - послушай, Евгеньич. Я тебе все возмещу... у меня зарплата пятого, я займу... Это Клавка моя, понимаешь, Клавка... Я на минуту отошел - на кухню покурить, а она... Евгеньич, послушай... зашла, увидела и хлобысь... твоей чугунной пепельницей... с этими... с оленями... Я ее спрашиваю, ты что, мол, дура, сделала... так не говорит ничего внятного... Я говорю, троллей, что ли, испугалась... дрожит, головой мотает, на меня волком... Это, говорит, вы их делали... вы их делали... Вот и хрен пойми.. Евгеньич, но ты ж знаешь, что не все дома-то... а, Евгеньич?

Они вдвоем собрали остатки монитора в коробку. Причем дядя Вася, сомневаясь, приговаривал:

- Ну, может, еще это... как-нибудь того можно? Вон, гляди, детали целые попадаются...

Вечно растрепанная Клава виновато и удивленно за этим наблюдала и даже вышла в коридор.

- Ладно хоть жива осталась, - сказал Ганеев дяде Васе, и тот ответил ему благодарным взглядом.

Вечером, когда все немного улеглось и они сидели на кухне, все вчетвером, дядя Вася шепнул Ганееву:

- А Клавка-то моя умнее нас... всех фашистов разом убила...

Ганеев, соглашаясь, кивнул.

К ночи неприятный запах выветрился. И Ганееву снова почудилось, что запахли липы (хотя нет, какие липы? Уже отцвели).

“Что же она там такое увидела, Клава? Может, померещился в лесу ее домовой... или с троллем перепутала... а может, он там тоже жил, просто мы просмотрели... заскребся, задышал, показал рожу... она и грохнула - чего с кнопками возиться? ... или, может, думала, он каждый раз из экрана выпрыгивает и к ней под дверь, прыг, скок и ну скрестись...? Кто их, сумасшедших, знает…”

Утром Ганеев собрал чемодан и поставил его в прихожей.

По привычке выглянула Кира, хотела что-то спросить, но замялась и промолчала.

- Я вот тут собираюсь... - сказал ей Ганеев, - к сыну надо съездить... На недельку...